Попробуем зайти с противоположной стороны. Человечество всеми силами сохраняет природу в неприкосновенности, для чего закрывает шахты, заводы, уничтожает транспорт, переходит на натуральное хозяйство. Воздух, вода, почва очищаются от загрязнения. Восстанавливаются нарушенные экосистемы. Люди дышат легко, живут весело, ...но недолго. Останавливается прогресс, резко ухудшается качество жизни, снижается ее продолжительность. Человечество теряет все свои интеллектом, потом и кровью завоеванные преимущества, становится на грань выживания. И снова замкнулся круг.
Философ это понимает. Он говорит: «Все — суета сует». И остается созерцателем. Вынужден им быть. Ведь для того, чтобы стать деятелем, активным преобразователем мира, нужно остановиться на чем-то одном, выбрать из двух альтернативных возможностей — только одну.
В каждом явлении, таким образом, содержатся неразрывно связанные, взаимообусловленные «да» и «нет», go нельзя одновременно сказать «да-нет». Либо «да», либо «нет». Иначе любая интеллектуальная модель любой части бытия так и останется лишь умозрительной. Нельзя реализовать на практике амбивалентную модель. Практика требует конкретности, определенности.
Нужно выбрать цель и добиваться ее, закрывая глаза на все остальное. Так поступают практики. Один добывает нефть. Другой — восстанавливает леса, очищает водоемы.
Теперь зададимся вопросом: почему один человек понимает мир (и, соответственно, ведет себя) как философ, а другой — как практик? Может быть, это происходит по желанию? Захотел — пофилософствовал на тему о диалектическом единстве и борьбе противоположностей, надоело — взялся за проектирование, а там и за прокладку туннеля под Ла-Маншем? Мы противоречили бы себе, если бы ответили на этот вопрос положительно. Разумеется, нет. Желание здесь ни при чем. Вернее, желание возникает тогда, когда в характере человека объективно существуют адекватные ему внутренние условия, когда человеку сложно, а порой — невозможно действовать иначе.
Когда же возникает желание создать нечто реальное, по-настоящему значительное, а то и, чем черт не шутит, масштабное? — Когда у человека есть для этого силы, энергия, которая буквально «распирает» его, не дает ему сидеть, сложа руки. Это первое условие. А второе — когда он четко видит цель, то есть предполагаемый результат своей деятельности. Когда он уверен, что ему ничего, кроме этой цели, не нужно, что он поступает единственно верно, добиваясь именно этой цели, что этому нет альтернативы.
Можно предположить, переходя с поведенческого на нейрофизиологический уровень, что внутренними условиями подобной прагматической, нацеленной на достижение конкретного результата стилистики поведения (не буду вас больше интриговать, вы и так уже догадались, что в этом случае мы говорим о паранояльной тенденции) являются: а) сильная нервная система (энергичность, работоспособность) и б)... легкие органические изменения в головном мозге.
Снова «здорово»! — скажете вы. — Опять органические изменения? Они-то с какого боку?
Давайте, разберемся. Ну, против сильной нервной системы, надеюсь, возражений нет. Что же, если не она, обеспечивает энергетический потенциал, необходимый для воплощения замысла в жизнь? А вот откуда берется целенаправленность?
Судя по всему, она является результатом длительной концентрации (то есть застоя) возбуждения в системе нейронов, обеспечивающей выполнение данной (а не какой-то другой!) деятельности, решение конкретной задачи. Иными словами, не было бы этого застойного возбуждения, не было бы и направленности на цель. Энергия распылилась бы, была бы израсходована на множество разрозненных, разнонаправленных поступков (как это происходит у обладателей гипертимного радикала).
В свою очередь, застой возбуждения обусловлен органическими изменениями в нейронах. При формировании паранояльного радикала, по-видимому, органический процесс не достигает той степени выраженности, которая приводит к заметному ослаблению нервной системы (как это происходит у эпилептоидов), но, тем не менее, лишает психику гибкости, способности быстро переключаться с одной задачи на другую.*
*Можно предположить, что небольшое (по нейродинамическим меркам) снижение скорости переключения нейронов с одного контакта на другой делает энергетически невыгодным, неэффективным формирование новых нейронных ансамблей, отвечающих за решение новых поведенческих задач. Решаемая задача становится основной, приоритетной, притягивает к себе все имеющиеся ресурсы. Тем самым обеспечивается целенаправленность и результативность поведения. Образно говоря, симфоническому оркестру Большого театра не к лицу срываться с места посреди увертюры и мчаться через улицу, в Театр оперетты, чтобы сыграть там пару тактов и стремглав нестись обратно. Сели — так играйте!
Параноик (давайте так — любовно — называть обладателя доминирующего паранояльного радикала) склонен к «застреванию». Но, в отличие от эпилептоида, ослабленного и оттого застревающего на эгоистических тревожно-агрессивных переживаниях, параноику хватает сил застревать не на поверхностных, формальных, а на содержательных сторонах жизни и деятельности. И, застревая, переделывать, преобразовывать их.
Ощущая в себе большой заряд энергии, параноик, как правило, ставит перед собой задачи, сложность и масштабы которых объективно превышают возможности индивидуума.
При этом он переживает необходимость решения этих задач как свою собственную, личностно значимую проблему. Это очень важно! С одной стороны, он не хочет отказываться от задуманного, но с другой — реально не в состоянии воплотить в жизнь свои намерения в одиночку. Вот из чего рождается настоящее лидерство.
Параноик — истинный лидер. Он твердо знает, чего хочет. Он преисполнен целеустремленности и энергии.
Он воспринимает окружающих как подспорье в реализации своего масштабного замысла, по сути — как часть самого себя.
Пример 7
Примером тому может служить любой масштабный политик-преобразователь, основатель научной школы, театра, бизнеса... Для таких все, кто рядом — соратники, остальные — противники, оппоненты. При этом кровное родство значения не имеет. Параноик отдаст свое дело в руки истинному последователю, а не родному сыну, если эти социальные роли не совпадают. Таков был Петр Великий, издавший указ о престолонаследии, по которому российский император получал право сам определять кандидатуру следующего за ним государя — преемника. Для Петра его реформы — дело всей жизни — были важнее корпоративных интересов династии Романовых.
Истероид, желая быть на виду, тоже претендует на лидерство. Но, как и все остальное в его исполнении, это не более чем очередная имитация, создание иллюзии. Да что и говорить, выполнению представительских функций истероида учить не надо. Ах, как великолепно он смотрится в президиуме! Ах, как вдохновенно вещает с трибуны! Ах, какой грозный он и одновременно покровительственный в помпезном начальственном кабинете, восседая на троне!.. Ах, как величественно он принимает верительные грамоты от иноземных послов! Прекрасно. Вот только главного от него не дождетесь — реального дела. Все начнется и закончится «распушением хвоста» и сотрясанием воздуха.
Стремится к лидерству и эпилептоид. Он хочет быть вожаком стаи. Жестким, авторитарным, требовательным. Но что он способен требовать от других? — Порядка. Дисциплины. Покорности. Страха. Подобострастия... Не более. На этом его социально-психологическая программа заканчивается. Эпилептоид не ставит новых преобразовательных задач. В лучшем случае, он может заставить других выполнять рутинные задания в законсервированных, стабильных условиях существования организации (если только эти «другие» не разбегутся кто куда из-под его грубого диктата).
Из многочисленных функций управления эпилептоид относительно хорошо справляется с распределением обязанностей между исполнителями и контролем промежуточных и окончательных результатов работы. А это, согласитесь, не есть полноценное лидерство.
Вернемся, однако, к параноикам. Их психологическая (как мы теперь понимаем, природой предначертанная!) позиция лидера порождает характерную этику и эстетику. Предлагаю, коллеги, обсудить эту важную тему в следующем разделе.
Поскольку не существует специфического паранояльного типа телосложения, начнем сразу с эстетики, то есть в нашем случае — с оформления внешности.
Параноики всем стилям предпочитают классический (они, собственно говоря, его и создают). И не только в одежде.
У классического стиля есть три, как минимум, качества, созвучных паранояльной тенденции. Первое: он выдержал испытание временем. Второе: его признает подавляющее большинство людей, он понятен и близок массам.
И третье, главное: классический стиль в мировой культуре отражает совершенно определенную социальную позицию — безусловный приоритет общественных целей, ценностей над индивидуальными. И это становится основой паранояльной этики.
«Единица — вздор! Единица — ноль! Голос единицы тоньше писка», — заявляет классический стиль устами Маяковского.
Примерно о том же самом говорит и параноик, выбирая прическу, одежду, обувь строгого, без излишеств, классического стиля.
В этом стиле, в отличие от спортивного, отсутствует агрессия (точнее, агрессивность индивида). Отсутствует также яркость и, стало быть, претензия на исключительность. Классический стиль, с его тенденцией к унификации формы, с его прямыми углами, заряжен социальным, а не индивидуалистическим содержанием. Он отражает уверенную, консолидированную силу общества и, соответственно, готовность служить его интересам, общественному благу.
Если в характере человека паранояльный радикал сочетается с истероидным, то на его одежде (и в его руках) появляются разного рода знаки принадлежности к идеологическим или профессиональным группировкам: надписи на майках, значки с изображением руководителя партии или с ее девизом, флаги, цеховые эмблемы*...