— К восьми? — тупо повторил Линли.
— Да. Леди Хелен сказала…
— Хелен? Она звонила?
— Ей не требовалось звонить.
— Не требовалось?..
— Она здесь с семи часов. Сказала, что вы оставили сообщение. У нее сложилось впечатление, что вы будете дома около восьми. Поэтому она приехала сюда и приготовила для вас ужин. Боюсь, есть его уже нельзя. Я пытался убедить ее не готовить до вашего прихода, но она и слушать меня не пожелала.
— Приготовила ужин? — Линли бросил рассеянный взгляд в направлении столовой, располагавшейся в задней части дома. — Дентон, вы хотите сказать, что Хелен приготовила ужин? Хелен?
— Именно так, но я не хочу вдаваться в подробности того, что она сделала с моей кухней. Я там прибрал. — Дентон переложил полотенца под другую руку и направился к лестнице. Мотнул головой вверх. — Она в библиотеке, — сказал он и начал подниматься. — Приготовить вам омлет? Поверьте, вы не захотите этой пасты, если только не планируете использовать ее в качестве упора для двери.
— Приготовила ужин, — в изумлении пробормотал Линли. Он оставил Дентона дожидаться ответа, а сам направился в столовую.
Теперь, три часа спустя после предполагаемой трапезы, пища казалась пластиковыми образцами блюд, какие выставляют в окнах токийских ресторанов. Хелен соорудила фетуччине с креветками, подав к этому уже увядший салат и раскисшую спаржу нарезанный багет и красное вино. Вино открыли, но не разлили. Линли наполнил бокалы, стоявшие перед двумя приборами. Окинул взглядом еду.
— Приготовила ужин, — произнес он.
Взяв бокал, он обошел стол, разглядывая каждое блюдо, каждую вилку и каждый нож. Отпил вина. Описав полный круг по столовой, он взял вилку и подцепил три полоски фетуччине. Разумеется, еда остыла и, вероятно, даже не подлежит оживлению в микроволновой печи, но тем не менее он еще может составить представление…
— Господи, — прошептал он. — Чего она намешала в этот соус? Помидоры, в этом сомнений нет, но неужели вместо петрушки она положила эстрагон? Он протолкнул пасту в пищевод хорошим глотком вина. Может, оно и к лучшему, что он опоздал на три часа и не отведал вовремя стоявшие перед ним кулинарные изыски.
Линли взял второй бокал и покинул столовую. По крайней мере, у них есть вино. Достойный кларет. Интересно, сама ли она его выбрала или Дентон разыскал для нее бутылку в винном погребе.
Он поднялся на второй этаж, где из чуть приоткрытой двери падала на ковер полоска света. Хелен сидела в одном из больших кресел у камина, свет от настольной лампы образовывал сияющий нимб вокруг ее головы. На первый взгляд казалось, что Хелен внимательно читает лежавшую у нее на коленях книгу, но, приблизившись, Линли обнаружил, что она спит, подперев кулаком щеку. Читала она «Шесть жен Генриха VIII» Антонии Фрезер, что было не совсем тем добрым предзнаменованием, которого он от нее ожидал.
Линли поставил бокал на столик рядом с креслом. Забрал и закрыл книгу, предварительно заложив страницу. Потом присел перед Хелен на корточки и накрыл ее свободную руку своей ладонью. Рука пепевернулась, и их пальцы переплелись. Под пальцами Линли оказался какой-то непривычный, твердый, выступающий предмет, и, опустив глаза, Линли увидел, что Хелен надела кольцо, которое он для нее оставил. Он поднял ее руку и поцеловал в ладонь. Тут Хелен наконец пошевелилась.
— Мне снилась Екатерина Арагонская, — пробормотала она.
— И как она выглядела?
— Несчастной. Генрих не очень хорошо с ней обращался.
— К сожалению, он влюбился.
— Да, но он от нее не избавился бы, роди она ему здорового сына. Почему мужчины так ужасны?
— Ты обобщаешь.
— От Генриха к мужчинам в целом? Не думаю. — Она потянулась, заметила бокал у него в руке. — Вижу, ты нашел свой ужин.
— Нашел. Прости, родная. Если бы я знал…
— Неважно. Я дала Дентону попробовать и по выражению его лица — которое, к его чести, он попытался скрыть — я поняла, что не смогла покорить кулинарные Гималаи. Хотя он был настолько любезен, что позволил мне воспользоваться его кухней. Он описал, до какого хаоса я ее довела?
— Он проявил поразительную сдержанность. Она улыбнулась:
— Если мы поженимся, Дентон уж точно покинет тебя, Томми. Как он сможет вынести сгоревшие кастрюли и сковородки?
— Так даже до этого дошло?
— Он проявил сдержанность, да? Какой чудесный человек. — Она взяла свой бокал и медленно повернула его. — Вообще-то я сожгла только одну кастрюлю. И к тому же маленькую. И погубила ее не безвозвратно. Так, соус подгорел. Я отвлеклась на телефонный разговор с твоей матерью, между прочим.
— И что сказала мама?
— Она превознесла твои добродетели. Ум, участливость, остроумие, честность, нравственную чистоту. Я спросила про твои зубы, но тут она ничего определенного сказать не смогла.
— Тебе надо было поговорить с моим дантистом. Хочешь, дам телефон?
— Правда, дашь?
— Более того. Я даже съем то, что ты приготовила. Она снова улыбнулась.
— Я и сама эту пасту пробовала. Боже, какая гадость. Я безнадежна, Томми.
— Ты хоть ела?
— Дентон сжалился надо мной в половине десятого и сотворил нечто божественное из курицы и артишоков. Я умяла это прямо за кухонным столом и заставила его поклясться сохранить сей факт в тайне. Но там еще осталось. Я видела, как он убирал остатки в холодильник. Подогреть? Уж это-то мне по силам — дом не спалю. Или ты уже где-то поужинал?
Линли ответил, что нет, и, избегая столовой с окаменелыми фетуччини, они направились в кухню, располагавшуюся в цокольном этаже. Хелен суетилась с видом настоящей жены: она достала из шкафа тарелки, из ящика — приборы, извлекла из холодильника курицу с артишоками в миске из нержавейки, поставила ее в микроволновую печь и захлопнула дверцу и…
— Хелен! — Линли бросился к ней через кухню, прежде чем она успела включить печку. — Сюда нельзя ставить металл.
Она непонимающе уставилась на него.
— Да почему же?
— Потому что нельзя. Потому что металл и микроволны… Черт, не знаю. Знаю только, что нельзя.
Хелен внимательно посмотрела на печку.
— Вот интересно…
— Что?
— Должно быть, это-то и случилось с моей.
— Ты поставила в нее металл?
— Вообще-то я не считала это металлом. Знаешь, как-то не думаешь об этом.
— Что? Что это было?
— Банка с супом. Я ее поставила, печка грохнула, зашипела и заглохла. Но я думала, что все дело в супе. — Плечи ее поникли, и она вздохнула. — Сначала фетуччини, теперь это. Я не знаю, Томми. — Она повернула кольцо на пальце. Линли обнял ее за плечи и поцеловал в висок.
— Почему ты меня любишь? — спросила она. — Я абсолютно безнадежна и бесперспективна.
— Я бы так не сказал.
— Я погубила твой ужин. Испортила кастрюли.
— Ерунда, — сказал Линли, поворачивая ее к себе.
— Я чуть не взорвала твою кухню. Боже, да с ИРА будет безопаснее, чем со мной.
— Не говори глупостей. — Он поцеловал ее.
— Дай мне волю, и я, вероятно, спалю твой дом, а заодно и всю округу. Можешь себе представить такй ужас?
— Пока нет. Но представлю. Со временем.
Он снова поцеловал Хелен, на этот раз притянув ее к себе поближе. Она так чудесно подходила ему, и он благоговел перед этой удивительной природой мужской и женской сексуальности, построенной на противоположностях. Выступ и изгиб, грубое и гладкое, твердое и мягкое. Хелен была чудом. Она была воплощением всех его желаний. И как только он что-нибудь съест, он ей это докажет.
Хелен обвила руками его шею. Ее пальцы медленно перебирали его волосы. Бедра прижимались к его бедрам. Линли почувствовал напряжение в паху и легкость в голове, когда два желания вступили в нем в борьбу за власть.
Пальцы Хелен поползли к нему на грудь, расстегивая попадающиеся по пути пуговицы. Опустились к брюкам, расстегнули ремень.
— Дентон уже лег, дорогой? — прошептала она у его губ.
Дентон? При чем тут Дентон?
— Он, случайно, на кухню не придет, нет?
На кухню? Она что, действительно хочет, чтобы они… Нет. Нет. Она не может этого хотеть.
Линли услышал звук расстегиваемой молнии. В глазах у него потемнело. Он прикинул возможность голодного обморока. Потом почувствовал на себе ладонь Хелен, и вся оставшаяся в его голове кровь запульсировала в другом месте.
— Хелен, — проговорил он. — Я не помню, когда ел в последний раз. Честно, я не знаю, смогу ли …
— Чепуха. — Она снова прижалась к его губам. — Я не сомневаюсь, что ты отлично справишься.
И он справился.
Оливия
Ноги сводит судорогой. За последние двадцать минут я уронила четыре карандаша и не имела сил поднять их. Я просто брала новый из жестянки. Я продолжала писать дальше, не обращая внимания на то, во что за прошедшие несколько месяцев превратился мой почерк.
Крис пришел минуту назад, встал у меня за спиной и промассировал мне плечи так, как я люблю. Прижался щекой к моей макушке.
— Не обязательно писать все зараз.
— Почему?
— Не спрашивай. Ты знаешь.
Он ушел. Сейчас он в мастерской, делает клетку для Феликса. Обычно он работает под музыку, но не стал включать ни радио, ни стереосистему, чтобы я могла ясно мыслить и спокойно писать. Я хочу того же, но звонит телефон, и я слышу, как он спешит ответить. Слышу, каким мягким делается его голос. Я пытаюсь не обращать внимания на: «Да… нет… По-прежнему… Нет… Нет, дело совсем не в этом…» Я жду продолжения, произнесенных шепотом главных слов, например «люблю», «хочу», «скучаю» и «если бы только», многозначительных вздохов.
Я напряженно прислушиваюсь, хотя при этом мысленно называю буквы алфавита в обратном порядке чтобы заглушить голос Криса. Долгая жуткая тишина, после которой он произносит: «Я понимаю», — таким голосом, что у меня внутри все сжимается от боли. Я слышу, как он произносит: «Только терпение», — и слова на бумаге расплываются у меня перед глазами. Карандаш выскальзывает на пол. Я беру новый.