– Что вы имеете в виду? – уточнял Граббе, в кружку себе направляя из пузатого чайника золотистую, исходящую паром струю.
Карелин рассказывал обо всем, что видел минувшей ночью, странном и противоестественном, и спрашивал: был ли то ряд галлюцинаций, а если да, то, стало быть, он, Карелин, сумасшедший?
– Я тоже нечто подобное видел, – признался Граббе. – Когда убил Свиноморова и шел потом по городу, вдыхая свободу, такую сладкую после шести-то лет рабства. Видел, да… И это не фантомы помраченного разума, а, скажем так, фантомы отношений личности и бытия. Самая личность моя, как и ваша теперь, была поставлена на время в исключительный статус, так что возникло сильнейшее взаимное притяжение меж ней и болезнями бытия. Под болезнями имею в виду нарушения естественной логики событий, в том числе и законов физики с биологией. Проявления этих болезней притягивались ко мне, и в то же время сам я притягивался к ним. Возможно, не только притягивались, но и возникали близ меня в силу моего личного статуса посреди бытия. Точнее я не смогу вам объяснить, слишком уж неуловимые материи. А галлюцинации – это явления иного, более тривиального порядка.
– То есть если бы я не прошел ночью тем маршрутом, то в мое отсутствие там ничего такого не случилось бы? – обобщил Карелин. – А коль прошел, так и случилось, но не как галлюцинации, а как… условные, что ли, явления, мною самим обусловленные, но не в моей фантазии бывшие, так?
– Примерно, – согласился Граббе.
Они пили чай и беседовали. Время кружило над ними ленивым кольцом сигаретного дыма. Стрелки часов на стене вязли в медово-янтарном покое. Солнце подкрашивало штукатурку облаков малярной щетиной своих золотистых лучей. Лениво тявкали сонные собаки в соседних дворах, декорируя тишину окрестного пространства своей скрипучей морзянкой.
Граббе отвел Карелина в уютный флигелек, выдал ему постельное белье и памятку с расписанием мероприятий, процедур и упражнений курса реабилитации.
Дальнейший год жизни был подчинен строгости правил и рамок, параграфов и ритмов.
Карелин выкапывал двухметровой глубины яму во дворе, сидел в ней часами, погружаясь в медитацию, во время которой старался определить и почувствовать внутри себя разум и, отдельно от него, сердце; затем разделенные разум и сердце соединить, погрузив первый во второе, будто сухарь в стакан с чаем.
Окончив медитировать, яму закапывал. На следующий день вновь выкапывал ее для очередной медитации, по завершении которой закапывал опять, чтобы назавтра вырыть заново.
Когда медитации достигли цели, когда собственные разум и сердце ощущались Карелиным явственно, и он уже мог опознавать по отдельности различные энергии сердца, – тогда Граббе, велев Карелину сидеть в яме, закапывал его живьем, и тот медитировал под землей.
Вскоре Граббе откапывал его, помогал выбраться. В следующий сеанс подземной медитации откапывал чуть позже, с каждым разом увеличивая время и усложняя характер медитации, вводя в нее новые ментальные установки.
Карелин должен был медитировать на то, что он – зерно, брошенное в землю и пустившее росток ввысь. Медитировать на то, что он – женщина, рождающая под землей воплощенного Бога, а на поверхности ищут ее слуги дьявола, чтобы убить вместе с ребенком. Медитировать на то, что он – магический камень, который уходит все глубже в землю, избавляя мир от опасности своих сверхъестественных сил, способных уничтожить все и вся.
Другой цикл медитаций Карелин проходил в гипсовом саркофаге, который Граббе изготовил специально для него. Внутри саркофаг содержал на своих стенках слепок с тела Карелина, «негатив» его рельефа. Лежа меж створок саркофага, Карелину полагалось представлять собственное тело душой, заключенной в темнице окаменевшей плоти. Каждую часть своего тела он должен был представить в виде отдельной психической силы и способности. Голова – это разум; глаза – двоякая способность разума к мистическому созерцанию, к наблюдению духовного света и духовной тьмы. Рот – способность разума к рассуждению. Зубы – два ряда рассудочных аргументов «за и против». Язык – способность разума чувствовать привкус мыслей, их горечь, терпкость, сладость и прочие признаки, непостижимые для голого рассудка. Ноздри – сила интуиции. Шея – вектор воли, склоняющей разум к различным возможностям выбора. Плечи и грудь – способность быть твердым и последовательным в своих убеждениях и чувствах. Живот – подсознательная способность души переваривать впечатления внешнего мира, усваивая одни и отвергая другие. Детородный орган – та энергия душевного вожделения, что соединяет одну душу с другой, устанавливая меж ними невидимую связь.
В тесной гипсовой камере Карелин осваивал собственное тело, наделяя все части его нематериальными смыслами. Потом, выбираясь на свет, с изумлением осматривал и ощупывал себя, будто впервые видел эти руки, ноги и пальцы с удивительными чешуйками ногтей, этот странный, сюрреалистический отросток в паху, эти загадочные ландшафты плоти над ним…
Граббе привязывал Карелина к стулу, гипнотизировал, внушая, что он погружается в ад, в раскаленную тьму. Надевал на голову Карелину целлофановый пакет, начинал душить и внушал, что этот пакет – последнее спасение, небесная защитная пленка, которая препятствует ядовитой атмосфере ада проникнуть в сознание и духовно убить.
Карелин задыхался с блаженной улыбкой небожителя на лице, зная, что между ним и воздухом ада – надежная всевышняя пленка. Но Граббе гипнотическим шепотом объявлял, что Бог проклял его, что небесное благословение и защита отняты, и стаскивал пакет с головы Карелина. Вдыхая свежий воздух, тот цепенел от ужаса, чувствуя, как адская отрава заполняет легкие, после чего терял сознание.
Отдельный цикл медитаций был рассчитан на то, чтобы Карелин влюбился в собственную тень, которую часами разглядывал по ночам при свете то свечи, то электрической лампы, внушая себе, как женственно прекрасна каждая линия этой тени, как вдохновляет и окрыляет эта тень, как ее черты отзываются в сердце сладким щемящим чувством, как желанна ее темнота.
Когда Карелин наконец по-настоящему влюбился и уже не мог смотреть на свою тень без сильного волнения, Граббе заставил его под гипнозом изнасиловать тень, потом, обливаясь слезами, просить у нее прощения. Вслед за тем Карелин подмечал, как тень, забеременев, округляется, как зреет плод в ее чреве. В гипнотическом трансе наблюдал он, как тень на стене рожает их сына и дочь, как теней становится трое, как все они с надеждой смотрят на него.
Затем начинался цикл медитаций, доводящий Карелина до ненависти к собственной тени, до жажды уничтожения ее и всех ее порождений.
Когда ненависть уже кипела, Граббе объяснил Карелину, что, ненавидя собственную тень, он только сильнее привязывает себя к ней, поэтому ненависть, как и равнодушие, не в силах покончить с этой темной двухмерной тварью.
Карелину следовало научиться излучать из себя ненависть в виде любви, желая своей тени высшего блага – просветления. Тень, просветляясь, начнет растворяться в лучах света, тогда-то и уничтожится полностью. Желание высшего блага для тени выльется в ее гибель. Так ненависть достигнет цели через благожелательность.
У Карелина мутился разум, когда он пытался выразить свою ненависть через любовь. Здесь помогло приобретенное недавно умение отождествлять отдельные силы своей души с отдельными органами тела. Перенося проблему из туманной и мутной психической области в ясное стереометрическое пространство телесных форм, он интуитивно продвигался в верном направлении, словно бы задействуя неосознанные, но привычные соматические рефлексы. Теперь желать гибели для своей тени через желание высшего блага стало для него так же просто, как выполнить ряд хорошо разученных танцевальных движений.
Карелин раз за разом упоенно погружался в медитацию и увидел, наконец, что его тень просветляется, становится зыбкой, словно тень пыльного облака, а не человека, постепенно тает, разрежается, бледнеет и полностью стирается со всех поверхностей.
Восторженно кружил он в подобии вальса по комнате, обнимая невидимую партнершу – просветленную тень-невидимку, точнее сказать, голую идею тени без нее самой. С исчезновением тени тело и душа Карелина сделались более легкими и утонченными.
Впоследствии Граббе разъяснил, что тень на самом деле не исчезла, но разум, поднаторевший в медитациях, просто исключил ее из суммы зрительных образов, передаваемых глазами в мозг. А в этом-то и была цель всех упражнений с тенью – приучить разум свободно оперировать образами внешнего мира. Тень же – всего лишь символ человеческой несвободы, и вред приносит не она сама, но ее отпечаток в уме.
Медитации следовали за медитациями, условия их все усложнялись. Гипноз, который Граббе присоединял к медитациям, становился все более изощренным. Карелин не понимал общего смысла всех упражнений, усердно выполняемых по инструкциям, но, когда курс реабилитации завершился, он был счастлив.
Он вспомнил свое имя – Андрей, и отчество – Геннадьевич, и всю свою жизнь. Он готов был нырнуть с головой в распахнутый мир, готов отправиться к матери, безвестно его потерявшей восемь лет назад, готов был вернуть себе нишу в общественном муравейнике. Но не спешил это сделать.
Ждал, что Граббе предложит ему что-то еще сверх курса реабилитации. Чуял нутром эту возможность. И дождался.
В тот раз они вновь пили чай, как и в памятный день знакомства. Граббе молчал, выжидая, и Карелин тоже молчал, волнуясь.
– Хочу тебе, Андрюша, предложить опасную роль, – начал Граббе. – Опасную, но исключительную…
– Согласен! – выпалил тот.
– Да ты ж дослушай!
– Я тебе говорю: согласен. И точка. А теперь, Олег Карлыч, можешь говорить все что хочешь. А уж я-то назад не сверну.
Граббе рассказал Карелину, что давно мечтает о трудном и опасном предприятии: отыскать и убить своего старшего брата Максима, ставшего еще прежде него свиноморовским зомби и пособлявшего колдуну овладеть душой Олега Карловича. После гибели Свиноморова Максим не освободился от власти колдуна, но стал для