него мостом между мирами – земным и адским. Еще прежде зомбирования Максим поджаривался на огне коптящей темной страсти, постыдно и мучительно влюбившись в Свиноморова (вероятно, не без колдовского понуждения), готов был жизнью пожертвовать и сам умолял колдуна превратить его, Максима, в зомби. И теперь Свиноморов мертвой хваткой вцепился в преданное «я» любовника и фаната, и через трубку его души вдыхает воздух нашего мира, через нее же отравляя мир ядовитым духом.
Найти Максима можно было через Поганушкина – человека, который знает все обо всех, черпая сведения из никому не ведомых источников. Поговаривали, что Поганушкин пользуется магией собственного изобретения, которая не подпадает ни под одну магическую категорию. Все мистики Нижнего Порога привыкли обращаться к Поганушкину за помощью в поисках кого и чего угодно, зная, что его сведения всегда точны.
Когда будет установлено местоположение брата, Граббе планировал отправиться туда и убить его. Но одолеть Максима в одиночку – о таком лучше не мечтать, а вот у двоих уже есть шанс. И этот шанс возрастет, если прибегнуть к одной методе, досконально изученной Олегом Карловичем.
Граббе станет коматозным странником – введет себя в искусственную кому специального типа и, лежа телом в постели, незримо будет сопутствовать Карелину в качестве как бы ангела-хранителя, способного и подсказки давать в нужный момент, и ментально атаковать врага, помрачая и парализуя его рассудок.
– И это, заметь, предлагаю не для того, чтобы тебя подставить под удар, а самому остаться в безопасности, – пояснил Граббе. – Коматозный странник рискует не вернуться в свое тело, его абстрагированное сознание может попасть в колдовскую ловушку и, при живом еще теле, отправиться прямо в ад. Риск очень велик. Но в таком виде я принесу гораздо больше пользы, и наши совместные силы возрастут процентов на двенадцать сравнительно с тем, как если бы мы оба во плоти отправились за Максимом. Я все просчитал: опасность для меня лично возрастает пропорционально степени нашей совместной эффективности.
Они начали приготовления к операции. Граббе отправился к Поганушкину, дорого заплатил ему, и тот указал место, где сейчас обитает Максим: заброшенные каменоломни на восточной окраине города.
Перед походом туда друзья решили съездить к старцу-схимнику Ефрему за благословением.
Иеросхимонах Ефрем Звездодерских подвизался в Свято-Введенском монастыре, близ станицы Муравьевской, в девяти километрах к северо-западу от Нижнего Порога, и был известен как суровый подвижник, прозорливец и даже пророк. Его благословение означало успех любого предприятия, но старец благословениями не разбрасывался. Поэтому Граббе, отправляясь к нему, не находил себе места от волнения. Карелин же, напротив, жадно раздувал ноздри в предвкушении битвы и считал, что, в принципе, можно и не тратить на старца драгоценное время.
Отстояв очередь перед кельей схимника (словно очередь в поликлинике перед кабинетом какого-нибудь медлительного кардиолога), друзья по приглашению послушника вошли к старцу. Тот сидел, болезненно грузный, на электрическом стуле, который, по иронии запутанных судеб, попал к схимнику через десятые руки, из американского штата Флорида.
То был настоящий электрический стул для казней, и казнили на нем более сорока преступников, пока стул не забарахлил так, что казнь на нем превратилась в кошмарную пытку. В конце девяностых годов этот стул заменили на новый, а старый экземпляр был продан с молотка какому-то богатому маньяку, затем перепродан другому и долго еще ходил по рукам, пока не оказался в России, где, сменив пару владельцев, был презентован отцу Ефрему набожной вдовой одного мутного нижнепорожского дельца, случайно поджарившего себя на этом стуле вместе с любовницей.
Старец Ефрем, весьма обрадовавшись такому подарку, использовал стул на малой мощности для прогреваний своего болезненного вечно зябнущего тела. Для этого стул был специально усовершенствован и настроен одним изобретательным умельцем из числа духовных чад старца, слесарем контрольно-измерительных приборов и автоматов шестого разряда. Но гораздо более согревало старца сознание того, что на этом стуле мучительно умирали всяческие негодяи. Нежно поглаживая стул, старец называл его «истинным престолом духовным», с которого так легко возноситься умом к помыслам о смерти и о вечных мучениях в геенне огненной. Такие помышления старец считал фундаментом духовной жизни, без которого лучше не лезть в христианство, дабы не стать посмешищем в глазах Божьих.
О преступниках, казненных на этом стуле, старец Ефрем всегда отзывался ласково, словно то были любезные сродники его, и называл их своими предшественниками на престоле.
«Грешники они были охренительные, – говаривал старец и прибавлял смиренно: – Так и я ведь тоже грешник. Как же мне поганцев этих осуждать, когда сам свинья! Вот и сочувствую, вот и молюсь за них, за упокой души, чтобы хоть малое облегчение получили в адских муках своих».
Старец рассказывал, что когда только начал молиться за упокой «предшественников», то не знал никого из них по имени и молился о них как о безымянном скопище, «ихже имена Бог весть», но потом начали являться ему в видениях выходцы из ада и благодарить за молитвы, а он спрашивал у каждого имя и аккуратно записывал в потрепанный синодик.
Теперь Граббе и Карелин молча стояли перед старцем, не решаясь произнести ни слова, а он то ли смотрел на них сквозь полуприкрытые веки, то ли дремал, не замечая никого. Наконец Граббе выдавил из себя:
– Э-э… батюшка…
Отец Ефрем в этот момент распахнул глаза и впился в посетителей таким жутким испепеляющим взглядом, что Граббе тут же замолк, подавившись слюной. А старец странным образом, тихо и в то же время почти оглушающе, прошипел-процедил сквозь зубы:
– Пошли вон отсюда! Не будет вам моего благословения!
Граббе побледнел, лицо его перекосило судорогой, Карелин же почувствовал, как весь покрылся вдруг липкой испариной. Он схватил оцепеневшего Олега Карловича за рукав и, пятясь, вытянул вслед за собой из кельи.
Мрачные, вернулись они домой и порешили: благословил старец или нет, а дело сделать все-таки надо.
И в день мая двадцать третий, когда расплавленная медная клякса солнца стекала к рваному краю мира и небо зудело, как докрасна расчесанная кожа, вошел Карелин в зев каменоломен. Фонарь был в левой его руке, а в правой заточенная, как бритва, лопатка, на поясе висели два грозных разделочных ножа. Вокруг легким сквознячком кружил невидимый разум Олега Карловича, физически лежавшего в коме, ментально же сопутствующего Карелину.
Граббе успел уже слетать вглубь каменоломен и узнал, в каком из закоулков лабиринта окопался его брат, который в тот момент сидел, обхватив руками шестилетнего мальчика, на днях похищенного в городе, и что-то бормотал ему на ухо, сладострастно шевеля пухлыми губами.
Олег Карлович нашептал в самый мозг Карелину обо всем, что увидел, и тот, скрежетнув зубами, крепче сжал в руке черенок смертоносной лопатки.
Чем дальше углублялся Карелин в каменоломни, руководимый подсказками невидимого спутника, тем сильнее накатывал стылый ужас, пропахший пылью и пронизанный мраком. Казалось, не в каменоломнях проложен путь, а в кишечнике огромного чудовища, что притаилось, слившись с поверхностью земной, и пасть свою разинуло как вход в лабиринт. Вступив под эти давящие своды, Карелин сделал шаг не к битве, а к гибели, битву же проиграл уже тем, что вошел в эту коварную пасть.
Воздух в лабиринте был вязок, как жидкая грязь: то черные молекулы страха и ужаса роились в нем. Вдыхая эту смесь, Карелин вновь чувствовал себя мертвым.
«Не бойся, – шептал ему голос Олега Карловича, – и не впадай в панику. Это Свиноморов, это его духовный смрад. Старайся игнорировать панический аспект. Чем ближе мы подходим, тем сильней он будет действовать. Но ты не поддавайся».
– Тебе легко говорить про аспекты-то, – шепотом процедил Карелин, – а мне не до философии. Я уже в штаны себе нассал немного.
«Это рефлекторное, смущаться не надо, – успокаивал Олег Карлович. – Медитируй на положительное – на то, как будешь раскалывать ему череп лопатой. Про мальчика тоже подумай, его ж спасать надо».
Карелин, стиснув зубы, продолжал путь сквозь марево нараставшего зловещего бреда, продираясь против течения в потоках липкого кошмара.
В одном из коридоров свет фонаря выхватил из темноты бледную фигуру. Молча приближалась она, и Карелин замер: что-то чудовищное почудилось ему в ее очертаниях.
– Ты видишь? – шепнул он Олегу Карловичу.
«Ничего не вижу. Ты о чем?»
– Да вот же, впереди. Вон…
«Нет там ничего».
Фонарь дрожал в его руке, и свет метался по коридору. Фигура приближалась сквозь пляшущие ломкие тени. Карелин усилием воли подавил дрожь. Пляска теней прекратилась.
Теперь он хорошо разглядел ее – женщину с иглами зубов вместо ресниц. Ту самую, которую видел в ночь своего пробуждения, когда очнулся от зомбического сна. Теперь она была обнажена, двигалась неуверенно, держалась рукой за стену. Шею обвила веревка, оборванный конец болтался меж неразвитых грудей; то ли она вешалась на той веревке, то ли ее держали, как собаку, на привязи. Приблизившись к Карелину, остановилась и принюхалась. Закрытые глаза спрятаны за сомкнутыми зубами.
Похоже, зубы, растущие из век, стали длиннее, и веки уже не могли открыться. Глаза превратились в два онемевших зева, надежно спрятанных за стиснутыми челюстями.
Но что она делает здесь?
Женщина подошла ближе, вытянула шею, чуть не коснувшись Карелина лицом, нюхала воздух в паре сантиметров от него. Он стоял, стараясь не шелохнуться.
Она вдруг улыбнулась – одновременно мечтательно и блудливо. Быстро проведя пальцами по груди Карелина, будто по клавишам пианино, отстранилась и двинулась дальше. Там, где свершилось прикосновение, кольнуло льдом.
Карелин обернулся и увидел у женщины дыру в спине, от лопаток до поясницы, будто кто-то огромный выгрыз часть с мышцами и куском хребта.