На обратным ходе крючья алебарды зацепили тетиву блочного лука и разорвали ее.
Фрида в отчаянии послала в Болотную Деву еще две стрелы, уже без посредства лука, чисто на энергии прайма.
Она метила в правую руку противницы. Но промахнулась.
Затем случилось то, чего больше всего боялась и Фрида, и все ее друзья.
Дева одним прыжком сократила дистанцию. И ометающим ударом своего устрашающего оружия заставила Фриду, уклоняясь, упасть на землю.
Сердце Рутгера, следившего за поединком во все глаза, ёкнуло.
Егерь Людвиг как-то очень по-женски закусил губу.
Иманд нахмурил брови.
А простодушный Буджум изготовился испепелить Болотную Деву молниями — и будь что будет!
Однако прочитавший его намерения Иманд (в волосах Буджума уже потрескивали первые голубые разряды) молча удержал его за локоть. Дескать, погоди чуток, горячий данзасский парень, погибнуть с честью всегда успеем…
И, как показала жизнь, опытный охотник был прав.
Фрида чудом сумела увернуться от смертоносных крючьев алебарды, которые на обратном ходе грозили вырвать ей оба глаза, откатиться к краю площадки и даже подняться на корточки! И все это — за доли секунды!
Если бы сейчас левая рука Болотной Девы работала исправно, Фрида не прожила бы и пяти секунд.
Потому что воительница засыпала бы ее метательными ножами из второй, уцелевшей перевязи.
Внимание Фриды, разумеется, сконцентрировалось бы на отражении этой атаки. И тогда Болотная Дева попросту снесла бы ей голову одним ударом алебарды. Не обязательно точным: прийдись он по любому месту шлема, лучницу ждала смерть от перелома шеи!
Но в сложившейся ситуации Дева была вынуждена действовать более грубо, уподобляясь тяжеловооруженному рыцарю на лошади.
Как рыцарь, зажавший под мышкой тяжелое копье бросается на врага, так Болотная Дева атаковала Фриду, направляя навершие алебарды в живот своей противнице.
Уйти вбок героиня лорда Данзаса не успевала.
А потому смогла лишь парировать удар заговоренным щитом Рутгера, который к тому моменту очень вовремя перебросила из походного положения за спиной в боевое, на левую руку.
Магия сошлась с магией, колдовство — с колдовством!
По-змеиному шипя, брызнули веером зеленые искры, каждая размером с воробья.
Кожа, которой был обтянут щит, вдруг разразилась заунывным воем — будто восстала из праха та трехголовая чудь, с которой она была некогда снята!
Вслед за этим произошло нечто такое, чего никогда не видели ни Фрида, ни Болотная Дева.
Алебарда ушла в щит на целый метр.
Но вместо того, чтобы, пройдя сквозь кожу и дерево, выйти с противоположной стороны и пронзить Фриду насквозь, злое железо… как будто испарилось! Оно… провалилось в какую-то запредельную, невероятную пустоту!
Болотная Дева замерла от неожиданности.
В ту секунду она была похожа не на хозяйку гиблых топей и повелительницу чуди, а на простую деревенскую девчонку, вдруг обнаружившую, что ее любимая коровка Буренка доится черным, а не белым молочком.
Фрида была потрясена не меньше — ведь она тоже не знала всех свойств колдовского щита Рутгера!
Однако она не замедлила воспользоваться замешательством противницы.
Фрида рубанула ребром правой руки по основанию железной части алебарды своей противницы, откуда пулями-кугелями Визгуньи были вырваны три гвоздя.
Вспыхнув на секунду алым пламенем, древко сломалось.
Не помня себя от ярости, Болотная Дева схватилась за меч.
Последовав ее примеру, Фрида обнажила кинжал — тот, которым снабдил ее крысолов Дитер.
Болотная Дева посмотрела на кинжал с каким-то неожиданным бесстыдным интересом, будто это был мужской детородный орган.
Так, будто видела подобное оружие первый раз в жизни.
Оранжево-красный краешек солнца готовился исчезнуть за краем мира. Лезвие кинжала дало яркий кровавый отблеск.
И этот отблеск поднял из глубин души Болотной Девы воспоминания о всем том добром и хорошем, чем баловала ее жизнь. В ее сознании произошла мгновенная, но от того не менее бурная, всесокрушающая революция. Болотная Дева вдруг увидела мир добрым и ласковым.
— Почему… мы… ты и я… деремся? Скажи мне… сестра? — спросила она, глядя на Фриду глазами, исполненными недоумения и боли.
— Мы? — глухим от страха и боевого азарта голосом переспросила Фрида. — Мы деремся потому… потому, что ты… этого захотела!
— Я? Захотела? — словно пьяная, переспросила Болотная Дева.
— Да-да, именно ты… Потому что я, ну то есть мы, наш отряд, совершенно не хотим ни с кем драться! Мы идем по своим делам… И мы не считаем вас своими врагами! Это вы, вы считаете врагами нас! — последние слова Фрида практически прокричала.
— Я? Врагами? Нет… Ты хорошая, чистая девушка… У тебя отважное сердце… Ты преданно служишь своему господину и своим друзьям, — как в чаду произнесла Болотная Дева, глядя зачем-то на свои руки.
— Может быть и так, — согласилась Фрида. — То есть и без “может быть”. Всё именно так. Но я была такой и тогда, когда твоя чудь едва не растерзала нас на мелкие кусочки! Такой я остаюсь и теперь…
— Да, ты была такой и раньше, — согласилась Болотная Дева. — Но тогда я этого не видела. А теперь — теперь вижу.
— Значит ли это, что мы можем идти? И вы, ну то есть твои твари, не станете больше преследовать нас?
— Идите. Я разрешаю. Но если ты решишь вернуться, знай: я навсегда твоя сестра… Твоя союзница… Только позови меня по имени — и я приду!
“Надо ли понимать это так, что я победила? Победила в том поединке?” — вот о чем думала Фрида, когда отряд вновь вышел на тропу, оставляя позади и Болотную Деву, и ее удручающе кусачий зверинец, и Змеиную Дамбу.
Фрида не подавала виду, но она была поражена до глубины души.
Но не тем, что им удалось спастись из безвыходного положения.
И даже не тем, что она, самый слабый рукопашный боец в отряде (возможно, помимо Шелти, но и это под вопросом), сумела выстоять в поединке с несомненно более сильным противником.
Но скорее тем, какой была ее противница.
И тем, насколько сильно Болотная Дева была не похожа на нее, на Фриду.
Речь шла даже не о внешности, хотя и внешне никто и никогда не принял бы Болотную Деву с Фридой за сестер.
Речь шла скорее о понимании своего места в мире.
Если Фрида всю жизнь училась подчиняться, то Болотная Дева была настоящей королевой.
И не только потому, что ее платье было расшито жемчугами и изумрудами. Не только потому, что сотни опасных тварей ловили каждый ее жест, каждый ее взгляд, ожидая приказаний.
А потому, что она жила так, как сама хотела. И делала только то, что сама, сама считала правильным.
Стоило Болотной Деве решить, что Фрида — хорошая девушка с чистым сердцем, и она тотчас отпустила ее, разрешила уйти ей и даже ее друзьям.
Фрида, увы, была уверена, что будь она на месте Болотной Девы, она бы… постеснялась болотной чуди, своих подданных! Постеснялась бы менять решение! Испугалась бы показаться побежденной! Она была бы до последнего заложницей ситуации. Первым делом она, Фрида, подумала бы: “А что скажут они? Чего они ожидают от меня?”
Конечно же, чудские уродцы, все эти фрины с иглострелами, ожидали, что их предводительница нарежет наглую девицу с пушкой Визгуньей на тонкие лоскутки! А кусочки сладкого девичьего мяса, оставшиеся от этой процедуры, скормит им, ведь они так проголодались, преследуя непрошеных гостей!
Да, чудь была уверена, что спутники Фриды тотчас отправятся к ним в суп (если, конечно, чудь варит суп). И что именно ради этого затеян весь сыр-бор.
Но Болотная Дева решила иначе. И ей было плевать на чужое мнение! Даже на мнение своих союзников и подопечных!
Фрида знала: она не умеет поступать так.
Не умеет слушать голос своего сердца и ставить слова, сказанные этим голосом, выше, чем слова, к примеру, своего господина, лорда Данзаса.
Плохо ли это?
Может и неплохо.
Но это — страшно неудобно.
И главное, в чем призналась себе Фрида, ей безумно, до смерти хотелось бы попробовать жить как Болотная Дева.
Самостоятельно, самочинно, самодержно.
“Но готова ли я заплатить за такую жизнь бессмертием, которое даруют мне вассальные отношения с моим лордом?”
Ответа на этот вопрос Фрида пока не знала.
Точнее, уже знала. Но все еще боялась признаться себе в том, что знает…
В то утро она была на тропе замыкающей.
Время от времени она бросала тревожные взгляды на болота. Но болота больше не казались ей такими уж убогими и страшными. Может быть потому, что она впервые в жизни посмотрела на них глазами Болотной Девы?
А Рутгер, который исподтишка наблюдал за Фридой, чувствовал, как сердце его разрывается от нежности к недоступной героине, словно бы погруженной в волшебный сон наяву.
Вдруг ему вспомнилась Бэль, героиня его школьного друга, беспутного лорда Митчела, с которой у него был недолгий, но очень бурный и очень тайный роман. Хотя он и не любил Бэль (даже в пятнадцать ему хватало честности отдавать себе отчет в этом обстоятельстве!), их свидания, исполненные сладостных утех плоти, были воистину прекрасны. О, они были незабываемы! И недаром, ох недаром Бэль до сих пор иногда снилась ему ночами!
“А что, если и Фридой было бы также, как когда-то с неутомимой, всегда изобретательной и страстной Бэль?” — подумалось Рутгеру. Но он тут же отогнал эту крайне неуместную мысль прочь. И уронил вздох, исполненный тоски и надежды.
Глава 12. Алхимическое письмо
“Палингенез ведет к неизбежному поклонению бумаге. А значит, толкает магов на скользкий путь магической бюрократии!”
С первого же вечера их знакомства между лордом Данзасом и охотником Имандом существовала недоговоренность. А именно: куда же они в конечном итоге идут?! И что же они, ищут?!
И хотя Рутгер мог с чистым сердцем не считать себя виновником этой роковой недоговоренности — всему причиной были козни ученого Грегориуса! — он жаждал как можно скорее внести ясность.