В спальне — непроглядная темень, и Джиллиан не сразу понимает, что бугорок под ворохом покрывал — не что иное, как форма существования живого человека. Зато ей нетрудно распознать жалость к собственной персоне и отчаяние. Этот диагноз Джиллиан ставит в два счета, поскольку сама тысячу раз бывала в подобном состоянии и притом знает, каким способом от него избавиться. Племянниц она отправляет спать, не слушая их возражений, а сама идет на кухню и смешивает в кувшине коктейль «Маргарита». Потом берет кувшин и, прихватив два бокала, обмакнутых в крупную соль, выносит все это на задний двор и оставляет у двух садовых кресел, стоящих возле огородика, где изо всех сил стараются расти огурцы.
На этот раз, поднявшись к Салли, она уже не озадачена видом вороха покрывал. Теперь она точно знает, что под ними прячется человек.
— Ну-ка вставай, — говорит Джиллиан.
Глаза у Салли закрыты. Она парит где-то, где кругом тихо и бело. Ей и уши хотелось бы заткнуть, потому что слышно, как приближается Джиллиан. Джиллиан стаскивает с Салли покрывала и хватает ее за руку:
— Подымайся.
Салли скатывается с кровати. Она открывает глаза и моргает.
— Уходи, — говорит она сестре. — Не трогай меня.
Джиллиан поднимает Салли на ноги, выводит из комнаты и ведет вниз по лестнице. Вести Салли — все равно что волочить вязанку дров: она не противится, но повисает одеревенелой тяжестью. Джиллиан толкает плечом заднюю дверь, и за порогом струя влажного воздуха ударяет Салли в лицо.
— Ой, — вырывается у Салли.
Она порядком ослабела и рада опуститься в садовое кресло. Садится и откидывается назад, готовясь вновь закрыть глаза, но замечает, как много высыпало на небо звезд. Когда-то, еще у тетушек, они с Джиллиан забирались летними ночами на крышу дома. Вылезти на крышу можно было через слуховое окошко, если, конечно, не бояться высоты и не шарахаться от бурых маленьких летучих мышей, которые слетались пировать в тучах комаров, что толклись в воздухе. Они с Джиллиан не забывали загадать желание, едва покажется первая звездочка, — всякий раз одно и то же и о котором, понятно, нельзя сказать вслух.
— Можешь не волноваться, — говорит Джиллиан. — Ты им и взрослым будешь нужна.
— Ну да, как же.
— Вот мне ты ведь нужна до сих пор?
Салли оглядывается на сестру, которая разливает по бокалам «Маргариту»:
— Зачем это?
— Не окажись у меня здесь тебя, когда случилась эта история с Джимми, сидеть бы мне сейчас в тюрьме. Ты просто знай, что без тебя мне бы тогда не справиться.
— Так это потому, что он был тяжелый, — говорит Салли. — Была бы у тебя тачка, обошлось бы и без меня.
- Нет, правда, - настаивает Джиллиан. - Я у тебя в долгу по гроб жизни.
Она поднимает бокал в ту сторону, где похоронен Джимми.
— Чао, бамбино, — говорит Джиллиан.
Ежится, как от озноба, и отпивает глоток из бокала.
- Прощевайте, без вас веселей, - бросает Салли в сырое и душное пространство.
Хорошо, проведя столько времени в помещении, выйти на открытый воздух. Хорошо сидеть вдвоем на травке в час, когда сверчки неспешно выводят свои предосенние рулады.
У Джиллиан на пальцах соль от «Маргариты». На лице ее - та самая прелестная улыбка, от которой она выглядит моложе. То ли здешняя влажность оказывает благотворное действие на ее кожу, то ли это игра лунного света, но что-то в ней появилось совершенно новое.
— Я никогда не верила в счастье. Думала, его вообще не бывает. И вот теперь — полюбуйтесь! Готова верить во что угодно!
Салли хочется протянуть руку и потрогать луну — проверить, прохладная ли она на ощупь, или у нее только вид такой. Ей за последнее время не раз приходило в голову, что, может быть, когда живые становятся мертвыми, они оставляют по себе пустоту, вакуум, который не заполнить никому другому. Ей самой раз в жизни крупно повезло, хоть, правда, очень ненадолго. Может быть, уже за это надо сказать спасибо и не рыпаться.
— Бен попросил, чтобы я переехала к нему, - говорит Джиллиан. - Я, можно считать, ответила отказом.
— Переезжай, — говорит ей Салли.
— Так просто?
Салли решительно кивает головой.
— Что ж, может, стоит подумать, — признается Джиллиан. — На время. Пока нас не связывают никакие обязательства.
— Да переедешь, будь уверена.
— Ты, наверное, все это говоришь, потому что хочешь от меня избавиться.
— А я не избавлюсь. До тебя будет всего три квартала. Хотела бы избавиться — сказала бы: езжай назад в Аризону.
Фонарь над крыльцом облепили белые бабочки. Крылья у бабочек отяжелели от влаги, их полет напоминает замедленную съемку. Они белесые, как луна, и, отлетая неожиданно прочь, оставляют в воздухе мучнисто-белый след.
— На восток от Миссисипи. - Джиллиан ерошит себе волосы. — Брр...
Салли растягивается плашмя в садовом кресле и смотрит в небо.
— Вообще-то, — говорит она, — я рада, что ты здесь.
В те жаркие, одинокие ночи у тетушек, сидя на крыше дома, обе они всегда загадывали то же самое желание. Чтобы когда-нибудь в будущем, когда они станут взрослыми, глядеть на звезды и не бояться. И вот она настала, та желанная ночь. Вот оно, это будущее. И можно сидеть на вольном воздухе, сколько вздумается, оставаться на этой лужайке, покуда не померкнет последняя звезда; никуда не трогаться хоть до полудня, глядя, как небо окрашивается в чистейшую лазурь.
ВОСПАРЕНИЕ
В августе месяце всегда держите на подоконнике мяту, чтобы назойливые мухи жужжали где-нибудь на улице, где им и положено быть. Не думайте, что лето кончилось, даже когда поникают и блекнут розы и звезды располагаются на небосклоне в ином порядке. Никогда не полагайтесь на то, что август — надежный и безопасный месяц года. Это поворотное время, когда не поют больше птицы по утрам, а вечера сотканы в равных долях из золотистого света и черных туч. Основательное и зыбкое с такой легкостью меняются местами, что начинаешь оспаривать и подвергать сомнению даже то, что, казалось бы, твердо знаешь.
В особенно жаркие дни, когда хочется удавить каждого, кто скажет вам слово поперек, или хотя бы дать ему по шее, отведите лучше душу, выпив лимонаду. Сходите купите себе первоклассный комнатный вентилятор. Остерегайтесь наступить на сверчка, который забился в темный угол вашей гостиной, а не то вам изменит удача. Избегайте мужчин, которые называют вас «детка», и женщин, у которых нет подруг, а еще - собак, которые любят чесать себе брюхо и не слушаются, когда им скажешь: «Лежать!» Носите темные очки; примите прохладную, освежающую ванну с лавандовым маслом. В полдень старайтесь укрываться от солнца.
Гидеон Варне, будь его воля, вообще зачеркнул бы август как таковой, проспал бы четыре недели без просыпу до самого сентября, когда жизнь войдет в нормальное русло и начнутся занятия в школе. Однако не проходит и недели с начала этого трудного месяца, как его мать объявляет, что выходит замуж за какого-то типа, о котором Гидеон имеет самое смутное представление.
Жить они переедут на новое место в нескольких километрах от Развилки, и это значит, что Гидеон будет ходить в другую школу вместе с тремя сводными братцами, с которыми ему предстоит познакомиться в конце следующей недели, когда его мать устраивает праздничный обед. Не зная, какой реакции ждать от сына, Джинни Варне долго не решалась сделать это сообщение, но теперь, когда все слова сказаны, Гидеон кивает головой, и только. После короткого раздумья, когда его мать, волнуясь, ждет ответа, он прибавляет:
— Отлично, мам. Я рад за тебя.
Джинни Варне думает, что, наверное, ослышалась, но не успевает переспросить, так как Гидеон тут же ныряет к себе в комнату, а через полминуты выскакивает из дому. Удирает оттуда без оглядки, как сделает снова через пять лет, но только тогда уже — всерьез и надолго. Тогда он уедет учиться в Беркли или Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, а пока несется во всю прыть по Развилке с единственным желанием — убежать подальше. Куда — гадать не нужно: его ведет чутье, и в глубине души он знает, где хочет быть. Не проходит и десяти минут, как он, весь взмокший от пота, оказывается возле дома Кайли и застает ее в саду: она сидит на старом индейском покрывале, разостланном под дикой яблонькой, и пьет чай со льдом. Они не виделись со дня рождения Кайли, но все в ней до боли близко и знакомо. Изгиб ее шеи, линия плеч, губы, форма рук, — при виде всего этого у Гидеона пересыхает в глотке. Наверное, он дурак, что поддается таким чувствам, но он ничего не может поделать. Он не уверен даже, что способен сейчас заговорить.
Жара стоит такая, что ни одной птицы не видно в воздухе, а воздух такой влажный, что пчелы и те не летают. Кайли вздрагивает от неожиданности, увидев Гидеона; кубик льда, который она грызла, выпадает у нее изо рта и скользит вниз по коленке. Но она не обращает внимания. Не замечает, что высоко в небе пролетает самолет, что по покрывалу ползет гусеница, а ей самой вдруг стало еще жарче, чем было всего минуту назад.
— Сейчас увидим, как я быстренько тебя обставлю, — говорит Гидеон.
Шахматная доска у него с собой — старая, деревянная, полученная в подарок от отца еще в восемь лет ко дню рождения.
Кайли задумчиво прикусывает губу.
— Победителю — десять зеленых, — отзывается она.
— Заметано. — Гидеон весело скалит зубы. Он снова обрился наголо, и голова у него гладкая, как галька. — Мне денежки всегда пригодятся.
Он плюхается на траву рядом с Кайли, но еще не решается поднять на нее глаза. Она, возможно, думает — ну сыграют они, большое дело, но все обстоит куда серьезней. Если Кайли сейчас не выложится, не будет сражаться насмерть — то, значит, они больше не друзья. Он и сам не рад, что это так, но либо они будут до конца честны друг с другом, либо могут прямо сейчас разойтись в разные стороны.
Такого рода проверка хоть кого заставит нервничать, и лишь к тому времени, когда Кайли обдумывает третий ход, Гидеон набирается наконец духу посмотреть на нее внимательно. Волосы у нее уже не такие белобрысые, как были. То ли покрасилась, то ли, возможно, светлая краска смылась — сейчас они приятного медового цвета.