С лица пятно сползло на шею, затем на грудь, проползло по левой груди, захватив третий сосок, который пополз по телу вместе с пятном. Это зрелище завораживало. Пятно и сосок, торчащий в нем, будто маленький кратер или глаз, переползли с груди на живот, спустились к лобку и начали заползать внутрь Майи меж ее раздвинутых ног. Майя при этом так сильно выгнулась, что завалилась на спину. Ее тело дрожало в судорогах.
Я почувствовал ледяное прикосновение к коже и увидел родимое пятно – ее пятно! – у себя на груди. Оно ползло по коже вверх, к моему горлу. Я чувствовал его, словно холодного слизня.
Это не могло быть правдой! Это бред! Абсурд! Я мотал головой, моргал, пытаясь прогнать наваждение, но тщетно. Я хватал руками это омерзительное пятно, пытался соскрести его с себя – не получалось. Когда мои пальцы задевали сосок, перемещавшийся вместе с пятном, Майя вскрикивала от пронзительного наслаждения.
Пятно заползло мне на горло, на подбородок и полезло в рот. Бесполезно было стискивать зубы и губы бесполезно сжимать – пятно перетекало по поверхности кожи, легко просочилось в щель меж губами, я уже чувствовал его ледяное скольжение по внутренней поверхности щек. Пятно ползало внутри моей ротовой полости, я ощутил сосок Майи у себя на языке, словно вздувшийся волдырь. Майя вскрикивала от наслаждения.
А потом пространство комнаты словно взорвалось формами, явившимися из пустоты. Теперь мы с Майей были не одни: вся комната наполнилась извивающимися бледными телами – мужскими, женскими, двуполыми, толстыми, тонкими, огромными, миниатюрными, детскими, юношескими, взрослыми, старческими. Все это месиво кишело в оргии, напоминая бурлящую мутную воду.
Кто-то совокуплялся с Майей, кто-то – со мной. Входя в чужую плоть, я чувствовал, что вхожу в Майю, словно мы были с ней наедине. Наслаждение и ужас глубоко вонзали когти в меня, разрывая сознание в клочья. Пропало чувство собственных границ, уже не понять, где кончается мое тело, где начинается чужое. Источником моего зрения стало множество глаз, я видел происходящее с разных сторон и ракурсов.
Я видел самого себя со стороны – заваленного, словно грудой мусора, жирными телесами огромной старухи, чья маленькая птичья головка с крючковатым носом возвышалась над складками студенисто колыхавшейся плоти. Ее худые руки и ноги, торчавшие из жирного тела, словно ветки, вставленные в снеговика, напоминали паучьи лапы, и было их много, этих тощих конечностей, слишком много. Глаза старухи, лишенные зрачков, светились мертвенным белесым светом. В сладострастно приоткрытом рту виднелись острые звериные зубы. Вислые груди, ниспадая, как по ступенькам, по складкам жира, ложились на меня, доставали мне до плеч, колыхались возле моего лица. Это я видел со стороны чьими-то чужими – не моими – глазами.
Одновременно своими собственными глазами я видел нечто другое – со мной совокуплялась худая полупрозрачная фигура. Ее лицо меняло формы, превращаясь в лица женщин, мужчин, детей, стариков. Посреди этой калейдоскопической смены лиц то и дело мелькало лицо Майи.
В этом ангельском месиве, кроме нас с Майей, был еще некто, не принадлежавший к ангелам. Высокий старик, похожий на мумию. Высохшая потемневшая кожа обтягивала его кости, которые, казалось, вот-вот прорвут ее и покажутся на свет. Старик не прикасался ко мне, но я ощущал связь с ним, как и с Майей. Когда мне казалось, что я вхожу в Майю, то одновременно казалось, что вместе со мною это делает и старик, чье тело словно совмещается с моим, проникает в меня, как рука в перчатку, подмешивается ко мне, будто один вид жидкости – к другому. Совмещение с этим стариком обостряло мои чувства, делало наслаждение более едким, даже ядовитым, и более глубоким. Что-то необыкновенно порочное было в том совмещении. Майя, понимал я, тоже чувствует этот яд и жадно впитывает его всем существом.
Я догадался, кем был старик, совмещение с ним принесло понимание. Покойный дед Майи, он же ее отец. Он сам без слов дал мне это знание и захохотал, когда почувствовал, что я все понял.
Старик схватил маленького ангелочка – такими обычно изображают купидончиков: пухленький щекастый мальчик с крылышками и шапкой курчавых волос на голове. Держа его руками за ноги, старик сильным движением разорвал его тело почти напополам, от паха до горла, открыв красновато-розовое ангельское нутро. Там не было кишечника, прочих органов и костей – только нежное мясо, подобное рыбьему, блестящее, склизкое. Глядя мне в глаза, старик впился зубами в эту плоть, и я тут же почувствовал, как сам впиваюсь в тошнотворное и в то же время такое соблазнительное угощенье. Ангелочек, разорванный стариком, все еще живой, счастливо визжал, брызжа слюной, словно его не пожирали, а развлекали щекоткой.
Вкусив устами старика ангельской плоти, я внезапно оказался в абсолютной тьме. Бездонная чернота окружала меня. В ней не было ни проблеска света, ни звука, ни дуновения, ни движения, ни одного предмета или существа – ни вблизи, ни вдали. Это была пустота, не заполненная ничем.
Сколько длилось погружение в пустоту – секунды, часы, дни или годы – сказать невозможно, там не было ощущения времени. А без такого ощущения можно за мгновение состариться, помолодеть и состариться вновь.
Когда я выпал из тьмы и пустоты обратно, в мир форм, цветов и звуков, то был уже другим. Каким – я еще не знал. Но знал точно: отныне я – другой.
Ангелов в комнате больше не было, они сгинули, как остатки сна из пробужденного сознания. Темного старика тоже не было. Остались только я и Майя.
В смежной комнате истошно кричала старуха, баба Рая. Звала на помощь. И кричала она уже давно. Я вспомнил, что этот крик вился на периферии моего слуха с тех самых пор, как я начал видеть ангелов.
К ее крику добавился еще звук: какая-то женщина вошла в комнату к бабе Рае и что-то спросила у нее. Крик тут же оборвался, и баба Рая ответила на обращенный к ней вопрос, который я не расслышал:
– Там они, там! Да сама посмотри!
– Никого там нет, баба Рая, что вы, в самом деле! – произнес звонкий женский голос.
Тут же мужской голос произнес негромко:
– Опять галюники?
– Да они там! Там они! Посмотри! – выкрикнула баба Рая.
– Сейчас я посмотрю, и мы убедимся, что никого там нет, – с расстановкой говорила женщина на ходу, приближаясь к двери, за которой были мы с Майей.
Я сам распахнул дверь и вышел из комнаты. Женщина, подходившая к двери, застыла на месте, испуганно глядя на меня. Она была молода, почти моя ровесница, может, чуть старше. Такой же молодой, в дальнем конце комнаты, стоял мужчина. Соседи, пришедшие на крик бабы Раи. Сейчас она была под одеялом. Видно, соседка, войдя в комнату, подняла одеяло с пола и укрыла старуху.
Я сразу понял, на что я могу рассчитывать, на что способны эти двое. Их глаза сказали мне все. Сказали и то, что противиться мне они не в силах. Поэтому я отдал им приказание на безмолвном ангельском языке. Какой-то частью себя при этом удивлялся: что я делаю?
И еще удивлялся: кто я такой? Кто я теперь?
Носитель неизвестного вируса, инфицированный ангелами?
Эти двое, пронзенные ангельской иглой моей воли, начали делать то, к чему были предназначены. К чему готовились всю жизнь, которая, наконец, достигла кульминации.
Женщина сбросила с себя одежду и села в позе лотоса у стены, мгновенно погрузившись в транс. Хрупкое тело застыло, обезобразилось буграми проступивших под кожей одеревенелых мышц.
Мужчина опустился перед ней на колени, словно хотел совершить поклонение, распахнул жадный рот и впился зубами в ее ногу.
Я велел ему сожрать ее целиком, до костей.
Он будет давиться, блевать, испражняться, но выполнит мою ангельскую волю, которая в точности соответствует его предназначению. Я бы не повелел ему того, на что он не способен.
Из дверного проема, ведущего на кухню, смотрел на меня еще кто-то. Я не сразу заметил его. Мужчина тридцати-сорока лет. Он вошел в дом позже этих двух и не решался переступить порог комнаты. Явился он уже испуганным, и теперь его страх усилился, когда наши глаза встретились. Страх на его лице был смешан с откровенной глупостью великовозрастного недоумка.
Да это тот самый придурок, что врезался в меня рядом с автовокзалом, когда я собирался звонить Тиму! Петля совпадений затягивалась.
Я мысленно шепнул ему подойти ко мне, но он не подчинился. Его лицо исказила мучительная гримаса, немного комичная. Он отшатнулся и бросился прочь. Хлопнула входная дверь. За окном послышались его торопливые шаркающие шаги.
Что ж. Я послал ему вслед свое мысленное благословение.
Глава третьяПризрачное дуновение
Дрюня выбежал из дома, спасаясь от чудовища, от его гипнотических глаз, которые чуть не сожрали всю его волю. Приближаясь к выходу со двора, он привычно пригнулся, чтобы прошмыгнуть под покосившимся сортиром, но пришлось застыть на месте. Сортир лежал на боку, перекрыв подход к калитке.
Быстро опомнившись, Дрюня полез через сортир.
Забираясь по дощатым стенам, он почувствовал, что в спину, меж лопаток, словно впилось что-то жгучее – то ли искра, то ли крупное злое насекомое, вонзившее жало. И тут же понял, что это жгучее было послано им – чудовищем, от которого он спасался бегством.
Показалось, что вот-вот яд разольется от ожога, и тело онемеет в параличе, и тогда случится самое страшное, как только чудовище настигнет его, беспомощного, павшего наземь.
И Дрюня взмолился.
– Папочка! Папа! – шептал он судорожно. – Спаси меня! Защити меня от… Помоги, папочка! Ведь я же тебе сын!
В последней фразе – «Ведь я же тебе сын!» – прозвучал какой-то не свойственный Дрюне взрослый упрек. И в лихорадке страха, истекавшего каплями пота на лицо, карабкаясь по ветхим доскам, трещавшим и ломавшимся под его весом, злобно вонзавшим занозы ему в ладони, Дрюня вдруг ощутил, как проясняется его ум, как из него испаряется глупость, оставляя сухую и недетскую логику – будто кость проглядывает из-под сгнившего мяса.