– Так вы совсем не знаете, чем они занимаются в той глубине? – уточняю я.
– Никто этого не знает. – Покойник качает головой. – Судьба субмертвых в непроглядном мраке.
– Ошибаетесь, – я усмехаюсь, – кое-кто все-таки знает. Я, например. Что вы на меня так уставились? Сказать вам? Сказать, чем они занимаются? Субмертвые ушли ниже адской бездны и обнаружили исконный ужас, губительный для демонов, губительный даже для Гекаты и Аида.
– Откуда… – бормочет мертвец.
– Откуда я знаю? Так они же мне и сказали.
Пока он глазеет на меня, изумленный, Настя потихоньку берет из его пальцев непочатую рюмку.
Одно из свойств некропсихологии в том, что мертвецы не способны раздваиваться в психологических реакциях, поэтому, пока внимание мертвеца поглощено каким-то одним раздражителем, на другие раздражители он реагирует с большой задержкой. Вот поэтому, пока наш покойник переваривает услышанное от меня, Настя, приблизившись к нему сбоку, спокойно разжимает его пальцы и перехватывает рюмку с мистической жидкостью, похожей на ртуть.
– Субмертвые сами вышли с нами на связь, – произношу я, наслаждаясь растерянностью и страхом в обоих человеческих глазах мертвеца. Вторая пара его глаз светится безумием; по демоническим глазам не разобрать никаких чувств, да похоже, те глаза и вовсе не видят реальный мир, но смотрят в какие-то недоступные нам плоскости бытия.
Я киваю Насте, и она одним глотком осушает рюмку со спермой Аида.
– Стой!!! – кричит покойник, опомнившись.
Но уже поздно.
Я целую Настю в мгновенно посиневшие губы. Живой человек, выпивший сперму Аида, должен умереть и трансформироваться в демона. Но если беременная женщина выпивает божественную сперму, то ее ребенок становится воплощением Аида, сама же она умирает без трансформации. Аид, оказавшись во чреве обычной женщины, очень быстро убивает ее. Паралич и некроз тканей вместе с сильнейшим психозом – вот что ожидает ее в ближайшие часы.
Дольше всего носить в своем чреве божественное воплощение удается ведьмам, принадлежащим к суицидальному колдовскому культу Матерей Аида. Но ведь то – ведьмы. Они зачинают от убийц, приговоренных к смерти. В тех странах, где применяется смертная казнь – а сейчас она, за редким исключением, повсеместна, – Матерям Аида разрешается казнить заключенных мужчин, превращая казнь в танато-эротический ритуал. Ведьмы овладевают смертниками, чтобы убить их в момент оргазма – задушить или перегрызть горло. Поэтому многие из смертников оскопляют себя или даже умудряются сделать себе химическую кастрацию – лишь бы избежать ритуальной казни и не отдавать ведьмам свое семя.
После зачатия, в течение полугода или дольше, ведьмы пьют колдовские зелья, влияющие на плод, занимаются вампиризмом и еще черт знает чем, чтобы подготовить себя к Ужасу Аидоношения. На седьмом или восьмом месяце беременности они выпивают сперму Аида. Тогда плод становится воплощением божества, а ведьма – Матерью Аида, ее жизнь входит в высшую фазу, для нее наступает Ужас Аидоношения, а колдовские способности усиливаются настолько, что она получает статус почти что богини. Но длится это всего несколько дней. Аид высасывает ее изнутри, формируя в ее чреве портал в ад – внутриутробную черную дыру, куда его воплощение проваливается наконец, прихватив астральное тело своей Матери-ведьмы. Ее сознание разрывается: частично уходит в ад, частично остается с умершим физическим телом, поддерживая в нем жуткое подобие жизни. Ведьма теперь – живой мертвец с двумя центрами сознания, земным и адским, между которыми устанавливается ментально-психический взаимообмен.
Обо всем этом Настя читала, готовясь к нашему ритуалу, а мне пересказывала прочитанное. И вот теперь она сама – Матерь Аида.
– Давай! – хрипит Настя сквозь черную пену, выступившую на ее губах.
Я достаю из внутреннего кармана куртки нож, над которым шептали заклятия субмертвецы. Резким движением задираю Настин свитер вместе с майкой под ним, обнажая тело. Натянутая белая кожа живота бугрится от движений изнутри. Рука дрожит, но, сцепив зубы, я вспарываю лезвием Настин живот. Из разреза лезут наружу мерзостные щупальца.
О господи! Аид уже воплотился в нашего малыша. И не психически или там трансперсонально – нет, он подверг метаморфозе само его тело. Все произошло так быстро… В принципе, этого я и ожидал, зная обо всем теоретически, но, черт возьми, я же живой человек, и я, в конце концов, отец! Как я могу сохранять спокойствие, глядя на всю эту жуть, уже поглотившую моего ребенка!
Эта чудовищная маленькая тварь, в которую превратился наш ребенок, разевает кошмарную пасть, полную кривых острых зубов, а я раз за разом всаживаю в нее нож, выкрикивая молитву, которую узнал из своего сна:
– Праотец всего! Изначальный Господь наш! – кричу я. – Открой свои недра, Исконной Бездны утробу! Пожри скверное воплощение Нечистого бога, безобразный отпрыск Смерти и Тьмы. Победу руки моей присвой, прими ее как дар, как подношение от рода человеческого, от живых и мертвых, не предавших тебя и не приклонившихся под ярмо Нечистого!
Покойник, наш гостеприимный хозяин, корчится от страха и оседает на пол у стены. Ноги не держат его. Он плохо понимает, что происходит, но запредельный ужас, поднимающийся из недоступных демонам глубин, парализует его своим дыханием. Эта проклятая тварь чувствует, что произошел метафизический прорыв, что здесь действуют такие силы, которые способны поколебать и разрушить саму структуру некросферы.
Едкой черной кровью брызгает мне в лицо, но я продолжаю кромсать ножом тошнотворное месиво нечеловеческой плоти, вчиненной в умирающее тело милой моей девочки, бедной моей Настеньки, любимой… Я уже не молюсь – я вою и рычу, будто зверь, над распростертым на полу обреченным телом, нанося удары ножом, как безумный. Да я и взаправду безумен в тот миг.
Все идет по плану, и хорошо рассчитанный план предусматривает безумие исполнителя.
А началось все четыре месяца назад, когда мы с Настей услышали шепот во сне.
Это была душная ночь в конце июля. В нашем микрорайоне отключили электричество. Сплит-система перестала работать, и мы, проснувшиеся в духоте и непроглядной тьме, обливаясь потом, рассказали друг другу одно и то же: каждый из нас услышал перед пробуждением шепот, в котором можно было явственно различить слова, произнесенные на непонятном языке. Слова врезались в память, и, когда Настя пересказала мне то, что слышала она, я понял – то же самое слышал и я.
Эти слова притягивали мое внимание, они переливались у меня на языке, дурманили мозг. Я чувствовал, что это не слова-пустышки, что в них заложен смысл – грозный, даже страшный, но при этом необыкновенно притягательный, – и чтобы докопаться до него, надо просто эти слова повторять. Раз за разом. Как молитву или мантру.
И я повторял их без конца, растворяя их звуки в моем сознании, пропитываясь их выделениями, погружаясь в них, как в некое загадочное не то пространство, не то состояние.
Наконец, слова сработали. Они составляли кодовую фразу, открывающую человеческий разум для контакта. Только я не сразу понял, с кем именно вступил в контакт.
Я начал говорить во сне.
Настя записывала мое бормотание – неразборчивую скороговорку – на диктофон смартфона и потом, обрабатывая файлы в звуковом редакторе, делала понятной мою медиумическую невнятицу.
Мы узнали, что это контакт с мертвецами, но не с обитателями подземного кладбища, лежащего под городом, а с теми, кто находится на недоступной глубине, в бездонном подполье. Мне приходилось слышать это название – «субмертвецы», – но я всегда думал, что это миф и аллегория, означающая крайнюю степень отверженности и безбожия.
Субмертвецы перевернули все наши представления о порядке вещей. То, что они шептали мне, а я, спящий, механически повторял вслух, было потоком жутких богохульств. Они называли Аида и Гекату, пришедших к власти на волне всемирной Метафизической Революции, Нечистыми богами, которые лишь потому воцарились над человечеством, что оно совершило духовно-нравственное самоубийство и начало заживо гнить и разлагаться. Как слетаются к трупу воронье и мухи, так и к живому коллективному трупу человечества пришли Нечистые боги.
Наш настоящий Господь ждет своего часа в недоступной Бездне, которая ниже любых представлений о «низком», глубже любых представлений о «глубоком» и скрыта во тьме, что черней всякой тьмы. В той сокровенной пропасти он копит ярость и гнев, которые однажды разверзнутся, словно чудовищная пасть, под ногами Нечистых богов со всеми их служителями.
Мне было не по себе от этих откровений. Я думал, что схожу с ума, что мой разум поражен какой-то формой безумия, и мне казалось, что я даже знаю – какой именно.
В прошлом году, когда мы во время Открытых Дней посетили психбольницу, тамошний главврач Сугробин, лично устроивший нам экскурсию, рассказывал, кроме прочего, про обсессии и контрастные представления, возникающие во время одного вида обсессий, который называют «навязчивым чувством антипатии». Попросту говоря, контрастные представления – это циничные, хульные и кощунственные мысли об уважаемых лицах или даже о Боге, непроизвольно приходящие к больному.
Вот это, думал я, со мной и случилось. Может быть, потому и случилось, что я тогда внимательно слушал рассказ врача на эту тему. Ведь известно же, что интерес к вопросам психиатрии у простого человека без медицинского образования часто служит симптомом психического расстройства, которое уже подтачивает разум. Внутренняя гнильца психопатологии проявляет себя в резком обострении внимания, едва только подгнивший человек заслышит рассказ на психиатрическую тему. Черт его знает, где тут следствие, а где причина – безумие обостряет интерес к психиатрии либо из самого интереса рождается безумие, – но, так или иначе, я, похоже, попал в ловушку.
Настя же переубедила меня, сумела доказать, что я нормален, а мое бормотание во сне – не психическое расстройство, но подлинное мистическое откровение. Уж не знаю, почему так вышло, только не я, а Настя фанатически уверовала в это откровение, я же заразился верой от нее. Вспыхнул и загорелся, как одна свеча от другой свечи.