– Котя мой, Котя! – прошептала она, подползая к нему, разнимая его руки и наслаждаясь открывшимся зрелищем. – Ну, ты как школьник, честное слово! Только успевай за тобой подчищать! Дай-ка, я сейчас все уберу…
Костя липкими пальцами взъерошил волосы у нее на затылке, выгнул спину и запрокинул лицо к потолку.
– Ты с ума сведешь, – пробормотал он, с наслаждением прикрывая глаза.
– Угу, и сведу, и обратно заведу, – невнятно отозвалась она, занятая «делом».
Одна из выгод владения гипнотическими техниками заключалась в том, что Люда могла с помощью простейшего внушения заставить мужа быть настолько неутомимым в постели, что он доводил ее до настоящего исступления своими любовными атаками. В этот раз, чтобы избавиться от неприятного осадка, который остался после того, как мерещились дети, наблюдавшие за супружеской любовной игрой, Люда довела Костю и саму себя до полного изнеможения. Но вместо успокоения и забвения пришла муторная тревога, которая, будто червь, принялась извиваться где-то под сердцем.
Эта тревога, несмотря на сильную усталость, не позволила уснуть. Люда проворочалась в постели остаток ночи, чувствуя себя какой-то безобразной тушей выпотрошенного зверя, которую насадили на вертел и бессмысленно вращают над остывшими углями. Поднявшись в предрассветном сумраке, Люда отправилась на кухню и села там на стул, не включив света. Всматриваясь в сгущения теней разной плотности, она думала о том, что же, черт возьми, происходит.
Чем дольше она так сидела, тем беспомощней казалась, тем глубже игла страха погружалась в нее. Подчиняясь внезапному желанию, всплывшему откуда-то из душевных глубин, она, неожиданно для самой себя, встала со стула, тут же опустилась на колени и начала молиться.
В Бога она не верила, однако ее охватило нестерпимое, как ожог, желание хоть кому-нибудь – но молиться, просить о помощи, о защите от непонятного ужаса, который – чувствовала она – надвигается на всю семью. Ей воображалась какая-то аморфная темная масса где-то «вверху» – выше неба, выше звезд. Этой необъятной массе, похожей на бесконечную грозовую тучу, она и молилась, мысленно крича, будто в приступах нестерпимой боли: «Помоги нам! Спаси нас! Не смей нас оставить! Ты же не бросишь нас, нет?! Ты должен нас спасти, должен! Помоги, помоги, помоги! Только посмей оставить! Нет, ты не сделаешь так, ты не сможешь! Слышишь меня, слышишь?!»
Бессильная злоба смешивалась с надеждой, униженностью и животным страхом, и ядовитая эта смесь пенилась внутри. Люду душили рыдания, она повалилась на пол и корчилась, разрываемая сильнейшей яростью пополам с чувством детской беззащитности. Когда в своих корчах она перевернулась на спину и лежала, конвульсивно дергая руками и ногами, ей вдруг подумалось, что все это безобразие, которое она сейчас устроила, очень похоже на сцену из какого-то фильма, не могла только вспомнить название. И тут же холодно, со сдержанным злорадством произнеслась в ее уме спокойная, почти посторонняя, мысль: «А ты хорошая актриса, однако!» Желание молиться тотчас пропало. Люда открыла глаза, и тогда ей стало по-настоящему страшно. Она увидела нечто невообразимое.
Вся кухня над ней, лежащей на полу, была затянута нитями черной паутины, блестевшей в первых рассветных лучах, озаривших небо за окном. И по этой паутине, словно омерзительный гигантский паук, передвигалось под потолком уродливое черное существо, похожее на человека, только с неестественно длинными руками и короткими кривыми ногами. Пальцами цеплялось оно за нити, которые были слишком тонки, чтобы выдержать его черную массу, но все же выдерживали. Хватаясь за одни нити, повисая на них, это существо проходило сквозь другие, словно его тело местами было плотью, а местами – густым туманом.
Люда смотрела на это чудовище и лихорадочно пыталась сообразить, при каком типе психического расстройства может возникнуть подобная галлюцинация? Мысль о том, что она повредилась рассудком, пугала, но как еще объяснить видение? Оставалось только надеяться, что в итоге она выкарабкается, что ее психоз – не окончательный приговор.
В какой-то момент она поняла, что черное существо под потолком – это обезьяна, и тут же вспомнила черную обезьяну, приснившуюся дочери.
Глаза Люды встретились с глазами обезьяны, и та замерла, повиснув на нитях. Кажется, обезьяна только сейчас поняла, что женщина видит ее. Взгляд обезьяньих глаз был настолько тяжел, что у Люды возникло явственное чувство физического давления на глазные яблоки. Она попыталась отвернуться, но не смогла этого сделать. Обезьяна спустилась ниже, нависла над Людой и произнесла какую-то фразу на непонятном языке. Услышав ее, Люда тут же потеряла сознание.
Субботним вечером, когда Костя возвращался домой из тренажерного зала и открыл входную дверь, его окликнул незнакомый голос:
– Подождите нас, пожалуйста!
Костя обернулся и увидел двух мужчин, поднимавшихся по лестничному пролету к площадке. По коже словно пробежал холодок.
– Мы войдем с вами, – произнес один из мужчин и прибавил что-то совсем уж странное: – Так угодно шаммакх.
От непонятного слова «шаммакх», впрочем, смутно знакомого, Костя оцепенел и, удивляясь своей реакции, утвердительно кивнул головой. Он посторонился, пропуская незнакомцев в квартиру, вошел следом и запер дверь.
«Что я делаю? Что!.. Я!.. Делаю!..» – панически думал он при этом.
Только сейчас, в прихожей, он наконец разглядел эту парочку. Один щуплый и низкорослый, с неприятными, слегка крысиными чертами лица. Второй огромный, плотный, гора жира и мышц; глаза злобно блестят из-под нависших надбровных дуг; рот придурковато приоткрыт.
– Зови жену и детей, – приказал низкорослый, проходя в гостиную и за рукав увлекая здоровяка следом.
Когда Люда, только из душа, набросив халат на голое тело, вошла в комнату, низкорослый незнакомец, по-хозяйски рассевшийся в кресле, спокойно и внушительно произнес:
– Мы здесь во имя шаммакх.
– Шаммакх! – прорычал здоровяк, грузно устраиваясь на диване.
У Кости дрогнули колени, ноги стали ватные, лицо покрылось испариной. Слово «шаммакх» действовало словно какой-то парализующий яд. Люда вышла из комнаты и вскоре ввела в гостиную детей, всех троих. Здоровяк при этом снова прорычал свое «шаммакх».
– Супруги Смеркаловы? Константин и Людмила? – уточнил низкорослый, щуря блеклые, водянисто-серые глазки.
– Да, – подтвердила Люда.
– Дети: Роман, Сергей, Таисия? – продолжал допрос низкорослый.
– Да, да, – Люда нервно, с подобострастной поспешностью закивала головой.
– Мы и не сомневались, – сказал низкорослый, – но всегда лучше перепроверить. Во избежание нелепицы. Вы, конечно, спросите, кто мы такие и что здесь делаем. Но я вам опять скажу: мы здесь во имя шаммакх. И это главное, что вам нужно знать. Ваша семья – это сорняк, который необходимо выполоть, пока не поздно. И вот, мы пришли, чтобы помочь вам избавить мир от этой мерзости – от вас. Вы сделаете все сами, мы только проконтролируем. Таков порядок, угодный шаммакх.
– Подождите, – произнес Костя, – я что-то не понимаю: что происходит? Что это вообще, как это?..
– Сейчас все поймешь, – пообещал низкорослый и обратился к Люде: – Людочка, начинай уже, пожалуйста. Возьми девочку и прикончи. Так хочет шаммакх.
Дальнейшее походило на мгновенный выплеск бреда, хлынувшего в реальность, разъедая и разрушая ее структуру. Люда только что стояла неподвижно, и вдруг – Костя не успел даже заметить начало движения – она уже держит дочку за бедра, поднимает над своей головой – Таечка глупо хихикает – и резко бьет затылком о стену. Кровавое пятно расползается по обоям там, где врезалась в твердое Таечкина голова.
Мучительный мышечный спазм пробегает у Кости по всему телу, начиная с левой ступни, захватывая ногу и расползаясь от нее по всем направлениям: по правой ноге вниз, по животу и спине вверх, одним побегом опутывая шею, двумя другими – правую руку, левую.
«Гипноз? Это гипноз?» – думает Костя, потрясенный и оцепеневший, глядя на то, как Люда склоняется над неподвижным телом дочери, достает из кармана халата маленькие маникюрные ножницы и вонзает их загнутое острие малышке в глаза – в один, потом в другой.
Когда все было кончено, низкорослый оставил кресло, подошел к Люде, глянул вниз, на девочку, и, заботливо приобняв Люду, отвел в сторонку.
– Ну-ну, хватит, – с неожиданным сочувствием произнес он. – Хватит.
Дрожа и беззвучно плача, Люда выбежала из комнаты. Низкорослый вновь сел в кресло. Когда Люда вернулась, Костя увидел в руке у жены большой кухонный нож с широким двадцатисантиметровым лезвием. Низкорослый тоже заметил нож и произнес:
– Нож захватила? Прелестно! Теперь тебе есть что в себя воткнуть. Во имя шаммакх. А ты стой! – последнюю фразу он обратил к Косте, который дернулся было в сторону жены.
Костя почувствовал, как мышцы его застыли, напряглись, отвердели.
Люда распахнула халат. Затем слегка согнула и развела колени, нагнулась, приставила острие ножа, зажатого в обеих руках, к промежности и, до крови закусив зубами нижнюю губу, начала вгонять нож себе во влагалище, вращая при этом ручку и проворачивая лезвие внутри.
В ужасе Костя смотрел на это. Он видел мольбу и недоумение в обезумевшем взгляде жены: она сама не понимала, что делает, какая сила завладела ее руками. Полностью загнав лезвие себе между ног, Люда продолжила стоять в неестественной позе: согнувшись, руки опираются в колени. Похоже, ее мышцы оцепенели, как и у Кости. По внутренней стороне ляжек ручейками текла кровь.
– Постой пока вот так, – сказал низкорослый Люде и обратился к мальчикам: – Эй, пацаны! – Сережа с Ромкой посмотрели на него; странные у них были взгляды, словно утопающие в дреме. – Момент ловите! Потом уже поздно будет.
«Что еще за момент?» – не понял Костя.
Сережа подошел к матери и опустился перед ней на колени, а та положила ему на плечи свои дрожащие, испачканные кровью ладони. Костя тут же вспомнил знаменитую картину Рембрандта «Возвращение блудного сына», только вместо бородатого старика отца здесь была довольно-таки молодая мать. В следующее мгновение Костя понял, зачем сын встал на колени: он вытаскивал нож у матери из промежности. Достав его, Сережа поднялся и окровавленным лезвием отвел в сторону край халата, обнажая мамину грудь. Обернувшись к низкорослому, спросил: