– Кто нашел ее?
– А что?
Анника пожала плечами.
Карин Беллхорн посмотрела на нее загадочно. Она курила какое-то время, прежде чем ответить.
– Я, – заявила она наконец. – Вместе с другими. И твоя подруга, Анна, и Себастьян, также Бэмби была с нами и Мариана.
– И Гуннар, – добавила Анника. – Он ведь открыл дверь. Карин кивнула:
– Гуннар, конечно, его легко забыть.
– Почему вас было так много?
Продюсерша посмотрела на нее снова, долго не отводила взгляда, внезапно рассмеялась.
– Какой хороший вопрос, – сказала она. – Почему так много?.. Ну, мы искали ее. Хотели с ней поговорить?
– О чем?
– У нас у всех имелись свои причины. – Она загасила сигарету, на этот раз окурок остался лежать на траве. – Увидимся, Боссе, – сказала она, послала ему воздушный поцелуй и направилась к своей машине.
– Уже ушли девять из одиннадцати, – констатировал репортер «Конкурента», когда Карин Беллхорн завела мотор своего «вольво» и направила машину в сторону выезда с дворцовой территории.
– Остались Анна и неонацистка, – подвела итог Анника. Боссе повернулся к ней с блеском в глазах.
– Вот черт, – сказал он. – Ханна – неонацистка? Об этом вы ничего не писали в вашей газете.
Ей следовало держать язык за зубами.
Он увидел ее досаду и рассмеялся от всего сердца:
– Я узнал бы это в любом случае.
Когда на дворцовый холм вышла молодая женщина, Анника уже знала, что репортер «Конкурента» был прав. Ханна Перссон из Катринехольма не скрывала своих политических симпатий. Ее щеку украшала татуировка в виде свастики.
– Вот идиотка, – прошептал Боссе.
Анника прищурилась от солнца, пытаясь рассмотреть черты лица девицы за татуировкой и вызывающим черным макияжем.
«Ханна из Катринехольма, не могла ли я знать ее? Нет, вряд ли. Ей было семь, когда я ходила в гимназические классы Дувехольмской школы. Она по-прежнему еще ребенок».
Судя по виду Ханны Перссон, в отличие от всех других пребывание во дворце особенно не отразилось на ней. Она шла легкой походкой, с любопытством смотрела по сторонам, все еще защищенная способностью всех подростков быстро отходить от тяжелых переживаний. Анника заметила некое подобие плохо скрытой улыбки на губах девицы помимо чуть ли не мечтательной мины, когда та перелезала через ограждение, и это по какой-то причине ее задело.
– Как ты познакомилась с Мишель Карлссон? – стало первым вопросом государственного телевидения, с ударением на «ты».
Ханна Перссон остановилась, неуверенно улыбнулась в телекамеру, маячившую в полуметре от ее лица. Анника медленно приблизилась, увидела синяк на лбу нацистки и царапину на ее шее.
– Я принимала участие в программе, – поведала девица, ее голос оказался чистым, как звон хрустального колокольчика, и абсолютно не сочетался с внешностью.
– И почему же?
В тоне тележурналистки явно слышались скептические и презрительные нотки, те же эмоции выражали ее мимика и жесты.
Ханна Перссон занервничала, облизнула губы, попыталась сохранить улыбку.
– У нас были дебаты, – сказала она. – Мы обсуждали феминизм и все такое.
– Почему ты оставалась там так долго? Тебя в чем-то подозревают?
Вопросы сыпались один за другим, камера жужжала, шмели и пчелы вторили ей.
Ханна Перссон сделала полшага назад, телеоператор последовал за ней, ее подбородок начал дрожать.
– Что… Почему такой вопрос?
– Тебя задержали дольше всех. Здесь ведь произошло убийство. Тебе предъявили обвинение в каком-то преступлении?
Тень пробежала по лицу девицы, пустила корни на нем и осталась. Анника видела, как ее глаза изменились, во взгляде появилась агрессивность. Когда она заговорила, ее голос звучал хрипло, в нем явно слышались нотки обиды.
– Послушай, старуха, – сказала она, – я больше не хочу с тобой разговаривать.
Репортерша государственного телевидения попятилась, держа микрофон вытянутым как оружие в направлении девицы.
– Ты убежденная неонацистка?
Девица презрительно дернула головой и надула губы, отчего стала выглядеть еще моложе.
– Я секретарь отделения нашей партии в Катринехольме, – ответила она, ее голос снова стал сильнее.
«Вот оно в чем дело, – подумала Анника. – Этикет. Она не простая пешка».
– Что ты думаешь об иммигрантах?
Девица встала, широко раздвинув ноги для большей устойчивости.
– Я за белую власть и за белую расу, – ответила она.
– То есть, по-твоему, иммигрантов надо вышвырнуть из страны?
Глаза девицы зло сверкнули.
«Кончай, – подумала Анника. – Ты все глубже роешь себе яму».
– Я считаю, шведы должны сами распоряжаться в своей собственной стране!
– По-твоему, надо убивать иммигрантов? Мишель Карлссон была ведь одной из них, не так ли?
– Вот как?
Неонацистка зашагала прочь от камеры, сквозь небольшую группу репортеров и фотографов к своему автомобилю. Анника поспешила в другом направлении, перебралась через стену, пересекла парковку и подошла к разбитому «фиату» с противоположной стороны.
– Как к тебе попал револьвер? – шепнула она девице. Ханна Перссон замерла с ключом в замке дверцы с водительской стороны, удивленно посмотрела на Аннику. Несколько секунд ее глаза оставались пустыми и апатичными, потом они оживились, лицо расплылось в улыбке.
– Анника! – воскликнула она. – Анника Бенгтзон! Ты же из Хеллефорснеса!
Она оставила ключ в замке и обошла машину, размахивая руками.
– Но как… – Анника не находила слов от удивления.
Нацистка рассмеялась:
– Само собой, я знаю, кто ты. Всем известно, кто ты. Я слышала, муж бросил тебя.
Анника замерла, словно окаменела, она онемела от неожиданности. Слова девицы подействовали на нее как удар кулаком в солнечное сплетение.
Ханна подошла к ней очень близко, Анника уставилась на рану у нее на шее.
– Послушай, – прошептала нацистка, – а как это – убить кого-то?
У Анники перехватило дыхание, открывая и закрывая рот, как вытащенная на берег рыба, она инстинктивно сделала два шага назад.
Ханна Перссон, словно привязанная, последовала за ней, ее глаза горели как у хищного зверя, увидевшего добычу.
– Ты не могла бы рассказать? Меня всегда подобное интересовало. Это было трудно? Что чувствуешь потом?
Анника ударилась спиной о стену, отделявшую парковку от двора Конюшни, уставилась на девицу, злость мгновенно захватила ее в свои объятия.
– Ты что, действительно с ума сошла? – чуть ли не закричала она. – У тебя все нормально с головой?
Нацистка снова помрачнела.
– Не заводись, – сказала она, – я ничего плохого не имела в виду. Мне просто интересно.
Она зло посмотрела на Аннику и вернулась к своей машине. Анника осталась стоять на месте, ее сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди, земля закачалась под ней.
Внезапно репортер из «Конкурента» оказался рядом, заботливо наклонился вперед:
– Анника, как дела?
Она зажмурилась на несколько секунд, постепенно приходя в себя.
– Ничего, – сказала она. – Я попыталась получить несколько слов от нацистки. Но она уж точно не семи пядей во лбу.
– Комиссар на пути вниз.
Анника посмотрела на репортера и поняла, что он вел себя абсолютно искренне, без всяких задних мыслей. Потом смущенно опустила взгляд, сама она восприняла бы как победу, если бы представитель «Конкурента» пропустил пресс-конференцию.
Они вместе направились к каналу.
На этот раз комиссар переступил через оградительную ленту, встал в тени большого дуба.
– Первый тур допросов всех, находившихся во дворце Икстахольм в ночь на 22 июня, завершен, – сказал он и окинул взглядом небольшую группу журналистов. – Сейчас мы хорошо представляем, что здесь происходило. Поэтому у нас нет никаких причин задерживать свидетелей. Как вы видели, большинство из них уже уехали отсюда.
«Все за исключением Анны», – подумала Анника, беспокойство сразу же закралось ей в душу.
– По мнению судмедэксперта, смерть Мишель Карлссон наступила между двумя и четырьмя часами утра, – продолжил комиссар. Ветер стих, кругом царила полная тишина. – Поскольку два человека независимо друг от друга видели ее перед главным зданием после 02:30, можно еще сузить рамки. Поэтому мы сосредоточили наше внимание на всех перемещениях вокруг дворца и по парку между 02:30 и 04:00 утра. – Он прервался на несколько мгновений, прежде чем продолжил: – Нам известно, что один личный автомобиль заехал на дворцовый холм сразу после 03:00. В нем находились два человека, нам удалось идентифицировать и водителя, и пассажира. Оба уже допрошены в качестве свидетелей, никто из них не подозревается ни в каком преступлении.
Журналисты жадно ловили каждое слово комиссара.
– Как вам уже известно из одной из газет, чей представитель находится здесь, – сказал комиссар и посмотрел на Аннику, – у нас имеется орудие убийства, револьвер, привезенный в Икстахольм одной из свидетельниц. На нем обнаружены отпечатки пальцев нескольких людей, но только на их основании мы не можем никого назвать преступником.
– Правда ли, что данное оружие украдено с одного из армейских складов? – спросила дамочка с государственного телевидения.
Комиссар выглядел по-настоящему удивленным.
– Шведская армия не использует револьверы, – ответил он. – Данное оружие нелегально ввезено в Швецию.
– Какой оно марки? – спросил Боссе.
– Абсолютно неизвестной для шведского рынка, – сказал полицейский. – Мы знаем лишь, что оно кустарного производства и изготовлено в США. Естественно, пойдем дальше и постараемся выяснить, как оно попало сюда, но это не представляет интереса с точки зрения расследования самого убийства.
– У вас уже есть подозреваемый? – Вопрос снова исходил от представительницы государственного телевидения.
– Мы анализируем результаты работы экспертов и свидетельские показания, – сказал комиссар.
– Кто-то уже задержан? – поинтересовался Боссе.
– В данный момент нет, но ситуация может измениться. У нас есть все основания полагать, что мы раскроем это убийство.