Б о й к о (ударяет по струнам). Да хватит, ей-богу. Одно и то же.
П о п о в. Погоди, Валентин. Излагай дальше, Зизи.
З е н к е в и ч. Дальше что? Мать ее пришла, целая паника. Крот говорит: я ее доставил до парадной, а дальше — не знаю. А Машка на последний урок является в класс, собственной персоной. «Где была?» — «Мое личное дело», и все молчит, как неорганическая. Машка ведь ушла из нашей школы, тебе разве не говорили?
П о п о в. Нет. Меня щадят.
Комаров вдруг включил проигрыватель на полную мощность. Люба подошла, выключила.
Так вот. Второго апреля Пронина была у меня. Приехала сразу после завтрака, просочилась в щель за лабораторией, и мы с ней все утро мотались по территории. Ясно, где была Пронина?
Комаров опять включил проигрыватель, Люба опять выключила.
М а ш а. Ко мне вопросы есть? Или можно идти?
А н н а А л е к с а н д р о в н а. Погоди, Маша. Сейчас кажется — как все было просто, а мы на это простое столько нагромоздили… Целый небоскреб.
З е н к е в и ч. Машка, ну почему ты молчала?
М а ш а (старательно бесстрастным тоном). Потому что нечего было говорить. Про мои домашние дела-события знал только один человек в классе. А когда я пришла на вечер, все стали меня поздравлять. С такими лицами… Кротов меня отвез домой, а я домой не пошла, поехала на вокзал, сидела там, каталась на электричке. Взад и вперед. Потом приехала к Лешке, мы поговорили, не обо мне, но все равно, я как-то отошла. А потом я вхожу в класс, и все опять смотрят…
З е н к е в и ч. Ой, ну Машка, а как на тебя особенно смотрели?
Л ю б а. Смотрели. Как на голубой экран смотрели. А что еще выкинет, до чего интересно, прямо многосерийный телефильм.
Б о й к о. Ладно. Вот хотите скажу, кто действительно виноват.
К р о т о в. Я, надо думать?
Б о й к о. Ты. Правильно, ты не врал. «Отвез, доставил, что дальше было, не знаю». Все верно. Только ты с таким видом это говорил… Мол, говорить говорю, а думать можете что хотите. И думали. Потому что — рост, и мотоцикл, и вообще ты — элита.
А н н а А л е к с а н д р о в н а. Не то, Валентин. Не то. Вот я сейчас поняла. Просто с нами случилась страшная вещь — со всеми нами. Такая вот инерция осуждения, массового, слепого… Пронина отсела на отдельную парту, Пронина ни с кем не разговаривает, Пронина отказалась идти к директору. И так далее, снежным комом. Самое страшное — вот такая коллективная глухота, когда человек, что ни сделает, все одно, виноват. Массовый психоз осуждения. А ведь, в общем, мы все — нормальные люди, даже вроде хорошие, и ведь в душе никто не верил…
К о м а р о в. Почему — никто? Не знаю, как другие, а я верил.
М а ш а. Это я видела, что ты верил. До свидания. (Выбежала.)
И р м а. Я тоже пошла. До свидания. (Тоже вышла.)
З а т е м н е н и е.
Двор. М а ш а и И р м а.
И р м а. Это я тогда рассказала про твои домашние дела-события.
М а ш а. Я так и думала. Кроме тебя я никому не говорила.
И р м а. Мишкины рисунки. Пускай валяются?
М а ш а. Пускай.
И р м а. Ведь ты на самом деле не любишь Мишку. Ты вообще никого не любишь. Тебе нужно одно — чтобы все перед тобой падали. Как тот курсант, которого я себе присвоила. Помнишь, в троллейбусе, когда ты везла цветы: «Девушка, вам не тяжело, девушка, вам помочь?»
М а ш а. Смешно. Вот сколько лет мы считаемся подругами, а я всегда знала: ты на меня затаила. Только — почему? Не понимаю.
И р м а. Не понимаешь? Хочешь, объясню? Потому что ты все время прикидываешься. Делаешь вид. Что такая несчастная, так страдаешь, дома плохо, в школе плохо, ужас!.. Ничего ты не несчастная, ты счастливая. Только не ценишь. Знаешь, когда человек по-настоящему несчастный?
М а ш а. Когда?
И р м а. Когда любишь… ну не знаю — математику, французский, — а не дается. Когда приходишь на танцы — и стоишь у стеночки. Когда любишь человека… Да ладно. Что тебе объяснять. Все равно — какая была, такая останешься. Будешь всю жизнь выкидывать всякие фокусы.
М а ш а. Как раз вчера выкинула очередной. Перехожу на вечернее.
И р м а. Из-за дома? (Маша кивнула.) Зря. Я бы на твоем месте…
М а ш а. Кстати, насчет моего места. Оно освобождается. Поговори в деканате. Ты ведь хотела на дневное…
И р м а. Мне твое место не нужно. Я всего сама добьюсь, понятно?
Ушла. Появилась А н н а А л е к с а н д р о в н а, подошла к Маше.
А н н а А л е к с а н д р о в н а (тронула Машу за плечо). Маша. Я перед тобой виновата.
М а ш а. Нет, Анна Александровна. Вы меня всегда отстаивали, как могли.
А н н а А л е к с а н д р о в н а. Не отстояла.
М а ш а. Потому что я вам не помогала. Наоборот — мешала. Мне тогда казалось, все против меня. И вы тоже. А что защищаете — так только из педагогического принципа. Вот я и искала слова, чтобы побольнее, чтобы обидеть.
А н н а А л е к с а н д р о в н а. Я помню. Что я хожу с ведерком розовой краски и все крашу в розовый цвет. И вся сволочь мне скажет за это большое сердечное спасибо.
М а ш а. Теперь я так не думаю.
А н н а А л е к с а н д р о в н а. А я не знаю; может быть, в этом и есть доля правды. Может, это у меня заложено в биографии. Детство у меня было счастливое. Голодное, блокадное, а все равно — счастливое. Мы с мамой очень дружили. Поступила, куда собиралась, влюбилась — и вышла замуж, хотела сына — родился сын. Видишь, все розовое. Потом изменилось многое, мама умерла, и вообще… А у меня так и осталась привычка к розовому цвету, хоть он мне не по возрасту и не к лицу… Ты куда сейчас?
М а ш а. Не думала еще.
А н н а А л е к с а н д р о в н а. Ты собиралась ночевать у Ирмы?
М а ш а. Договорюсь с кем-нибудь из девчонок.
А н н а А л е к с а н д р о в н а. А дома знают?
М а ш а. Дома привыкли. Я поставила точки над и. Когда мой так называемый отец приходит, я ухожу. Все четко.
А н н а А л е к с а н д р о в н а. Бес гордыни в тебе, Мария Пронина. А ты не думаешь, что ему все-таки больно? И незаслуженно больно.
М а ш а. Ему не больно. (Достает журнал.) Победитель, правда? Я его так про себя и называю — победитель. У него все — и слава, и полмира объездил, и все ему удается, все получается, даже остроты — я иногда вспомню в метро и смеюсь. А вот сколько ему лет, вы можете сказать? Шестьдесят пять, а он молодой, вот смотрите, а Вера Сергеевна, это его жена — законная, — она старуха, понимаете? Старая старуха. Но он ни о чем таком не думает, он считает, что на все имеет право, в том числе на то, чтоб я его любила. Как любящая дочь. Знаете, я после того, как вернулась, у нас был разговор. Он мне говорит: «Неужели тебя трогают идиотские предрассудки, будь свободной». Ну, и так далее. А я смотрю, ему не больно. Ни капельки. И не было больно — никогда. Ни от чего, ни от кого. Всем бывает, всем, кого я знаю, а ему — нет. Я ведь из-за этого. А не из-за предрассудков. Предрассудки!.. Тут как-то я иду по лестнице, а одна соседка говорит другой: «Они у него при-хе-хе…» При-хе-хе!.. Вы слышали это слово?
А н н а А л е к с а н д р о в н а. Нет.
М а ш а. А я слышала. И не хочу понимать отца… Я пойду, Анна Александровна. До свидания. (Положила журнал в сумку.)
А н н а А л е к с а н д р о в н а. Вот что… Ни к кому из девчонок ты не пойдешь, а останешься у меня. Пойди позвони домой, скажи, где ты, и сразу возвращайся. Не спорь, со мной спорить бесполезно.
М а ш а. Но, Анна Александровна…
А н н а А л е к с а н д р о в н а. Иди, беги. Я тебя буду ждать. Автомат за углом.
Маша ушла. Из дома вышел К о м а р о в, оглядывается.
Маша пошла звонить. Я, конечно, ничего не могу тебе советовать, но я бы на твоем месте подождала ее. (Ушла.)
Кухня. Р о с т и с л а в А н д р е е в и ч сидит на табуретке и играет сам с собой в «веревочку». Он позевывает, ему скучно, и он как будто не в духе. Быстро вошла А н н а А л е к с а н д р о в н а.
Р о с т и с л а в А н д р е е в и ч. Совсем ты избегалась, бедняга.
А н н а А л е к с а н д р о в н а (села рядом с Ростиславом). Выясняла отношения с Машей Прониной. Она сегодня останется у нас. Устрою ее на диване в большой комнате.
Р о с т и с л а в А н д р е е в и ч. Знакомая ситуация. (Сел, опять взялся за веревочку.) А может, эти рыцари все-таки доставят ее домой? Кто там при ней состоит — этот в галстуке или художник?
А н н а А л е к с а н д р о в н а. Комарову я велела ее подождать, но все равно, он перед ней так виноват… Да дело не в рыцарях, у нее в семье… ну, словом, она опять не хочет идти домой, а я не хочу, чтобы она скиталась где попало. В общем, все это достаточно сложно.
Вошел И в а н, остановился у двери, подкидывает и ловит какой-то камушек. Р о с т и с л а в А н д р е е в и ч мельком взглянул на него.
Р о с т и с л а в А н д р е е в и ч. В общем, все это достаточно просто. Узел порядка этого. (Распустил веревочку.) Ты за свою Пронину не беспокойся. Такая Маша в жизни не заблудится, могу гарантировать. Сумеет распорядиться своими чрезвычайно удачными внешними данными.
И в а н (заикаясь). Папа… К-как ты м-можешь… Это нечестно, т-ты же ее не знаешь совершенно.
Р о с т и с л а в А н д р е е в и ч (встал). Знаю. И еще нечто знаю. Как ты думаешь, Аня, что у нас в кулаке? (Берет Ивана за руку.)
И в а н. Пусти…
А н н а А л е к с а н д р о в н а. Слава, не надо.
Р о с т и с л а в А н д р е е в и ч. Надо. Вот. (Демонстрирует Анне разжатую ладонь Ивана, на которой лежит бусинка.) Бусинка из ожерелья вашей школьной Афродиты. Еще одна жертва — твой сын.
И в а н (в ярости сжал кулак, засунул в карман). Я тебе н-никогда, н-никогда не п-прощу, по-по-нятно?