Злоба, охватившая Анну, придала ей силы, она резко поднялась, дрожа всем телом. Восстановила дыхание, грозившее превратиться в неконтролируемую гипервентиляцию, окинула взглядом схему соединений и звуковые кабели на столе. Она участвовала в монтаже оборудования «Зеро Телевидения», приблизительно знала, как все работает. Зажмурила глаза, подумала мгновение.
Это могло получиться.
Она бросилась на пол, подобралась к пульту управления с тыльной стороны, перебросила два кабеля с видеомикшера на линию внутренней связи. Вылезла назад и, тяжело дыша, взяла неподписанную контрольную ленту и вставила ее в аппарат VHS.
Нажала клавишу воспроизведения, поднялась и вывела регулятор внутренней громкоговорящей связи на максимум.
После слов продюсерши в зале воцарила гробовая тишина, никто не дышал, у Анники остановилось сердце. Она прислонилась к окну, руки вспотели и уже не помогали удержаться на подоконнике.
«Боже, – подумала она, – это нельзя оставить без возражения. Что мне делать? Что сказать?»
– Да, – нарушил тишину Хайлендер и подошел к стоявшей на сцене трибуне. – Наша встреча приняла неожиданный оборот. Давайте попробуем взять себя в руки немного…
Телевизионная картинка на висевшем под потолком мониторе замигала, погасла, и ее сменило серое пятно. Сильный шум наполнил комнату, скрежет и грохот вырвались из громкоговорителей. Потом все услышали хорошо знакомый голос, словно призрак явился в комнату.
«Do I have to call security to get you out?»
«Какую охрану? Здесь нет никакой охраны».
«Well yeah, now you know what I mean?»
Люди в комнате замерли, когда внезапно послышался голос Мишель. Анника сразу узнала запись, но не понимала, как такое могло произойти. Она огляделась, хотела увидеть реакцию участников самого трагического события. Стефан Аксельссон был бледный как мел, казалось, он вот-вот лишится сознания, Мариана и Карл Веннергрен стояли с выпученными глазами и открытым ртом, Гуннар Антонссон весь обратился в слух, явно ждал продолжения, тогда как Карин Беллхорн, судя по покрытому пятнами лицу и наполненному ужасом взгляду, пребывала в панике.
«Get out! Get out!» – закричала она из динамиков.
Комиссар огляделся, не понимая, откуда доносятся голоса. Полицейский, стоявший рядом с Карин Беллхорн, отпустил ее.
Грохот, крик, снова грохот.
«John! Wait!»
«Ты побежишь за ним? Возьми себя в руки. Пора прекратить унижаться».
Люди стали постепенно приходить в себя, ничего не понимая, таращились друг на друга, искали ответы на возникшие у них вопросы в глазах стоявших по соседству, но не находили.
«…Crazy bitches…»
«Черт побери! Почему ты отправила его отсюда?»
«Возьми себя в руки…»
«…И что ты здесь делаешь, зачем приперлась?»
Теперь уже гул голосов стал нарастать в самом зале, смешиваясь с порой трудноразличимыми словами на записи.
«Мишель, ты ведешь себя как потаскуха. Тебе надо думать о собственной репутации. Когда становишься столь знаменитой, как ты, нельзя позволять себе подобное, иначе люди не захотят смотреть на тебя…»
Все взгляды в комнате сошлись на Карин Беллхорн, которая по-прежнему не могла пошевелиться, стояла словно окаменевшая.
Пьяный смех в громкоговорителях, нарастающий, истерический.
«Над чем ты смеешься?»
Хохот Мишель заполнил все помещение, отражался от стен, бил по ушам.
«Что здесь забавного?»
«Послушай, это же невероятно глупо. Какой смысл в успехе, если нельзя делать все, что заблагорассудится?»
«У нас масса сотрудников, за которых я отвечаю, и от тебя зависит, будут у них деньги на пропитание сегодня или нет. Ты просто обязана держать себя в руках».
Послышался грохот, заставивший всех вздрогнуть.
«Не учи меня, что я должна делать».
Теперь в голосе Мишель появились истерические нотки, она находилась на грани срыва.
«Я постоянно слышу это ото всех, по-вашему, вы можете выворачивать меня наизнанку, и я должна быть точно такой, как вы решили. Что вы, собственно, думаете? Я робот? Я такая, как есть, и не могу большего. Я не в состоянии соответствовать всем вашим чертовым требованиям и мерзким ожиданиям. Хайлендер может увольнять меня, пожалуйста. Я бы сама ушла, поскольку мне уже невмоготу!»
Все взгляды покинули Карин Беллхорн и переместились на шефа канала. Его щеки покрылись румянцем, он подозвал одного из звукотехников и пошептался с ним.
«Не трудно догадаться о чем», – подумала Анника.
Что это за чертовщина, и откуда она берется?
«Ты – избалованное дитя, – сказала Карин Беллхорн на записи. – И по-твоему, тебя надо пожалеть, не так ли?»
Звукотехник протиснулся сквозь толпу, исчез в коридоре. «Всю мою профессиональную жизнь я пахала на таких, как ты, – продолжил голос продюсерши, – эгоистичных идиотов, которые исключительно любуются собой и думают только о себе. Благодаря мне вы имеете все ваши знания, я делаю всю работу для вас, а лавры достаются таким, как ты. Как же я устала от этого!»
Люди в конференц-зале пришли в движение, перешептывались взволнованно с широко открытыми глазами. Один из полицейских пошел и встал в дверях, перекрыв Карин Беллхорн путь к бегству.
«Есть люди, достойные успеха, – сказала Мишель, – и те, которые не достойны его».
Шум на ленте, учащенное дыхание.
«Что ты имеешь в виду? Мне хватало успеха, я тридцать лет в отрасли и никогда не сидела без работы, и потом, я была замужем за… Он мог бы получить кого угодно, и…»
В конференц-зале Карин Беллхорн повернулась спиной к людской массе.
На ленте Мишель Карлссон расхохоталась снова:
«И это твой главный триумф в жизни, не так ли? Ты заполучила английскую поп-звезду? А тебе известно, кстати, что он говорит о тебе?»
«Хватит ржать, – бросила Карин Беллхорн презрительно. – Стивен любил меня по-настоящему. Ты же им нужна только для секса».
Разговор на ленте прервался, в какой-то момент Анника даже поверила, что ее выключили. Она перехватила взгляд Бэмби Розенберг, ее красные от слез глаза были наполнены отчаянием. Злоба невидимым облаком висела в комнате, Мишель, очевидно, не нашла что ответить. Когда диалог возобновился, первой заговорила Карин Беллхорн:
«Я могу начать делать твою работу в любой день, а ты не справишься с моей».
Презрительный смешок не заставил себя долго ждать.
«Я хочу, чтобы ты кое о чем знала, – парировала Мишель. – Если бы не я, ты не осталась бы на этом проекте. Хайленлер хотел поменять тебя, но я отговорила его, хотя, похоже, сильно промахнулась. Ты больше никуда не годишься. Делаешь телевидение для пенсионеров. По-твоему, благодаря тебе все функционирует, на самом же деле другим постоянно приходится прикрывать твои огрехи».
Что-то в голосе телеведущей заставило всех присутствующих замолчать. В нем появились жесткие беспощадные нотки, слышалось желание уязвить, растоптать. Судя по голосу Карин Беллхорн, она это тоже поняла.
«Это все пустые разговоры», – промямлила она.
«Но послушай, неужели ты даже не замечаешь этого? Ты просто динозавр, который никак не может понять, что ему пора уходить».
«Я не собираюсь это слушать!»
«Ты как непреодолимая преграда в редакции. Управляешь всеми, все знаешь и все можешь. Даже считаешь, что в состоянии заменить меня на экране».
«Мишель, замолчи сейчас же!»
«Почему, думаешь, я прихожу на запись, когда у меня температура сорок? Да просто из опасения, что ты усядешься там!»
Снова хохот, пьяный, истерический.
«Неужели до тебя не доходит, насколько ты жалка?»
«Ты не соображаешь, что говоришь».
«Ты пытаешься быть молодой и крутой, хотя уже полностью вышла в тираж, и всю свою желчь выливаешь на тех, кто добился успеха, вроде меня…»
«Следи за своими словами!»
«А тебе известно, что Стивен рассказывает всем подряд о твоих губках, которые ты используешь вместо тампонов? Насколько это омерзительно, по его мнению! Все знают об этом, и все смеются…»
«Берегись, ты…»
«Джон рассказал это, говорил, что ты заигрывала с ним, я сама это видела, все видели!»
«Закрой пасть!»
«Ты пыталась затащить его в постель, а он тем временем думал о том, как ты стоишь и полощешь свои окровавленные менструальные губки…»
Громкий хлопок эхом отразился от стен, нежданным раскатом грома вырвавшись из динамиков. Анника зажмурилась, толпа инстинктивно отшатнулась назад.
Гуннар Антонссон по-прежнему стоял в дверях, рассеянно смотрел по сторонам, Карин Беллхорн развернулась и таращилась на серый телевизионный экран.
На фоне затихающего звука выстрела послышалось пыхтение, словно задыхался астматик.
«Мишель?»
Звон и треск.
«Мишель? Боже, Мишель? О нет».
Глухой звук удара, словно что-то тяжелое приземлилось на покрытый ковром пол. Снова тяжелое дыхание, шуршание шагов, одежды в движении. После чего шелест сквозняка, шум ветра в отдалении, затем тишина.
Анника словно прилипла к своему месту, шум выстрела еще звенел у нее в ушах. Взгляды блуждали с телевизионного экрана на Хайлендера, на раскрасневшуюся и потную Карин Беллхорн. Гуннар Антонссон потянулся, развернулся на каблуках и ушел. Барбара Хансон оживленно шепталась со своим окружением, подавленная Мариана фон Берлиц прильнула к Карлу Веннергрену с широко открытыми и полными слез глазами.
Когда Карин Беллхорн в конце концов снова стала центром внимания, она машинально сделала шаг назад, ударилась пяткой о стену.
– Что? – сказала продюсерша, оглядевшись. – Вы верите в это?
Бэмби Розенберг, с пунцовым лицом и побелевшими губами, не сводила с нее горящих глаз.
– Да будь ты проклята! – внезапно крикнула она Карин Беллхорн. – Пусть дьявол заберет тебя!
Один из полицейских подошел к ней, чтобы она не бросилась на убийцу. Себастьян Фоллин все еще стоял у трибуны, судорожно сжимая в руках текст своей речи. Хайлендер, расположившись в углу сцены, набирал на мобильнике какой-то длинный номер, возможно, звонил в Лондон. Стефан Аксельссон наклонил голову и рыдал так, что его плечи тряслись.