То, что с ним произошло, не могло быть реальностью. Но это не было и сном. Вспоминая разговоры с отцом, посвящавшим в простейшие принципы психологии, Алеша решил, что пережил галлюцинацию. По словам отца, даже самые здоровые люди могут галлюцинировать во время реактивного психоза, вызванного стрессом или перенапряжением. Чем была вызвана эта галлюцинация – неясно. Но все неясное однажды найдет себе разумное объяснение, найдет обязательно. Иначе ведь и быть не может. С этими мыслями Алеша погрузился в сон.
Он был деревом – старым тополем во дворе. Дом, перед которым он рос, давно разрушен, двор превратился в пустырь. Листья на ветвях умерли, опали поздней осенью и зимой и не выросли уже по весне. Оцепеневшими змеями торчали голые ветви.
Грязные, истощенные люди подходили к дереву, отрывали свои головы – те легко снимались с плеч – и бросали в дупло. Проглатывая приношения, дерево, взамен голов, наделяло людей прозрением, сгустки которого клубились теперь, как жаркое марево, над каждым безголовым телом.
Увенчанные живым обнаженным прозрением, люди постигали суть вещей, суть самих себя и друг друга. Теперь они знали, кто для них друг, кто – враг. Враг – тот, кто снаружи. Друг – тот, кто внутри.
Нападая, каждый на ближнего своего, они уничтожали врагов – всех вокруг себя, – чтобы защитить друзей – свое внутреннее «я».
Их головы, пожранные деревом, выступали каплями смолы на ветках, набухали, увеличивались, уплотнялись. Страшными плодами свисали они с ветвей, равнодушно глядя на то, как извиваются внизу безголовые тела, нападая на себе подобных и защищаясь от них.
В сущности, все происходящее было калейдоскопом сновидений, которые дерево видело посредством голов, совокупленных с ним в единое целое.
Я сплю, думало дерево, я вижу сон, большой сон, вылепленный из малых снов.
Я сплю, думал Алеша, и должен проснуться, чтобы узнать то, что от меня скрыли.
Иначе реальность опередит меня и проснется, пока я буду спать. А этого нельзя допустить.
Этот день второй половины июля был жарок и неподвижен, как студень. Бывают изредка такие дни в Черноморске, когда ветер только меняет направление, но полностью не утихает. Морская бухта, которую город подковой окружил с трех сторон, и горная гряда на восточной ее стороне – лучшие условия для непрестанных ветров. Но в тот день воздух как оцепенел. Дым из труб двух цементных заводов поднимался вертикально. И висел над промзоной, раскинувшейся у подножия восточных гор, неподвижный слоистый белесый смог.
В такой день не хотелось и выходить со двора. Сидеть бы, не шевелясь, в тени, лениво глядя меж полуприкрытых век, истлевая от скуки, но только бы не бродить по дну затопившего город горячего вязкого киселя.
Алеша с Пашкой и Женькой сидели около тополя, в беседке, над которой покровительственно простиралась его крона. Засаленными старыми картами меланхолично играли в секу, болтали о всякой ерунде.
– А знаешь, какое клевое свойство у дупла? – внезапно перескочив с темы на тему, спросил Женька Алешу, и тот едва заметно вздрогнул при слове «дупло».
– Свой-ст-во, – с расстановкой пробормотал Пашка, ни к кому не обращаясь, рассеянно глядя перед собой.
Алеша молчал.
– Если залезть в дупло, – продолжал Женька, – то ты из дупла все будешь видеть четче, а тебя никто не увидит, даже если специально биноклем в дупло смотреть.
– Да ну, фигня какая-то! – не поверил Алеша.
– Не, не фигня, – вступился за свойство Пашка, – мы ж проверяли. Пойдем ко мне, – он положил руку Алеше на плечо, – из окна в бинокль позырим, а Жека в дупло слазит.
Алешу охватила смутная тревога, когда шел вслед за Пашкой: ох, нехорошее что-то, подумалось ему, выйдет из этой затеи!..
Окно в Пашкиной комнате – лучший наблюдательный пункт за дуплом. Пашка протянул Алеше бинокль. Женька меж тем забрался в дупло, растворился в его темноте. Алеша навел бинокль на дерево, подрегулировал фокус, вращая колесико между окулярами, – и не увидел ничего. На древесной коре вокруг дупла без труда можно было рассмотреть все бороздки, но внутри дупла стоял непроглядный мрак.
– Понял теперь? – улыбнулся Пашка и крикнул из окна: – Жек, а ну, покажись!
Женька выглянул из дупла, затем вновь скрылся в нем.
Алеша видел в бинокль, как Женькина голова выныривает из темноты, будто из жидкости, – зловещая улыбка кривится на губах, – и вот Женька опять пропадает в смолянистой тьме. Алеше стало жутко, потому что увидел невозможное: дупло было словно наполнено черной водой или нефтью, поверхность которой застыла перпендикулярно к земле, потому что чертова жидкость плевала на гравитацию, не желая проливаться вниз.
Высунул Женька из дупла руку, и Алеша увидел в бинокль, как та выходит из плоскости тьмы: словно утопающий тянется над черной поверхностью пруда в надежде нащупать свое спасение. Сквозь поверхность совсем немного было видно, как продолжение руки, темнея, уходит вглубь и растворяется во мраке. Женька высунул руку по локоть, но уже плеча нельзя было рассмотреть, и тело, которому принадлежала рука, было полностью скрыто тьмой.
– Когда у Ершовых свадьба была, – произнес Пашка над самым ухом у Алеши, – и ночью они в дупло полезли, и Ершов-младший невесту там чпокал вовсю, а она кричала на весь двор: «Ой, бля, как хорошо! Ой, бля, Андрейка, давай, давай!», – у нее «бля» через каждое слово было, – то я тогда бинокль взял и папиным фонарем – а фонарь охренеть какой пробойный, – прямо в дупло посветил. Думал: щас такую порнушку позырю!.. А ничего не увидел. Свет в дупло входит – и все, с концами, теряется, как в толще какой-то. По идее, должен все дупло, до задней стенки, просветить, но я там ничего не увидел. Вообще.
Когда они с Пашкой вернулись во двор, Женька, выбравшись из дупла, подошел к Алеше, обнял за плечи и повлек к дереву.
– Полезай, сам увидишь, каково оно – оттуда смотреть. Все какое-то… вот другое прям. И не объяснишь, это видеть надо.
Алеша уперся и застыл на месте. По телу растекался страх. Казалось, этим страхом сочится Женькина рука, легшая на плечо; от нее струи страха, пропитывая майку, текли по коже и, проникая сквозь поры, достигали костей.
– Что такое? – заглянул Женька в лицо испуганному Алеше; неожиданно жестокая ледяная улыбка проступила на Женькином лице. – Ты не хочешь туда? Как это – не хочешь? Что за дела!
Пашкина ладонь легла Алеше на спину меж лопаток.
– Надо, надо! Лепан, ты должен это увидеть, – жарко дохнуло в затылок.
Алеша дернулся, но друзья крепко вцепились в него и поволокли к дереву. Они действовали как будто в шутку, но в то же время и с каким-то злым остервенением. С любым из них, один на один, Алеша, наверное, справился бы, но сразу с двумя совладать не мог. Как ни упирался, они подтаскивали его все ближе к дереву, распахнувшему пасть дупла, готовому пожрать приношение, которое вот-вот впихнут ему в глотку маленькие жрецы.
Они боролись молча. Алеша извивался, стараясь вывернуться из рук опасных незнакомцев, которыми вдруг стали друзья. Бывшие друзья, чьи личности словно бы в один момент выветрились из их тел, которыми тут же завладела непонятная враждебная сила, вышедшая из каких-то мрачных глубин.
Мелькнуло воспоминание о прочитанном недавно «Повелителе мух»; из предисловия к роману Алеша узнал, что его первое название было «Незнакомцы, явившиеся изнутри», а «Повелитель мух» – это придумал издатель, озабоченный тем, чтобы броским названием привлечь покупателей.
Незнакомцы, всплывавшие изнутри детей, героев книги, словно безобразные утопленники – со дна глубокого пруда, подменяли этих мальчишек злобными маленькими чудовищами, готовыми убить того, с кем только что водили дружбу. Эти двое – Пашка и Женька – тоже вдруг превратились в незнакомцев, словно бы приобщились к той самой древней и страшной тайне, куда окунулись с головой герои жуткого романа.
С каждым шагом, который приближал Алешу к дуплу, ему становилось труднее дышать. Воздух, казалось, раскалывался на пласты, и те пласты было никак не протолкнуть в горло. Дупло смотрело на Алешу, оно уже предвкушало, даже почудился тихий шепот, которым дупло призывало, втягивало в себя, словно гипнотической командой.
«Гипноз!» – лихорадочная мысль забилась в Алешином сознании, как влипший в паутину мотылек.
Года два назад Алеша задал отцу наивный вопрос: «А ты можешь меня загипнотизировать и под гипнозом приказать мне стать гипнотизером – чтобы я очнулся потом и уже сам мог бы гипнотизировать людей?» Отец, специалист по директивному гипнозу, рассмеялся тогда на этот детский вопрос, сказал, что нет, так нельзя, но потом задумался: какая-то мысль пришла ему на ум. И вскоре он попробовал провести с сыном сеанс гипноза для развития у мальчика гипнотических способностей. Однако опыт оказался неудачным: никаких способностей Алеша не приобрел, хотя и почувствовал в себе странное, трудноуловимое изменение, которое постарался подробно описать отцу. Тот заметил на это, что, возможно, в Алешиной нервно-психической области образовалась некая доминанта, но она еще окончательно не сформирована и пребывает в латентном состоянии.
Сейчас, когда друзья тащили его к дуплу, Алеша, разъедаемый щелочью страха, задыхающийся, теряющий силы, беззвучно закричал внутри своего сознания, и, в ответ на истошный мысленный вопль, что-то грозное, еще более страшное, чем пожиравший его страх, шевельнулось внутри. Казалось, где-то в глубинах треснула и разорвалась некая ткань, и что-то чудовищное, мерзкое, кишащее наполнило Алешу, хлынуло горлом и выплеснулось наружу – невидимое и тошнотворное.
Из Алешиной груди, разорвав майку, выросла сухая корявая ветвь. Это была галлюцинация, но ее видел не только Алеша – Женька с Пашкой тоже видели. Под ветвью, чуть ниже грудной клетки, на Алешином теле распахнулась черная дыра, нижним краем своим уходящая под спортивные трусы, к паху. Края дыры подрагивали, по ним волнами пробегали судороги. Дыра вела в глубокий темный провал; казалось, в Алешино тело вместился огромный объем пространства. Эту галлюцинацию тоже видели все трое. Ветвь, растущая из Алешиной груди, изогнулась, обхватила Женьку за плечи, пригнула к земле и потащила в провал на Алешином теле. Женька, стиснув зубы, молча дергался, пытаясь высвободиться, но уродливая ветвь держала крепко; ее тонкие отростки впились в тело, раздирая кожу до крови. Пашка отскочил в сторону и в ужасе наблюдал весь этот абсурд и кошмар. Алешина воля не позволяла ему броситься наутек, держала поодаль и заставляла смотреть.