вот Лапоть… Тут Анна не сдержала невольную улыбку. Увидел кристалл, лицо пошло плесенью, перекосилось просто, даже ростом стал ниже. Уставился черным взглядом не мигая: «Это же, это же, это же…» А дальше ничего сказать не смог – онемел.
Анна сунула под холодную воду в кровь ободранный палец. Где-то гвоздь торчит или еще что-то острое, и она все время задевает за это злобное, хитро прячущееся. Каждый раз рваная царапина и кровит. А где этот гвоздь – не найти, будто в стену уходит. Конечно, это Лапоть, ясное дело. Потом придет, на этот гвоздь сумку повесит и захихикает. Все какие-то намеки с вывертом, вроде льстит мне, но я же вижу, издевается. Господи, все, все, не буду, не хочу об этом думать.
В дверь позвонили, легко и кругло. Анна пошла открывать.
Вошли две девушки, обе мокрые, шустрые, незнакомые.
– Привет! – дружелюбно кивнула высокая блондинка, с любопытством ощупав взглядом Анну. – А где Андрюша? Даш, ты что стоишь? Не знаешь, тапки под вешалкой.
Даша оказалась пониже ростом с тифозной стрижкой и капризным личиком. Отжала пальцами длинные ресницы, беспомощно и обиженно растопырила пальцы, черные от краски.
– В ванну иди! – распорядилась блондинка. – Кофе будешь?
– Ой, Ритуля, кофе это как раз то!
– Я сварю, а тут и Андрюша придет. – Ритуля с выемки ладони сыпала кофе в кофемолку. Одно зернышко упало, запрыгало, не останавливаясь, приговаривая: цок-цок-цок. Но Ритуля, рассердившись, прижала его ногой в большом мужском тапке.
– Мы все сами, кофе, кофе. Что ты стоишь, иди к нам.
Тут Анна с изумлением увидела, что по кухне шмыгают, деловито и проворно накрывая на стол, уже три девушки. Она снова пересчитала: две или три? Нет, три. И голоса быстрые, слаженные, понимают друг друга с полуслова.
– Уж всем сто раз ясно, что он сейчас будет расчленять, а мой все никак не врубится. Ему такие фильмы смотреть, ну… бесполезно.
– Он у тебя темный, как два подвала!
– Зато в трубах понимает. И деньги в дом. Ну, а на кино наплевать.
– Они хотят бесплатно, а в хороших местах так не бывает. Это что?
– Синтетика. Кофе еще будешь?
– Ага, Ритулечка, бедняжка ты моя, я тебе так завидую.
– Я тоже. Все хочу при нем зареветь, а не выходит. Сопли текут, а слез нет.
За столом засмеялись негромко, посасывая сладковатые бубенчики смеха. Игра ложечек и смех теплый, нутряной, из живота.
– Девки, ветчину будете? Нежирная.
– Чего это Андрюши так долго нет? Эдик сказал, сидите до упора.
– Это погода действует.
– Я к этой еле протырилась. Гадает на кофейной гуще и по ушам. Я еще рот не открыла, а она сразу: капремонт без выселения. Так я от нее еле выползла.
– Еще полчашки и коньяку капни от сердцебиения.
– Если огульно сказать, то просто не знаю.
Расположились, как дома, коньяк достали. А вчера Лапоть до ночи сидел. И все время рядом, оглянешься – тут, будто висит за спиной, так ему удобнее, смотреть сверху, все видеть, следить.
– Ань! Ну, Аня же! – сквозь шум волн докатилось до Анны. Она услышала, ее зовут, окликают. – Я кому кофе налила? Да садись же! – Властная рука с поющими цветными браслетами потянула Анну, усадила, задвинула в самый угол. «Андрюша позвонит, я отсюда и не выберусь».
– Пей, пей. Девочки, кофе ей и еще коньяку.
Анна послушно глотнула из рюмки. Кофе был крепкий и жаркий.
– В бытность мою молодой… Теперь только для здоровья.
– Я ей в душу не лезу, с кем она спит. И она тоже. Вот и дружба хорошая.
– Ты что, Олюня, жмешься? Тяпни коньяку с холоду, расслабься.
А эта еще откуда взялась? Из-под стола, что ли, вылезла? Лоб гладкий, блестит, уши прижала, как заяц, а глаза косят, все разглядывает! Рюмку взяла, не рука у нее, а лапка.
– Девочки, мне вчера Нонка звонила. На свадьбу зовет.
– А меня? – обиделась Даша, и с ресниц капнуло черным.
– Всех, всех приглашает. Шикарно. В ресторан.
– Ох, Ритуля, я, когда тут жила, все тебя вспоминала. Ты, как королева, все сама. Зубную щетку твою нашла.
– Девочки, а где тут уборная?
– Ой, да Олюня здесь в первый раз. Даш, покажи ей. Может, ей еще здесь срать придется!
Все почему-то развеселились. Даша захихикала, прикрыла рот ладонью. На пальце кольцо, в широкую оправу налито немного мутной воды. Опустила руку. Да у нее серый зуб! И у этой тоже. А у Ритули?
– Ань, ты что дрожишь? Смотрите, как дрожит. На, еще выпей.
– Прямо трясет ее. Больная, что ли?
Только тут Анна ощутила ледяной стеклянный столб позвоночника.
– Не скажу, что он внешне вполне урод. Эдик говорит, терпи. Я терплю. Если Эдик говорит, он зря не скажет.
– Мне Эдик сапоги достал. Точно, как я мечтала. Вишня с кровью.
– Ешь! – Анне в руку сунули бутерброд. Ветчина была холодная, влажная. Анна с жадностью откусила и вдруг замерла. Это они об Эдике, о Лапте говорят. А что? Упустила, прослушала.
– С ним это бывает, тогда ему все равно.
– Может, по пьяни?
«Ну, хамки. И все друг друга знают, подружки, – подумала Анна и тут же перестала слышать их неспешные, отдыхающие голоса. – Это Лапоть их прислал. Он. Зачем? И как эта рыжая тут зубную щетку забыла?»
Анне послышался твердый перестук каблуков в спальне. Кто-то остро перебежал комнату наискосок.
– Ты чего? Сиди, – сказала Ритуля. И, удерживая ее, протянулась рука с музыкой сбившихся к запястью браслетов. – Просто удивляюсь тебе. Отдыхай.
Анна оттолкнула полную звона руку, кое-как выбралась из-за стола. Остановилась на пороге спальни. Мохнатый медвежий свитер, длинный, до колен, а из-под него черные блестящие ноги. А эта откуда? Еще одна… четвертая, пятая? Рука, обернутая клочковатой шерстью, потянулась к подушке, где, едва держа лучи на весу, капал зеленью кристалл.
– Э-эй! – негромко окликнула Анна.
Девушка обернулась к Анне. Хорошенькая мордашка, даже очень, только вот рот велик, в пол-лица и помада почти что черная. «И как только я услышала? – подумала Анна. – А то засадили меня в угол, разговорчики завели…»
– Чего это он какой стал? Сломался, что ли? – простодушно удивилась Мордашка. Глаза глупые, светлые. – Может, его в починку? Где их чинят? А я просто так, посмотреть, давно не видела.
Девушка легко, неопасно вздохнула и побежала к двери с веселым стуком. Ноги ее защебетали, будто не каблуки у нее, а птичьи клювы: скрип-стук-чик-чи-рик!
Анна взяла кристалл, он благодарно облил ей пальцы разбавленной зеленью. Оглянулась. Спрятать, спрятать, в бюро запру. Повернула ключ. А куда спрятать ключ от бюро? В письменный стол. Запереть, чтоб не добрались. А ключ от письменного стола? Его тоже запереть… Нет, я так с ума сойду.
– Ты чего там? – приветливо окликнула ее Ритуля. – Иди-ка сюда. Покурим. Ну что, согрелась?
– Еще кофе сварю, – сказала Мордашка.
– Ага. Если я кофе на ночь не выпью, не засну. Такой организм.
Зазвонил телефон. Хоть бы Андрюша.
Анна, что-то волоча за собой, побежала в комнату. А… Кто-то из девок накинул ей на плечи платок, она и не заметила. Платок по пути зацепился и повис. Вот он, проклятый гвоздь. Да ладно, вытащу потом.
– Анюта… – прокислый голос.
– Да. Что?
– Возьми ребенка из садика. Погода. Перебои у меня.
«Ребенка!» Что, у него имени нет? Всех детей забрать из всех детских садов. Андрюша скоро придет. Тащиться через весь город.
– Что ж ты не попросила Олину маму? Она бы заодно и Славку взяла.
– Я думала, сама дойду. – Голос удушливо рвался.
– Хорошо, ладно.
И, не дожидаясь, что скажет мать, она повесила трубку.
Анна остановилась в дверях. Яркий стол, чернота на донышках чашек, пестрые девушки, плотно сидящие. Жуют. Надкусанный бутерброд на тарелке. Как их выгонишь, вон как уселись. Все, как одна, молча посмотрели на Анну. Ритуля зажала в зубах кусок сахара.
– Мне уйти надо, уйти, – разбивая вращающийся круг света над столом, тихо сказала Анна. – Я бы… пожалуйста. Но вы собирайтесь.
– Иди, иди, – спокойно откликнулась Даша, – мы тебя дождемся. Мы – тут.
– Нет, мне за ребенком, – чувствуя свое бессилие, сказала Анна. Господи, не за ноги же их тащить. – Мне ехать за ребенком. Далеко.
Теплое вращение, уютный запах кофе, сигаретный дым – все остановилось.
– А нам Эдик велел до упора, – кругля розовые глаза, протянула Мордашка.
– Так у нее ребенок. Она за ребенком, – сказал кто-то, кривой башенкой собирая чашки.
– А… ребенок.
– У меня тоже ребенок. Весь в соплях. Ну и что? – обиделась Мордашка.
– Да ведь ребенок… далеко.
– Ладно, девочки, побежали, мне еще заскочить надо, – сказала Ритуля.
– И мне. Мы еще как-нибудь!
О!.. Какие тонкие, гибкие. Как медленно, мягко они поднимаются, плавно расправляя спортивно-крепкие спины, укрепляя нежные плечи. Неохотно расстаются с ими же согретым воздухом.
– Сигареты не забудь. Твоя зажигалка?
– А то чья!
– Уж посуду сама вымоешь, извини.
Неожиданно в передней они стали дикими, шумными, все разом вырвались в дверь.
– А Эдику чего скажем?
– Надо было тебе самой, Ритуля, самой…
Дверь гулко захлопнулась.
«Заждалась», не то «зажилась», – послышалось Анне. Затихающий хохот посыпался вниз по ступеням.
Славка стоял один у голубого шкафчика с облупившимися вишнями, грустный, опустив тяжелолобую голову. Одно ухо багровое, вспухшее.
Опять его мать так постригла. На полгода вперед, чтоб лишний раз в парикмахерскую не ходить. Нарочно уродует.
Лидия Павловна, воспитательница, молодая, с бледно-серым лицом, длинным носом посмотрела на Анну с брезгливой неприязнью, даже без зависти. Отгораживаясь осуждением, протянула руку.
Анна словно увидела себя со стороны. В черной шапочке по брови, тонет в свежем дымчатом песце. За кого она меня держит, за проститутку, что ли? Бросила сына и шляется?
– Извините. Мама поздно позвонила. Сердце у нее.
У нее-то, может быть, и сердце, а вот у тебя… Весь вид Лидии Павловны говорил, что у Анны нет сердца, неоткуда ему взяться, давно променяла его на голубую шубу, на роскошную ночную жизнь. Вот и коньяком пахнет.