ринцип. По мне, так это бредовая гипотеза, какая-то антинаучная фантастика, но серьезные ученые почему-то ее допускают. Черт их знает, почему. Чтобы исключить идею Бога, слишком фантастичную для них, они вышибают ее, как клином, с помощью не менее фантастичной идеи бесконечного множества вселенных. Ну и вот, наши с вами миры – выходит – из этого множества, и они смежные, поэтому и смогли соприкоснуться друг с другом. Наши ученые исследовали локации ваших появлений и в результате обнаружили ваш мир. Сказали, что идея смежных вселенных вроде бы как подтвердилась. Даже не знаю, можно ли им верить? Вчера у них одни теории, сегодня – другие, которые отрицают вчерашние, а завтра будут новые, с новым отрицанием. Я вот сейчас вижу вас, и это как бы подтверждает идею смежных вселенных, но, может быть, я просто галлюцинирую, и вы – мое бредовое видение. Что скажете?
– Да уж нет, я не бредовое видение, – ответил я.
– Ну да, ну да. – Он пару раз кивнул задумчиво. – Чего еще и ждать от галлюцинации – чтобы она сама разоблачала себя?
Он замолк, и я молчал, размышляя, существуют ли вообще такие слова, которыми я смог бы доказать собственную реальность? Скорей всего, таких слов нет и быть не может в принципе.
– Если бы не вы, – продолжал он, – мы бы так и не обнаружили смежный мир. А теперь, благодаря вам, мы знаем. По крайней мере, имеет рабочую гипотезу. И заодно удалось решить нашу проблему. Ну, в смысле, локализовать Океан. Точнее сказать, вытеснить его.
Что-то было не так с ним и его словами. Не так было и со мной. Почему с такой тревожной и муторной тоской воспринимал я речь этого человека?
– Впрочем, не знаю, зачем я вам это говорю? – он, казалось, был раздражен. То ли на меня, то ли на самого себя. – Все это лишнее. Смысла-то для вас все равно нет. Прощайте, любезнейший! Лишнее все, лишнее…
Он поднялся, коротко кивнул мне и пошел прочь, на ходу оправляя поднятый воротник пальтишка своего, опуская под защиту воротника подбородок.
Я смотрел ему вслед, и омерзительное сосущее чувство пульсировало под сердцем. Какой-то подвох скрывался во всем этом, таился под тонкой пленкой недоумения, готовой порваться в любой момент.
Проклятая жара мешала все сообразить, все понять.
И уже дома, в прохладе, я, наконец, понял. Оно пришло, понимание, как приступ тошноты, окутало мою голову, будто какая-то полуматериальная не то слизь, не то паутина. И я начал твердить себе, убеждать себя, что все понял неправильно, что такого быть не должно, не может быть, что мы не заслужили, что Бог не выдаст нас, не бросит в прожорливую свинскую пасть такого кошмара, такого ужаса.
Даже вслух воскликнул:
– Нет, неправда! Неправда! Все мерещится! Все чушь!
Потом, вдруг успокоившись, гнусно и едко хихикнул над самим собой и подумал с ледяным наслаждением: «А что это я так засуетился-то? Словно знаю что-то такое, чего знать не должен. А если знаю, то не оттого ли, что оно уже здесь?»
Мне показалось, что я стал каким-то чужаком для самого себя, каким-то посторонним, который долго притворялся мною, поддерживал привычный образ, а потом с облегчением сбросил фальшивую личину.
Дрожащими руками взял стакан и крутанул вентиль кухонного крана, чтобы воды напиться, но вместо воды из крана посыпалась пыль. Падая в раковину, она тут же вздымалась легкими облачками, подобными густому туману. Эта летучая взвесь не рассеивалась в воздухе, но разветвлялась на отростки, которые шевелились на весу, как щупальца.
В ужасе закрутил вентиль.
Пыльная взвесь, принявшая форму мерзкого насекомого, какой-то гибрид паука с сороконожкой, корчилась в раковине. Но внезапно дернулась, взвилась в воздух и быстро исчезла в темной щели между кухонным шкафом и стеной. Пыль вела себя как живое существо.
Началось, подумал я! Оно началось!
Подлецы из того мира вытеснили свой проклятый Океан к нам, в наш мир. Сумели избавиться от своего Ужаса, подбросив его соседям из смежной вселенской камеры. Вот что значили его слова «нашли способ локализовать». И не они теперь, а мы будем тонуть в глубинах Океана, в безвыходном мраке, в кошмаре и безумии.
За эти дни, что прошли с начала катастрофы, я сделал достаточно наблюдений, чтобы сложилась более-менее общая картина происходящего. Вся вода превратилась в пыль, в тонкий прах. Лишь та, что в закрытых емкостях, еще продолжает оставаться водой, но если емкость оставить открытой, то вскоре и в ней вода станет прахом. Цемесская бухта, с трех сторон окруженная огромной подковой прибрежных городских построек, наполнена прахом. Ветер, гуляющий над бухтой, гонит клубы праха в город, рвет их на части, закручивает в смерчи. Этот прах кажется живым, иногда даже разумным. Словно бы это скопище призраков или один гигантский разветвленный дымчатый организм.
Накатывало тошнотворное чувство, что вот-вот появятся чудовища среди клубов пыли, принимающих вид причудливых и отвратительных фигур, среди блуждающих смерчей, которые уже перестали подчиняться ветру, но бродят во всех направлениях, будто любопытные странники. Чудовищ, казалось мне, не хватает в этих фантасмагорических завихрениях. Словно бы в котелке с похлебкой недостает специй. Но чудовища не появлялись до поры. Клубы пыли, плавно скользящие над землей, были как заросли экзотических растений в ожидании прихода хищников. И ожидание не обмануло.
Только чудовища пришли не извне, не вторглись к нам с изнанки бытия, они жили среди нас, представляясь людьми, обманывая не только окружающих, но и самих себя. Однако час пробил, и всякий самообман рассеялся.
Те люди, которые жадно глотали пыль, пили ее вместо воды, начинали трансформироваться. Сначала кожу покрывали зеленоватые пятна, вроде трупных, они распространялись по всему телу. Вместе с тем и само тело начинало искажаться. Постепенно человек становился похож на рептилию. Расширялся рот, округлялись и выпучивались глаза, выпадали зубы, на их месте росли новые, заостренные, нечеловеческие. Удлинялись конечности, менялась осанка, во всей фигуре проглядывало что-то жабье. Некоторые из тех, кто подвергся изменениям, уменьшались, становились карликами, другие, напротив, увеличивались до слоновьих размеров. Пропорции тела при уменьшении и увеличении часто нарушались: руки, ноги, головы, туловища – все становилось негармоничным, несоответственным друг другу. Некоторые твари обзаводились лишними конечностями, даже лишними головами, многие обрастали щупальцами, плавниками и подобиями хвостов. Эта мерзость не восстала с морского дна, не упала со звезд, не явилась из сокровенных глубин – она вышла из нас самих, из каких-то темных складок нашей души, где обитала тысячелетиями, пока эти складки не вывернулись наизнанку.
Кошмарные твари, бывшие люди, скользили по воздуху в клубах пыли, словно под водой. Да и сама пыль, понял я, вела себя так, будто воздух имел свойства воды, и она плавно растекалась в нем, как ил, потревоженный и вздымавшийся плотными клубами.
Я видел, как жабообразные напали на человека – обычного, не подвергшегося метаморфозам, – и, когда их зубы терзали его, кровь его не пролилась на землю, а вопреки законам физики, клубясь, потекла по воздуху – в точности так, как растекалась бы под водой.
При этом я чувствовал, что сила земного притяжения действует, как и прежде. По крайней мере, так она действовала на меня и неживые предметы. Только пыль и те, кто ее пил, не во всем подчинялись гравитации, так же не подчинялась ей кровь их жертв.
Эту зверскую сцену я наблюдал в бинокль из окна. Фокусируясь на ее фрагментах, я вдруг увидел что-то странное: какой-то небольшой округлый предмет взлетал над чудовищами, пожиравшими останки жертвы. Сначала я никак не мог его рассмотреть, но наконец мне удалось настроить резкость. Это был человеческий глаз с обрывком нерва. Словно миниатюрный воздушный шарик, он поднимался над местом убийства, среди парящих дымчатых потеков крови. На мгновение показалось, что глаз взглянул в мою сторону, и через этот взгляд влился в меня ледяной ужас.
Опустив бинокль, я смотрел в окно невооруженным глазом, но ощущение страшного чужого взгляда так и не проходило. Даже ночью, когда я несколько раз выныривал из сна, мне казалось, что невидимый наблюдатель продолжает смотреть на меня.
Я боялся пить летучий дьявольский прах, пил воду и разные напитки из бутылок, герметичных пакетов и фляг, но вдохнуть немного пыли мне все же пришлось несколько раз, хотя и старался вне своего жилища дышать через марлю либо респиратор. Примерно треть моего тела покрыли зеленоватые пятна, как у трупа. Но нарушений телесных форм я у себя пока не замечал. Если только я не выдавал желаемое за действительное. Людям ведь свойственно постоянно заблуждаться на свой счет. В большей или меньшей степени, но каждый воспринимает себя искаженно, приукрашивая действительность. Так что, может быть, моя трансформация в чудовище уже началась, а я просто игнорирую признаки, обольщая себя.
Вчера я видел, как жабообразные устроили на улице массовую оргию. Часть из них совокуплялась, катаясь по земле, другая часть совокуплялась в воздухе. Постепенно сцепившиеся друг с другом фигуры сливались в нечто единое, словно были слеплены из пластилина, и теперь им придавали новую форму, делая из нескольких фигур одну, пристраивая к ней новые, все увеличивая размер. Наконец образовалась одна огромная фигура, в которой не осталось не только ничего человеческого, но и жабьего. Ее формы были абсурдны, чудовищны и отвратительны. Хотя, допускаю, и красивы по-своему. Было что-то завораживающее в этом безумном и грандиозном воплощении коллективизма, в этом мульти-существе.
Наблюдая за кошмаром, я с мучительным стыдом обнаружил, что сексуально возбудился. Прислушавшись к собственным чувствам, понял, что было… да, все-таки было во мне извращенное желание примкнуть к этой оргии, испепелить себя в ее наслаждениях. Едва проявленное, это стремление подспудно струилось во мне, как подземный источник.