– Что, черт возьми, ты удумал? Подвинься, дай мне выйти, – сказала она резко и громко.
Мужчина испуганно вытаращил на нее глаза, поспешно встал.
Она проскользнула через задние двери навстречу дождю. Порыв ветра вцепился в ее куртку, прошмыгнул под футболку, намочил ей живот. Она позволила ему позабавиться несколько мгновений, почувствовала, как мурашки побежали по коже. Подняла глаза на стеклянный фасад станции метро, красные стальные конструкции, поддерживавшие прозрачный защитный козырек входных дверей. Ей не хотелось заходить внутрь, ехать к себе в редакцию.
Она отошла в сторону. Достала мобильник, позвонила в телефонную компанию «Телиа» и спросила номер фирмы Global Future, тяжело и глубоко дышала, пока сигнал достиг цели.
– Я хотела бы поговорить с тем у вас, кто отвечает за отношения с инвесторами, – сказала она женщине с коммутатора.
– У нас нет таких, – услышала в ответ.
Анника отодвинулась, давая пройти даме с ролятором. – Кого нет? – спросила она и огляделась в поисках более подходящего места, где она могла бы без помех разговаривать. – Инвесторов или тех, кто занимается контактами с ними?
Ее собеседница хихикнула:
– Ни тех ни других.
Справа от себя Анника увидела ведущую вниз лестницу перед магазином диетических продуктов.
– С вашим руководителем можно меня соединить?
– Его уволили на прошлой неделе.
Анника сделала несколько быстрых шагов к лестнице, сбежала вниз, остановилась на площадке, недосягаемая для дождя.
– Ты одна осталась от всей фирмы? – поинтересовалась она.
– По большому счету, – ответила женщина. – Что ты хочешь знать?
В ее убежище пахло мочой и сырым бетоном, Анника сглотнула, перешла к делу:
– У меня есть вопрос относительно аналитической справки ЦЦБ… Центра ценных бумаг…
– Как раз сегодня я этим и занимаюсь, – сообщила женщина. – На этом фронте у нас нет причин для радости, если можно так сказать.
Анника пнула ногой несколько смятых банок из-под колы и бутылочку из-под йогурта.
– И сколько одна ваша акция стоит сегодня?
– В последний раз, когда я проверяла курс, а это было полчаса назад, мы находились на уровне 38 к 50.
– Совсем плохо, – констатировала Анника, – не так ли? Женщина на другом конце линии снова рассмеялась, на сей раз по-настоящему горестно:
– А ты ведь не какая-то финансовая акула, верно?
Поезд подъехал по боковой ветке, заскрипели тормоза. – Все правильно, – сказала Анника. – И не ловкий биржевой игрок, но хватает других, якобы являющихся таковыми. Из-за которых компании вроде вашей оказываются на краю гибели. Они и есть предмет моего исследования.
– И что тебя интересует? – спросила женщина с коммутатора Global Future, также ответственная за отношения с инвесторами и все остальное в фирме.
Обитатели южных пригородов потоком устремились мимо, спеша наружу из синих железных вагонов, Анника повернулась к ним спиной.
– Данные по одной сделке с акциями, – произнесла она тихо.
– Я не могу давать такую информацию, – отрезала ее собеседница.
– Я знаю, – сказала Анника. – И не прошу тебя этого делать. Я собираюсь все тебе сама рассказать, чтобы ты просто проверила сама, если захочешь.
В трубке воцарилась тишина. Поезд метро с грохотом подкатил к перрону где-то справа от нее, бетон завибрировал.
– О чем идет речь?
– Об одной инсайдерской сделке, но она не имеет отношения ни к членам вашего правления, ни к вашему руководству.
– Когда он была проведена? – спросила женщина.
– Перед обнародованием катастрофического полугодового отчета в прошлом году…
– Имевшим место 20 июля, я знаю. Кто?
Анника неслышно перевела дух, автобус, державший курс на Тюресе, с ревом проехал над ней.
– Человек по фамилии Торстенссон, – сказала она, склонившись над телефоном. – Довольно большая сделка, 9200 акций.
– Подожди немного.
Анника посмотрела вверх вдоль лестницы, на граффити и силовые кабели, свисавшие со стальных конструкций, напоминающих монстров из кошмарного видео «Пинк Флойд». Ветер выдувал мелодии через отверстия в металле, заставлял провода петь. Она слушала, задержала дыхание.
– 9200 акций, – сказала женщина, – у меня есть такая сделка.
Анника зажмурилась, почувствовала, как у нее резко подскочил пульс.
– В какой день?
– 24 июля.
Она так крепко сжала зубы, что те скрипнули.
– О’кей, – сказала она. – Огромное тебе спасибо.
– Ты же никому не скажешь?
– О том, что это ты рассказала? Никогда в жизни.
Она нажала кнопку отбоя, посмотрела вдаль на дорожную развязку, мусоровозы и автопоезда, поток машин на пути к центру города. Сделала три глубоких вдоха и позвонила Шюману.
– Пустышка, – сказала она. – Если верить аналитической справке Центра ценных бумаг, Торстенссон продал весь пакет 24 июля. Через четыре дня после обнародования отчета.
Ей ответила тишина. Анника проверила телефон:
– Алло?
– Ты уверена?
– Насколько это только возможно, – подтвердила Анника.
– О’кей. Спасибо.
– Я сожалею, – сказала она, и почему-то у нее стало тяжело на душе.
– Хорошо.
Шюман положил трубку. Анника почувствовала, как у нее запылали щеки. Почему она восприняла неудачу Шюмана как личную?
Она увидела перед собой лицо Анны Снапхане, вспомнила, как та удивилась ее неспособности проявлять характер, когда речь шла о близких ей мужчинах.
Принадлежал ли шеф редакции к данной категории? Можно ли было назвать их отношения близкими?
Она не стала забивать этим голову, набрала новый номер, позволила себе расслабиться, отчасти воспринимая разговор с комиссаром как отдых.
– Ханна Перссон прописана у матери в Мальме, – сказала она, когда комиссар ответил. – Но не живет с ней, а обитает где-то в Катринехольме. Именно там вы задержали ее, не так ли?
– Это что у нас такое – игра в двадцать вопросов?
Анника пропустила его иронию мимо ушей.
– Похоже, у нее осталось не так много друзей детства, поэтому она, возможно, живет с несколькими другими нацистами. Все правильно?
Она услышала, как он усмехнулся.
– Продолжай.
– Она живет вместе с несколькими другими нацистами в квартире…
– Не-а, – перебил он ее, – неверно.
Анника прислонилась к бетонной стене и слишком поздно обнаружила, что кто-то именно там приклеил жевательный табак.
– Черт, – выругалась она, с отвращением стряхивая пальцами прилипшую грязь.
– Что?
– Не в квартире, значит… Она живет с несколькими нацистами в каком-то помещении… В помещении нацистской организации.
– Бинго! Но, насколько нам известно, она одинока.
Анника скромно улыбнулась.
– О’кей. И где нам найти…
Она закрыла глаза, задумалась.
– Не так много мест в Катринехольме, где нацисты могли бы обосноваться, никому не мозоля глаза, – сказала Анника, размышляя вслух. – Я бы назвала Неверторп, не будь там так много иммигрантов, – вряд ли они чувствовали бы себя уютно в такой компании. Опять же тамошние жильцы наверняка попортили бы им нервы. Так что скорее, пожалуй, это где-то в Эстере, правильно?
– Я не знаю местных названий частей города.
– Эстер находится в той стороне, где больница, там хватает грязных подвальных помещений и странных магазинчиков с видеопродукцией. Мне удалось разоблачить пор-нобутик в тех краях, когда я работала редактором местной газеты. Я права?
Он дал ей адрес.
– Это в Эстере, – сказала Анника и широко улыбнулась. – Спасибо.
Закончила разговор, снова почувствовала запах мочи и сырого бетона, вспомнила, как разочаровала Андерса Шюмана.
Ей очень захотелось что-то сделать для него.
Шеф редакции, казалось, разом забыл все приличные слова, одни ругательства теснились у него в голове. Надо же так просчитаться!
24 июля, через четыре дня после обнародования отчета. Торстенссон подождал, черт побери, не стал жульничать. Шюман мысленно не стеснялся в выражениях, пытаясь найти объяснение такому поведению главного редактора.
Он был слишком глупым, чтобы понять, о чем говорилось на правлении.
Или слишком тупым, чтобы использовать полученную там информацию для инсайдерской сделки.
Слишком трусливым, чтобы рискнуть.
Слишком лояльным, чтобы обманывать.
Слишком порядочным, пожалуй, чтобы совершить преступление.
Неизбежный вывод, вытекавший из полученного сообщения, на короткое время выбил Шюмана из колеи, заставил нервно бродить по комнате, пытаясь оценить для себя последствия услышанного. Что он, собственно, успел сделать? Какие силы привел в движение и как далеко зашел? Остался ли у него какой-то иной выход, кроме как уйти в отставку?
Он окинул взглядом редакцию сквозь стеклянную стену, медленно идущий ко дну корабль, которому требовалась помощь, дозаправка, а также избавиться от балласта, чтобы удержаться на плаву. Торстенссон не годился на роль капитана в такой ситуации, или он сам глубоко ошибался в своей оценке? Провоцировать главного редактора было непростительной ошибкой, о боже, сейчас он со всей силой осознал, как много поставил на свою взрывоопасную папку. Сам ведь не имел никаких других козырей, власти над редакцией, задания правления, только злобу, и мог использовать лишь одно оружие: гласность. А после разговора с Анникой Бенгтзон лишился и боеприпасов к нему, фактически остался с голыми руками, в нокдауне.
Он крепко сжал кулаки, видел, как Спикен говорит по телефону на месте шефа новостей – ноги на письменном столе, пачка сигарет в руке.
«Почему я так завелся? – подумал Шюман. – Кто заставляет меня лезть в это дело, пусть все катится в преисподнюю, это же, собственно, не моя проблема, я же могу снова пристроиться на телевидении, войти в разные правления, сделать ставку на информационные технологии».
Ему сразу стало легче, спина расслабилась под рубашкой.
Вот и все. Хватит. Он не останется здесь. Больше ни дня под Торстенссоном, больше ни дня разочарований и неприязни. У него не было причин откладывать.