Анна молча вышла из комнаты. Оглянулась в дверях. На полу возле тахты была уже расстелена клеенка, в крупных розах. Катерина Егоровна стояла, склонившись над мертвым. И плыл уговаривающий, полный ровных слез ее голос:
– Не своей волей ты жил, сыночек, водило тебя. Я же видела, видела. Водило тебя…
Глава 30
– Не спи на левом боку, ты сдавливаешь сердце, – уныло и упрямо повторяла Вера Константиновна. – Будут сниться кошмары.
Анна еле сдержалась. Какие кошмары? Кошмар начинался, когда она просыпалась. Жесткое молчание Славки. Его отталкивающий, обвиняющий взгляд. Спит у бабушки, на узкой короткой тахтушке. Спросишь: как в школе? Нормально. Как Олечка? (Укол в сердце. Счастливая девочка с ракеткой…) Ответ все тот же: нормально. От этих «нормально» можно с ума сойти…
Нет, спать, спать. Только бы Сашка опять не приснился. Не оставляет он меня…
Почему он в тени? И опять перебирает какие-то листы с формулами.
«Что ты так смотришь? – сказал Сашка, и Анне показалось, что он улыбнулся. – Нет конца. Как, впрочем, и смерти. Ты посмотри, посмотри, что ты боишься? Может, что и поймешь…»
«Будь что будет», – подумала она и в первый раз дерзнула посмотреть туда, в открывшуюся глубину. Но ее нищее воображение, полное земных образов, ничего не смогло ей подсказать. Она увидела только разлетающийся свет и прикрыла глаза ладонью, ослепленная.
«Он смотрит на меня», – вздрогнула она.
«Смотрит всегда и на всех. И вы это знаете, только почти никогда не помните».
Кажется, Сашка поглядел на нее, потому что он вдруг сказал с земным беспокойством:
«Какая ты бледная, девочка моя. Спускайся, пока лестница еще держится».
«Почему так темно вокруг меня? Это из-за меня? Это я виновата?» – с трудом прошептала она.
«Отчасти, только отчасти. Ты была обречена. Это не может считаться виной. И потому будет прощено».
Тени за спиной Сашки слоились, обретая туманную надежность, постепенно превращаясь в два призрачных крыла.
Сашка повел плечами, как будто эти крылья были непривычны ему и тяжелы.
«Ну, спускайся же, – сказал он. – Пора!»
Анна повернулась к нему спиной. Лестница показалась ей бесконечной, ступени подкатывали к ее ногам, как волны.
«Опять эта лестница… – прошептала Анна. – Как много лестниц в моей жизни…»
Она оглянулась. Там, наверху, где только что стоял Сашка, никого не было. Только виден был уходящий вверх бледный луч света.
«Я хочу все забыть и не могу. Совсем забыть. Хотя бы знать: жив он или умер. Тогда мне было бы легче забыть… Та женщина, от которой пахло рыбой, сказала: “К вечеру точно помрет…” Она рядом стояла, ей виднее, она знала… Его на Пятницкую повезли. Лапоть сказал: “И хозяин подыхает”. Это он про Андрея. Саши нет. Лапоть умер. Андрей… Может, похоронили уже. Только бы не на одном кладбище с Сашей… Я не плачу. Это солнце слепит. Пятницкая, Пятницкая… Это должно быть где-то тут, рядом…»
Анна шла по улице. Солнце осеннее, но еще, раскаленное за лето, горело, обжигая глаза. Она свернула в кривой прохладный переулок, полный длинных теней. Над воротами отливала разноцветным вывеска: «Ателье мод. Люкс во дворе».
В глубоком погребном проеме ворот рисовала суетливый узор поздняя городская бабочка с лиловыми глазами на крыльях. На миг пропала, растворившись в зеленом вязком стекле, и вдруг, прорвав его, распахнула залитый солнцем двор.
Тонкие фигурки девочек на асфальте застыли настороженно и напряженно.
– Отомри! – звякнул детский колокольчик. Стайка ярких девочек ожила и закружилась.
Анна прошла в ворота мимо мятых бачков с отбросами. Запах тухлятины, скользкая вонь из мешанины объедков и гниющего тряпья, разогретого солнцем. По железному краю бачков переступали голуби, сизые, сахарно-белые, с чайными подтеками. Шуршал и вздувался грязный парус целлофана, голуби взлетали, снова опускались, хрустя крыльями.
Анна села на низкую скамью возле детской песочницы. Тепло, солнышко греет, и пахнет бензином.
«Дом – вот он, наверное, этот», – почему-то подумала Анна.
Дом был приземист, дряхл, хоть и свежеоштукатурен. Желтели заново вставленные, еще не окрашенные деревянные рамы. Где-то высоко женщина мыла окно. Она пела, скорее напевала, негнущимся голосом что-то простое, знакомое Анне с детства.
В темных воротах поселились два женских голоса. Анна слышала лишь отдельные слова, обрывки фраз, но по привычке ловила во всем второй, опасный, смысл, скрытно касающийся ее.
– При ней он, при ней, ясно тебе? – медленно проговорил засыпающий голос. – Капает у тебя из сумки, Лолитка.
– При ней. – Второй голос был уклончив и полон сгущенной сладости.
– Гости у Томки. Большие. Своего пристроить хочет, – проговорил голос, перекатывая во рту зевок. – Мясо одним куском. Духов французских полтора литра.
– При ней… при ней… – не выдержав, капнул медом скользящий голос.
Женщины вышли из полукруга ворот. Одну Анна не разглядела. Она несла на себе глыбу зеленого пятнистого стекла. Вторая, тонкая, ломкая, тут же смешалась с лучами солнца. Она перекосилась набок под тяжестью отвисшей сумки. Анна поймала уклончивый взгляд, обежавший ее. Тонкие лукавые ноги путались и переплетались с лучами.
– При ней… – сонно прозвучало из глыбы зеленого стекла, и обе женщины вошли в темный подъезд.
«Мне-то какое дело», – подумала Анна, но что-то неспокойное, проскользнувший намек почудился ей в этом случайно услышанном осколке разговора. Да о своем они, у каждого свое.
Анна оглядела стайку девочек, усевшихся легко и плотно на скамейке. Какие все красивые. Одеты как на картинке, все импортное. Обо мне говорят. Смотрят. Они знают… Что знают? Нет, я совсем свихнулась, что они могут знать?
Девочки, вытянув шейки, зашептались. Одна из них, закинув голову, громко рассмеялась.
– Девочки, вы не скажете?.. – Анна спрашивала и сама боялась услышать ответ. – В какой квартире жил… живет… Андрей Евгеньевич?
– А вам зачем? – подозрительно прищурилась самая хорошенькая, с круглым румянцем, в джинсах с наклейками, в ярком свитере. Девочки, роняя разноцветные тени, окружили Анну быстрым опасным кольцом.
– Я его знакомая, – сказала Анна. – Просто по работе, – поправилась она.
– По работе? – Хорошенькая тряхнула гривкой волос, полных ручного ветра, и враждебное кольцо мгновенно распалось. Девочка вдруг по-детски защебетала: – Идемте, идемте, я вам покажу. Мы ковер купили.
Умер или нет? Умер, умер… Она не понимает, ребенок.
– Кать, скорей выходи! Кать, выходи! Кать! – огорченно запели девочки.
– А! – надменно отмахнулась Катя. – Надоели!
Она шла перед Анной, легко поворачивалась на ходу, гибко выгибая спину, поглядывая на нее из-под полога колеблемых коротким ветром волос. – Сюда, сюда! – Она хитро манила Анну за собой и вела куда-то в темноту.
Дверь в квартиру была распахнута настежь. Анна вошла в нее, как втягиваются в сон, когда понимаешь, что все это только снится, но проснуться нет сил. Какие-то квадраты, темные, пустые. Первый этаж, даже ниже. Куда она меня ведет? В подвал? Нет, это только кажется, что квадраты. Сейчас я войду и увижу гроб и там… Андрей.
Анна остановилась на пороге большой, бело-освещенной комнаты. Взгляд ее приковал огромный стол. Каменела снежная скатерть сквозь наброшенный клей целлофана. Крупные прозрачные куски хрусталя нахватали по две-три сытых радуги. Выпячивались огромные, надутые сахаром помидоры, рдел влажный редис.
Запах копченостей, маринада, чеснока показался Анне запахом разложения и тлена. Поминки? Так и есть, на поминки попала.
– Мама! – оглушив ее, крикнула девочка. – Тут тетя к дяде Андрею! С работы. – Выкрикнув это, девочка, превратившись в зверька, звонко стуча коготками, одичало бросилась назад, взвизгнув на бегу: – Куда? Туфли разуйте!
– Проходите в залу! – услышала Анна крепкий голос.
Анна покорно скинула туфли и осталась стоять на пороге комнаты. Из столба взбаламученного света вышла кудрявая женщина в туго натянутом трикотажном платье. Вся она была выкроена из одной цельной мышцы. Ее тело под пестрой тканью разом оживало при каждом движении. Платье плотно обтягивало ее округлый живот и нежную альковную ямку под ним.
– Вы кто, его жена бывшая? – Женщина, блестя глазами, оглядела Анну.
– Он… жив? – еле выговорила Анна.
– Тут он, за углом. – Женщина загадочно скосила глаза и усмехнулась.
– Как за углом?
– Тут, рядом. Да вы садитесь.
Женщина с ловкостью циркачки одной рукой подняла стул, нарушив их симметричный строй, и со стуком поставила его посреди комнаты. Лицо ее вдруг осыпали осенние веснушки, крепкие, как шляпки гвоздей.
– Извините, – прошептала Анна, – я видела, как он упал…
– Ничего. Спину только отшиб, – усмехнулась женщина. – Чего им, алкашам, сделается?
Она стояла и смотрела на Анну прямым, негнущимся взглядом.
– Тома меня зовут. Тамара. А вы садитесь.
Анна опустилась на стул посреди комнаты.
– Он мне про вас говорил, – победительно сказала Тамара. – Вас Анютой зовут. Я тоже гляжу – красивая! И чего им, мужикам, надо?
«Значит, он жив, – омертвело подумала Анна. – Просто я его никогда не увижу».
– Я… я пойду, – с трудом выговорила она.
– Да вы сидите себе, не стесняйтесь. – Женщина белой, тоже в крепких веснушках рукой удержала Анну за плечо. – Вы чего? Повидать его хотите? Так вы мимо прошли. Ларек зеленый видали? Он там пивом торгует.
– Пивом? – бессмысленно повторила Анна. – Как… пивом?
Тут из высоких дверей, колыхаясь, выплыла непомерных размеров старуха в байковом платье, по края налитая водой.
– Ноги ломит. Отстегнуть бы их, да, куда положить, не знаю. Стена сырая, – вздохнула животом старуха.
– У тебя не комната – Госдума, – весело откликнулась Тамара. – Потолки четыре метра, чего еще надо?
– А пол кривой, – с давней обидой колыхнула чревом старуха. – Бутылку положишь – катится. А щели какие? Того гляди, нога провалится. Не желаю я. Я снова на кухне спать буду, Томка, вот так.