Он видел, как Элеонора отнесла что-то на веранду, потом побежала вниз в сторону Хемфладена, помахала рукой нескольким торчавшим из воды головам.
«Я не заслуживаю ее», – подумал он с горечью.
Торе Бранд с силой постучал по стеклянной двери.
– Ты не отвечаешь на входящие звонки, – укоризненно сказал он, когда Андерс Шюман отодвинул дверь в сторону.
– На то имелись причины, – ответил шеф редакции.
– Полицейские на линии, они ищут тебя.
Охранник повернулся и пошел к выходу, не дожидаясь ответа. Шюмана сразу же охватило беспокойство, обычно посещающее любого, когда полиция неожиданно стучит в дверь, а ты, не зная за собой никакой вины, все же лихорадочно придумываешь оправдания.
Полицейским оказалась женщина.
– Я звоню из хранилища вещественных доказательств, – объяснила она, – должна известить вас о том, что прокурор разрешил забрать изъятое. Вам известен номер.
Андерс Шюман закашлялся.
– Это какое-то недоразумение, – сказал он. – У нас нет никаких изъятых вещей.
– Как это нет? – возмутилась женщина. – У нас несколько больших комнат забиты ими. Вы можете забрать свое.
Шюман откинулся на спинку стула, потер глаза:
– Признаться, я ничего не понимаю.
– Согласно нашим документам, изъятие касается расследования убийства во дворце Икстахольм. – Она зашуршала бумагами. – Это камера. Ее признали не имеющей ценности в качестве улики. Прокурор посчитал необходимым вернуть все как можно быстрее. Нам ни к чему, чтобы масса ненужных вещей валялась у нас все лето.
– И она наша?
– Я должна попросить вас забрать ее поскорее. Вам надо прибыть по адресу: Бергсгатан, 52, обратиться к дежурному, рассказать о вашем деле, и вас проводят к стойке выдачи, где вам потребуется расписаться за нее при получении.
Шеф редакции записал адрес в настольном календаре.
– Вы уверены, что она вам больше не нужна?
– Мы, естественно, скопировали фотографии, представлявшие для нас интерес.
Шюман поблагодарил и тут же перезвонил Тору Бранду, попросил как можно быстрее поехать и привезти камеру.
Двадцать минут спустя он держал в руке маленький пластиковый пакет, украшенный этикеткой, содержавшей самые разные данные, включая код госучреждения, откуда он прибыл, а также регистрационный номер согласно журналу учета и номер дела, по которому изъятие проводилось. Шюман разорвал упаковку, взвесил аппарат на руке – он был маленький и тяжелый. Цифровая камера с отметкой на тыльной стороне, что она является собственностью художественной редакции «Квельспрессен». Он нажал кнопку включения, вещица ожила с характерным звуком, на оранжевом дисплее высветилась надпись «Hello!».
Шюман изучил кнопки. Сам он никогда раньше не использовал подобное устройство, но присутствовал на встрече, когда принималось решение о покупке нескольких таких для их газеты. Отличие от обычной камеры было не слишком большим, но здесь снимки оставались на карте памяти вместо фотопленки. Поэтому ни о какой проявке речи не шло, всего-то требовалось нажимать на кнопку и смотреть.
Андерс Шюман переключил дисплей на первый снимок. Молодая женщина, в которой он не без труда узнал одну из подруг Анники Бенгтзон, смеялась в объектив с бокалом пива в руке. Незнакомый ему мужчина показывал язык в камеру. Следующий кадр – Карл Веннергрен в кресле с ногами на обеденном столе.
Он нажимал раз за разом, смотрел фотографии с вечеринки одну за другой. Уже собрался выключить камеру, когда резко изменил свои намерения.
На семнадцатом снимке парочка занималась сексом прямо на столе, в позе, которую нельзя было описать иначе как прогрессивной. Личности обоих не вызывали сомнения: Мишель Карлссон и Джон Эссекс. Андерс Шюман таращился на экран несколько секунд, потом включил следующий кадр. Он оказался нечетким и темным, но позволял рассмотреть тех же двоих, но в другой позе. Следующая фотография: Мишель Карлссон нависает над краем стола, мужчина пристроился к ней сзади.
«Вроде бы мне самому следовало испытать возбуждение, – подумал шеф редакции, удивленный отсутствием собственой реакции. – Как-то это ведь должно было меня расшевелить».
Он быстро просмотрел остальные картинки с карты памяти. Все оказались столь же нечеткими и темными. Сделанными тайком. Белый дверной проем, время от времени появлявшийся в правом углу снимков, подсказывал, что фотограф прятался в комнате или в помещении по соседству.
На фотографии номер тридцать девять появились контуры еще одного персонажа. Темный силуэт в левом верхнем углу. Пара на столе снова поменяла позицию. Силуэт приблизился на картинке сорок, а на сорок первой ему удалось рассмотреть, кто это был. Мариана фон Берлиц, подружка Карла Веннергрена, подменявшая отпускников в вечернюю смену в их газете, когда он первое лето работал в ней.
В руке она держала большой револьвер.
Андерс Шюман почувствовал, как волосы зашевелились у него на голове, боже праведный, ему пришлось подняться, он не мог поверить своим глазам. Камера внезапно начала жечь руку: неужели он видел убийцу?
Стараясь унять дрожь, он открыл следующий кадр и снова попал на пьяную подругу Анники Бенгтзон. Он вернулся к снимку номер один. Шюман пересмотрел все снимки несколько раз, убедился, что ничего не упустил.
Окинул взглядом редакцию сквозь прозрачную стену – никто не смотрел в его сторону, все были заняты своими делами, трудились на благо газеты или, возможно, ради собственной выгоды.
И что ему делать со всеми эти фотографиями?
По мнению полиции, они не имели ценности для расследования убийства…
Нет, не так, поправил он себя, камера не имела ценности для расследования, содержимое карты памяти они скопировали.
Потом возникал логичный вопрос: кто сделал снимки? Насколько он знал, ничего из их фотооборудования не пропадало, а значит, фотографом являлся кто-то из сотрудников газеты.
Другими словами: либо Барбара Ханссон, либо Карл Веннергрен.
И что, черт возьми, ему делать с этим нежданным подарком?
Шюман положил фотоаппарат на письменный стол перед собой – на вид безобидный, но обладающий огромной взрывной силой предмет. Покачался немного на стуле. Сосредоточил взгляд на блестящих контурах камеры, все остальное вокруг сейчас виделось как в тумане.
В его руках находились уникальные фотографии, возможно, последние, запечатлевшие Мишель Карлссон живой. Об их публикации не могло идти речи. Пустить их гулять по редакции было равнозначно тому, как и оклеить плакатами с ними Сергельскую площадь. Уничтожить их он не мог, это стало бы откровенным преступлением с журналистской точки зрения.
Он откинулся на спинку стула, прикрыл глаза рукой. Сидел так, пока не созрело решение, потом быстро наклонился вперед и притянул к себе камеру. Открыл второй ящик своего письменного стола, бросил ее туда среди всякого барахла и запер его. И наконец спокойно перевел дух.
«Пусть пока полежит там», – подумал он, не желая забивать этим сейчас голову. Зажмурился на мгновение, затем окинул редакцию взглядом и остановил его на Торстенссоне.
Главный редактор сидел на месте шефа международного отдела, явно чувствуя себя там не лучшим образом и думая о чем-то постороннем.
«Ему уж точно не слишком комфортно здесь», – подумал Шюман и сам удивился, насколько увереннее почувствовал себя от этой мысли.
Анника с такой силой вцепилась в руль, что побелели костяшки пальцев.
– Хочешь, я поведу? – предложила Анна Снапхане.
Анника покачала головой, бросила взгляд в сторону озера. Дорога шла вдоль берега с таким упорством, с каким собака преследует свою хозяйку, отправляющуюся в поход за грибами, отклоняясь то в одну, то в другую сторону, но всегда недалеко, периодически выдавая странные крюки и петли, но всегда возвращаясь на ее след.
Они остановились на автозаправке «Статойл» во Флене и купили букет летних цветов в прозрачной упаковке. Анника выписалась из мотеля «Лофтен», расположенного на соседней улице, а потом они поехали в сторону Меллесы и Хеллефорснеса.
Луга и леса, раскинувшиеся по обеим сторонам дороги, как и положено в начале лета, радовали глаз разнообразием красок, где доминировал ярко-зеленый цвет. Они обе молчали, но установившаяся в салоне тишина вовсе не тяготила их, а помогала расслабиться и собраться с мыслями, чтобы потом, когда придет время дружеской беседы, не бросать слов на ветер. Анна прекратила плакать, и сейчас о ее недавних рыданиях напоминала только краснота под глазами и распухший нос. Она невидящим взглядом таращилась наружу через стекло машины и полностью отдалась на волю своей спутнице.
Анника могла бы вести машину с закрытыми глазами. Она знала здесь каждый изгиб дороги, каждый дом и каждый камень, навечно отложившиеся в ее памяти, когда она несколько лет подряд изо дня в день, в солнце и дождь, жару и снег, проезжала этим путем в школу и обратно.
– Давно ты посещала могилу бабушки в последний раз? – спросила Анна уже вполне спокойным голосом.
Анника сглотнула.
– Слишком давно, – сказала она. – Когда была беременна Эллен.
Она повернула в сторону Харпсунда, пересекла железную дорогу и поехала вверх по склону холма, на вершине которого среди домов старинной деревеньки стояла маленькая церковь. Поднявшись на холм, она повернула налево и, миновав знак «Остановка запрещена» и зону его действия, припарковалась у еловой живой изгороди. Сидела неподвижно и дышала несколько секунд, а потом взяла цветы, уже подвявшие от жары, и вышла на солнце.
Церковь белым пятном выделялась на общем фоне слева от нее, пожилая парочка – каждый со своей палкой – медленно брела среди старых могил. Более новая часть кладбища заканчивалась у озера в окружении еловой изгороди и берез. Гравий скрипел под ногами Анники, когда она осторожно, чуть ли не крадучись, ступала по нему. Ее взгляд скользил по надгробиям, исконно шведским фамилиям и именам, ведь здесь покоились местные хуторяне, а они не могли зваться иначе чем Андерссонами, Юханссонами и Эрикссонами.