– Лолита не могла ее ни отравить, ни задушить! Нет, нет, она этого не могла! – отшатнулась Ирина. – Вы что?
– Отлично знаю, – даже обрадованно подхватил Николай Андреевич. – Я и не ожидал от вас другого. Да, да. Был уверен. Ни секунды не сомневался. Но учтите одно: ей светит больничная койка, а вам…
Николай Андреевич глубоко, сокрушенно вздохнул.
– Кстати, принудительное лечение пойдет ей только на пользу. Поверьте моему опыту. Да, я знаю: Лолита была предпоследней, кто видел жертву. Живой. Последней были вы. Но мы это забудем. За-бу-дем… – сдавленным шепотом проговорил он.
– Забудем? – испуганно повторила за ним Ирина. – Почему, почему вы ко мне такой… добрый?
– А!.. – легко рассмеялся Николай Андреевич, молодо закинув голову.
Ирина увидела, вокруг его шеи идет выпуклый розоватый рубец. Видно, в прошлом кто-то крепко его полоснул.
Странный шрам, похолодела Ирина. Будто голову хотели отрезать. Отрезали и пришили…
– У нас план. – Николай Андреевич загадочно косо посмотрел на Ирину. – Вы со мной потом рассчитаетесь.
«Дожили! Человека, как макулатуру, для плана сдавать».
– У меня же ничего нет! – Ирина невольно оглянулась по сторонам.
– Хорошеньким женщинам нельзя все знать. – Глаза Николая Андреевича блеснули. Радужная нефтяная пленка. А под ней плещется что-то темное, тайное. – От этого стареют. Нет, нет, не подумайте чего такого. Стар, раньше бы… Жаль мне вас, молодо-зелено, жизни не знаете, хотя и достается вам порой!
– Не знаю, – прошептала Ирина и подумала: «Я сама себя не знаю».
Он не сводил с нее глаз, не давая пошевелиться.
– Так что договорились, да? Чтоб я уж не волновался за вас. Всего-то от вас требуется один шаг, я бы сказал, шажок, и вы… свободны.
«Свободна! Я свободна… Он больше не придет. Не будет плести свою опасную паутину, подползать по ней все ближе, ближе… Чего он хочет? Лолитка на суде. Высохший стручок и втянутые в рот сухие губы. Это вы, вы, вы отравили Аллу Николаевну! Покойники обретают отчество. Из уважения. Доказательства? Вон ваши лекарства на тумбочке. Дело только в дозировке. Ты, ты, ты. Ее будут лечить. Для нее же лучше. Может и вылечат. Главное, я его больше никогда не увижу. Лолитка будет вопить: “Не я, не я, вы спятили”. Но ее никто не будет слушать. Солидные свидетели. Ее уведут, и станет тихо. Тихо и хорошо. Всем хорошо».
– Что вы все шепчете? – усмехнулся Николай Андреевич.
– Лолита никогда не смогла бы никого убить.
Николай Андреевич вдруг затрясся всем телом в радостном смехе. Долго бил себя по коленкам, чтобы успокоиться, вытирал клетчатым платочком выступившие от бурного смеха слезы. Наконец он с радостным облегчением глубоко вздохнул и весело посмотрел на Ирину:
– Лолита здесь ни при чем!
Ирина непонимающе подняла на него глаза, не зная, чего теперь ей больше бояться. Николай Андреевич весело продолжал:
– Пользоваться не умеете, скажу я вам. Не укладывается у вас в головке, что я к вам проникся… Жаль мне вас, вот что. По-отечески жаль, поверьте. Уж больно вы наивная, светленькая. – Он вдруг посерьезнел. Проникновенно посмотрел в глаза Ирине. – Вы должны нам сказать, что шестого июля вы были у Павла. Провели всю ночь одна, без Павла. А он, Павел, пришел к себе домой только под утро, уже в субботу. Вот и все. И больше ничего.
«Пашка! Им нужна голова Павла. Ему и Алле. Он с Аллой? Отрезанная голова на блюде».
Ирина молчала, не в силах выговорить ни слова. Он наклонился к ней, всматриваясь в ее лицо.
«Пашка! Неужели он убил?!» Ирина не моргая требовательно вперилась Николаю Андреевичу глаза в глаза.
– Что ему теперь будет?
– Все! По полной программе!
– Нет… – опустив голову, в отчаянии прошептала Ирина, комкая подол мокрого платья.
Николай Андреевич откинулся в кресле, с осуждением промолчал, выжидая еще какое-то время, словно надеясь, что она спохватится, передумает.
– Что ж, вольному воля. Но сколько воля ваша продержится теперь… – Он встал, пригибая ее потемневшим тяжелым взглядом. – Не хочу вас пугать, но женские изоляторы… Страшно за вас, бескорыстно, поверьте. Подумайте. Учтите, я больше ничего не смогу для вас сделать. Дело пойдет по инстанциям, опустится вниз, туда. Дальше от меня уже ничего не зависит. Так сказать, бессилен.
Ирина затравленно вскинула на него глаза. Стиснула пальцы. «Как лед. Все кончено. Ловушка захлопнулась».
– Ну-ну-ну, может, еще как-нибудь образуется. – Николай Андреевич протянул руку, будто хотел по-родственному потрепать ее по плечу, подбодрить, успокоить.
Но его короткопалая рука сделала незавершенный жест и опустилась. Он отступил к двери, совершая нечто вроде поклона.
– И все-таки напрасно, напрасно. Я все же надеялся на ваш здравый смысл, Ириночка…
Дверь закрылась беззвучно и плавно.
Из-за этой гари сумерки заполняли большой город с утра до вечера.
Сумерки. «Какая тоска. А ночью тоска переходит в ужас. Нет, не стану я здесь сидеть. Я к Наташке пойду. К моей Наталье. Что там Лолитка плела про Женьку? “Мадам тебе благодарна”. Бред какой-то. Наталья знает, конечно, где они познакомились и что я тут ни при чем.
Только почему она со мной говорить не хочет? Взъерепенилась. Трубку бросает».
Ирина долго звонила в дверной звонок. Наконец дверь открылась. И сразу за дверью спина.
Все-таки впустила. Ирина прошла за спиной Натальи на кухню. Наталья прикурила от газовой конфорки, спина выпрямилась, обернулась.
«Поубавилось серебра. Точно патокой покрылось лицо. Влажное серебро с солью, с потускневшим перламутром. И прозрачная жемчужина, не успевшая скатиться по щеке. Плакала тут одна, без меня».
Наталья отошла к окну открыть форточку.
«Что там в углу валяется белое? А, тюль проклятый. Это я его из Индии привезла Наташке. Она занавески содрала, скомкала и выбросила. Вот почему столько света. От Наташки остались одни угли.
Повернулась к окну спиной. Нет, еще красивее стала. Какая кожа тонкая, нежная. Тронешь – к пальцам прилипнет».
– Ты же не человек, кукла пустая. А Пашка тебя за веревочки дергает. – Наталья остановилась, зло сверкнув серебром. Уставилась глазищами, в каждом по десять черных зрачков. – Какая же я дура, не разглядела тебя. Я так тебе верила.
– Натуль. Я ничего не помню, правда. Я, наверное… Амнезия. Ты же врач. Я сама не понимаю.
– Ах, не понимаешь! Как бывает удобно – не понимать. – Приблизила лицо. Раздутые тонкие ноздри полны бледно-розового света. В глазах серебро и отчаяние. Почти безумие. – Если бы ты могла, сама бы их в койку затолкала!
– Кого? – беспомощно спросила Ирина, хотя уже понимала, о ком она.
– Как я тебя жалела, когда Пашка с этой Аллой спутался. Нет, это уже позже. Ты от Пашки звонила: «Натуль, приходи ко мне. День рождения. Какие сейчас подарки? Только с Женькой приходи, слышишь, с Женькой». Значит, ты все заранее продумала… Дура, какая же я дура!
Закрыла лицо руками. Затряслась. Посыпалось серебряное. Убрала руки. «Нет, это только показалось, что плачет. Глаза сухие, страшные. Ненавидит меня».
– Женька мне еще говорит: «Да ну, неохота, скукотища у нее. Лолитка припрется, крыса больная». А я решила: надо пойти, раз ты так просишь. Поддержать тебя в такое время. Вот и сходили. Господи… Ты Мадам за плечи обняла: «Женя, Женечка, пригласи мою подругу! Видишь, скучает одна на диване. Танцуйте, танцуйте!» Зачем ты это сделала, ну вот скажи, зачем?
– Наташа, ты что? – Ирина отшатнулась.
Наталья смотрит зрачками, пригвоздила к стене:
– Что «Наташа»? Пашка твой смеется, шампанское подливает. А ты: «Женечка, поздно, поздно, ее дома Стефан Иванович ждет. Проводи мою подружку. Видишь, что у нее в ушках блестит. Нельзя одной. Поздно, поздно… А мы тут с Наташенькой все приберем. Потом ляжем, поболтаем о своем…» Сваха, нет, сводня, сводня! Обтяпали дельце. Я слова сказать не успела. Ты в меня вцепилась, дрожишь, как припадочная. Все какую-то чушь болтала про Аллу.
– Нет, нет! – вскрикнула Ирина, отгораживаясь от Натальи, от ее взгляда, слов.
– Зачем тебе это было надо? – с каким-то печальным недоумением спросила Наталья. И вдруг, сорвавшись, закричала: – Ради Пашки? А ему зачем? Кукла проклятая, робот, да ты ради Пашки – убьешь!
Ирина раскинула руки по стене, опереться бы, ноги не стоят.
– Ты сказала… «убьешь». Почему ты так сказала?
«У самой голос дрожит. Вся трясусь. А Наталья все о своем, не слышит меня».
Наташа зло зашептала:
– А ловко вы меня с Пашкой сбагрили! Аж в Египет утащили! Поехали от гари скрываться. А он шмотки свои забрал, когда меня не было. Здорово все придумали! Что, довольна теперь? Ты этого хотела? Стервятники! Пока я с вами по жаре на плешивых верблюдах среди старых кирпичей моталась, здесь моего Женьку старая карга прибрала.
Наташа не могла остановиться:
– Алла у тебя Пашу забрала, а ты в отместку моего Женьку своей Мадам подсунула. Отплатила? Кому? За что? Мне-то за что?
«Все за все должны платить. Где я это слышала? Что Наташка сказала? “Убьешь!”»
– Что ты знаешь? – прошептала Ирина.
– Я все знаю, все. Как эта Алла пропала, ты к Пашке прямо приросла. – Наталья с отвращением повела узкими плечами. – Раба его, подстилка, что прикажет, то и делаешь. Ну да, ну да!.. – Глаза ее ярко блеснули внезапной догадкой. – Пашка твой всегда на меня косился, чего там, ненавидел просто! А ты и рада стараться угодить ему. На все пойдешь, лишь бы Пашка тебя лишний раз… Захочет, голая на людях будешь кофе подавать. При всех. Я ошалела, как увидела. Да плевать мне!
– Наташа…
«Нет, она только себя слышит, свою беду. Моей ей не надо».
Опять опостылевшая квартира, жара, пыль и гарь. Невыносимая жара. Ирина прошла в душ, намочила в ванной халатик и надела на голое тело.
Звонок в дверь.
«Кто это? Неужели опять этот? Вернулся. Я не выдержу, не смогу, сойду с ума. Уеду, все брошу, ничего не надо… Лишь бы его не видеть».