Закончив читать, Сергей оторвал взгляд от страницы, посмотрел на Дрюню, на Женю и пробормотал:
– Вообще, охренеть что такое!
– А я, кажется, знаю… – произнесла Женя и пересела с дивана за стол, к ноутбуку; глаза у нее светились возбуждением.
Она запустила браузер, вписала что-то в строку поисковика, нашла нужное видео на ютьюбе и нажала кнопку просмотра.
На экране бородатый толстяк с наглым надменным взглядом и ехидной блуждающей улыбочкой приветствовал зрителей своего канала.
– Сегодня, – говорил толстяк, – как я и обещал, расскажу вам про безумного араба Абдула Альхазреда и его запретную книгу «Некрономикон»… Ой! – притворно спохватился. – Херню сморозил, простите! Я, конечно же, имел в виду безумного монаха Прокопия Тенетникова и его запрещенные цензурой пророчества. Не буду вас грузить биографическими сведениями – когда он там родился, и все такое. Но, так сказать, минуя булку, сразу перейдем к изюминкам. Прославился Прокопий Тенетников во второй половине девятнадцатого века, многие почитали его за святого, он выдавал пророчества одно за другим, и под дверью его монашеской кельи выстраивались очереди, любопытно ведь узнать свое будущее. Но вот досада: наш святой пророк вдруг возьми да и сойди с ума. Да еще так нехорошо сошел, с душком этаким гадким. Испражнялся и тут же говнецо свое поедал на глазах охреневших почитателей. Девиц молодых за сиськи лапал. Свой, как тогда благочестиво выражались, срамный уд прилюдно демонстрировал. В общем, бесчинствовал мужик по полной. При этом продолжал пророчествовать. А пророчества-то сбывались! И пошла о Прокопии новая слава – что он, дескать, не просто святой, а блаженный, Христа ради юродивый. Ну, вроде знаменитого Василия Блаженного, в честь которого собор на Красной площади стоит. Но были и недоброжелатели, которые святость его не признавали. В частности, небезызвестный в то время авторитет в запутанных церковных вопросах, архимандрит Ипатий Бирчанинов. Этот архимандрит, Прокопия знавший лично, говорил, что тот одержим бесами, и пророческий дар имеет от них. Бесы же и внушили Прокопию мысль притвориться безумным, как бы с благочестивой целью – чтобы, дескать, оградить себя от гордости и тщеславия, которыми искушаются все знаменитости, прославляемые людьми. Но на самом деле все это самообман был. Прокопий думал притвориться безумным, чтобы святости через то достичь, а сам не заметил, как и действительно съехал с ума, добровольно расшатав собственную психику. Вот тогда и выдал Прокопий самое загадочное свое пророчество про так называемый Оборотный год. Цитирую: «Грядет на вселенную Оборотный год, исполненный ужаса и мрака. Год, когда река времен потечет вспять, и воды ее станут горьки, и всякая душа, тех вод испившая, зачнет и родит живую смерть. И будет мир полон человеков, заживо поглощенных смертью, плывущих вспять по реке времен – из грядущего в минувшее».
На экране возникла страница рукописи, в которой ни слова не позволял разобрать неудобочитаемый почерк.
– Что значит «Оборотный год»? – продолжал толстяк. – Прокопий также называл его Обратным годом и Годом-Оборотнем. Объясняя собственное пророчество, говорил, что в этот год обернется время, а с ним вместе обернутся законы природы, поскольку время не существует отдельно от бытия. И обернется сущность человеческая, так что все вокруг из несомненного станет мнимым и призрачным, из благого – злым, из безопасного – опасным, из Божьего – дьявольским. Когда случится все это, Прокопий не знал – может, скоро, а может, нет. Стоял на том, что, рано или поздно, но час роковой пробьет. Говорил… цитирую: «Придет, допустим, тыща осемьсот девяносто девятый год, но потечет не к девятисотому, а вспять – к девяносто осьмому, а там – еще далее вспять – к девяносто седьмому, и так, с каждым годом, все углубляясь прочь от истины в морок дней минувших. Несчастный люд, сносимый течением, встретят минувшие дни, как заброшенные деревни, где покинуты дома, и огороды бурьяном поросли, где мох, и плесень, и сколопендры, и пауки, и мерзость запустения». Про девяносто девятый год – это он только для примера говорил. На самом деле на стыке девятнадцатого и двадцатого вековничего подобного, как мы знаем, не случилось.
Толстяк достал пластиковую бутылку с водой, отхлебнул из горлышка, причмокнул и произнес:
– Восхитительно мерзкую водицу продают у нас всюду под видом горной родниковой! С таким ярко выраженным водопроводно-техническим букетом, что прямо хочется черту продать душу после глотка этой воды. Всем рекомендую! Если будете этой субстанцией смывать в унитазе, ваш унитаз прямо на глазах возвысится в своем экзистенциальном статусе. А теперь, друзья, у меня для вас сюрприз. Пророчество Прокопия Тенетникова про Оборотный год я знал уже давно, но вот чего не знал – так это того, что обратное время уже возникает в отдельных локальных проявлениях. Год-Оборотень, предсказанный Прокопием, должен стать тотальным проявлением обратного времени, но локально-то оно уже здесь, среди нас! Сейчас у меня в гостях один прелюбопытнейший человек, специалист по разным странным феноменам, в том числе и по обратному времени, Геннадий Германович Причислович…
Толстяк произнес его фамилию с ударением на второе «и», но гость, едва возник в кадре, перво-наперво заявил:
– Только, умоляю вас, ни в коем случае не Причи́слович, а Причисло́вич. Вообще, фамилия моя писалась до революции как Притчеслович, в ней два корня: «причта» и «слово». А потом, по какому-то недоразумению, трансформировалась в Причислович, словно бы тут корень «число» и приставка «при». Фонетика, как всегда, сыграла свою подлую роль.
– Ну, вы уж меня простите, Геннадий Германович, – повинился толстяк, положа ладонь на сердце.
– Ладно-ладно, проехали! – кисло улыбнулся Причислович. – Короче… то, что предсказал Тенетников, оно произойдет в свое время, будьте уверены, и довольно скоро, но пока не началась масштабная атака обратного времени, оно атакует выборочно, индивидуально. Есть состояния, в которых люди становятся легкой добычей, и обратное время нападает на них, потому что, ну, скажем так… хе-хе!.. не может удержаться, видя настолько привлекательную добычу…
– Погодите! – вмешался толстяк. – Вы говорите про обратное время как-то прям слишком персонифицированно, словно это чуть ли не живое существо. Это метафора такая или как?
– Метафора, не метафора – не важно! – отвечал Причислович, снисходительно глядя на толстяка. – Главное, вот что поймите. Идет человек по улице – самый обыкновенный, только разум его слегка сдвинут. И вдруг нет его! Как птица склюнула зернышко. А потом, спустя несколько месяцев, а может, лет, возвращается, но совершенно невменяемый. Побывать там, на обратной стороне хода вещей, невозможно ведь без вреда для психики. Но есть люди, которые намеренно проникали туда – проникали подготовленными – и возвращались в своем уме. В определенных кругах их отчеты о проникновении хорошо известны. Поэтому кое-кто уже готов встретить Год-Оборотень и не сойти с ума от ужаса, когда начнется тотальная атака…
В этот момент Женя остановила просмотр видео и с тревогой уставилась на Дрюню, на его побледневшее лицо, на котором дрожали кривящиеся губы – дрожали от страха и крайнего напряжения.
– Андрейка, милый, да что с тобой?! – воскликнула она, бросаясь к нему и обнимая с материнской нежностью. – Что, что такое?
Дрюня дрожащими пальцами вцепился в ее блузку, сминая ткань на узкой и хрупкой Жениной спине. Судорожно глотая воздух, постепенно приходил в себя. Женя ласково гладила его волосы, шептала на ухо:
– Тихо, тихо, родненький! Все хорошо, хорошо! Мы с тобой, не бойся!
Когда Дрюня успокоился, он так и не заговорил о причине своего испуга. Об этом не хотелось откровенничать ни с кем, даже с близкими людьми. О таких вещах не говорят – но стараются быстрее вытряхнуть их из сознания, как стряхивают с себя опасное ядовитое насекомое.
Пока длилась видеозапись, найденная Женей, Дрюня мало что понимал из сказанного, но внимательно смотрел на Причисловича, мучительно пытаясь понять, откуда ему знакомо это невзрачное – почти до полной абстрактности – лицо.
И когда понял наконец, ему стало так страшно, что едва не закричал от удушливой жути.
Причислович – это же он! Тот самый незнакомец, который в Дрюнином детстве, после смерти отца, подошел к нему, семилетнему, наклонился и нашептал на ухо всю страшную правду об отце.
Двадцать восемь лет назад. Как же давно это было! Но память вспыхнула, высвобождая образы прошлого. На этом видео Причисловичу где-то за шестьдесят, может под семьдесят, а тогда… Дрюне трудно было понять, на сколько лет выглядел незнакомец в тот далекий день, но это был именно Причислович, никто иной.
Сергей с Женей решили, что Дрюню испугали слова, произнесенные в этом видеоролике, но слова почти и не дошли до его сознания.
В дверь постучали.
– Открыто, ага! – крикнул Сергей.
На пороге возник Стас – Станислав Леонидович – родной отец Сергея, Дрюнин отчим. Высокий, худой, улыбающийся, когда-то рыжебородый, но теперь почти седой, зато с молодым блеском глаз.
– Опа! Вся банда в сборе! – весело воскликнул он. – А я вам тут, любезные мои, подарков подогнал. Ну-с, дамы и господа, направим-ка свои стопы в гостиную – акт приема оформлять!
В двенадцать ночи вся семья подняла бокалы с шампанским, сидя за столом в гостиной. Черное небо за окном расцветало огнями фейерверков. Испуганный взрывавшимися на улице петардами, Морфей залез под стол, жался там к ногам человеческим, тихонько подвывал и благодарно лизал руки, опускавшиеся под стол, чтобы погладить его, подкормить, успокоить и ободрить в трудный момент его иногда такой нелегкой собачьей жизни.
Секундная стрелка настенных часов описывала круг за кругом: первый день нового года обрастал пылинками времен. И с ними вместе у Сергея, бросавшего взгляды на циферблат, росла тревога. Но не происходило ничего необычного. Мелькали вилки и ложки над закусками, дождавшимися своего часа. Стас, нацелив пульт на телевизор, искал канал с какой-нибудь более-менее приличной передачей, чтоб не вызывала тошноты и скуки. Телевизор плевался сгустками цветов и звуков. Элеонора и Женя обсуждали что-то женское, недоступное разумению мужской половины семьи. Дрюня не думал ни о чем, его сознание радостно растворялось в празднике, голова была блаженно пуста, ни единой мысли не витало в ней. О Причисловиче, его напугавшем, он уже и позабыл. Один Сергей был почему-то встревожен, но тревога его постепенно таяла.