(сосредоточенно что-то ищет). Вот здесь они лежали.
С е в а. Мама! Какие полотенца?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Вафельные. Я их всегда даю ему в командировку. Он любит вафельные. У вас у всех — великие проблемы, а у меня — пустяки, но если бы не эти пустяки, вы бы давно заросли грязью. А у меня еще работа, которая для вас — тоже пустяки. Не могу больше, честное слово. (Села, обхватила голову руками.)
Г а л ю с я (не отрываясь от журнала). У меня денег нет. Я все реализовала из своего, что было товарного. Осталась только вот эта тряпочка (потрогала свой наряд) и две пары штанишек.
С е в а. Начальник плавстройотряда — слова-то какие кривые… Он же со сдвигом, честное слово. Не знаешь, как подступиться. Представляю, как от него плачут на работе… Я у него больше клянчить не буду, слышишь, мать…
Г а л ю с я (объективно). Я понимаю, Наталья Борисовна, Севке, конечно, больше подошла бы какая-нибудь простая девушка из простой профессорской семьи и чтобы просто училась в аспирантуре…
С е в а (захохотал). Мать, а она с воображением, моя перворазрядница. (Подошел к матери.) Ма. Поговори с ним.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (не поднимая головы). Деньги отложены на Болгарию.
С е в а. Для вас с отцом турпоездка в Болгарию, для нас — жизнь. Мама, ты объясни ему доступно, что когда я стану человеком с большой буквы, как на вывесках, ему тоже будет тепло на сердце. Будет всем рассказывать — небрежно так: «Я — папа того самого Усольцева, который…» Ма-ма.
Вошел Усольцев.
С е в а (кивнул на мать). Устала, нервы…
У с о л ь ц е в. Наташа, возьми себя в руки, пожалуйста.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Сейчас. (Подняла голову.) Боюсь только, что когда-нибудь я таким образом сойду с ума. Извините, Галюся.
Г а л ю с я (добродушно). Да что вы, Наталья Борисовна, мелочи жизни. У меня мама еще не такое выдает. Как вспомнит зубника, которому я отказала…
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (Усольцеву). Посмотри, как там Валерик. Послал его черт на нашу голову. Разумеется, все слышал, потом на бражке обсмакует. Будут веселиться, хотя у самих — то же самое. Посмотри.
Усольцев сел.
Помоги ему. Ты обещал.
Усольцев молчит.
Я знаю, ты его не любишь. Знаю, что он написал чушь…
Усольцев молчит.
Сделай это просто потому, что я прошу. Гена…
Усольцев взял со стеллажа папку, вышел.
Г а л ю с я (неожиданно). Вот они, вафельные. За кресло завалились.
На кухне В а л е р и к, подвязавшись кокетливо фартучком, колдовал у плиты.
Усольцев протянул ему папку.
У с о л ь ц е в. Твое сочинение, мой отзыв. Хватай, а то передумаю.
В а л е р и к (улыбнулся, взял папку). Спасибо, дорогой.
Шутейное рукопожатие. Валерик полистывает рукопись — и вдруг без всякого энтузиазма:
Ни одного замечания? Ни единого?
Усольцев подтверждающе кивнул.
А можно провокационный вопросик? Действительно стоящая работа?
У с о л ь ц е в. Экстракласс.
В а л е р и к. А если без балды?
У с о л ь ц е в. Слушай, друг Валера, чего-то я не соображу, куда ты выруливаешь?
Валерик молчит.
По-моему, все просто. Ты пишешь книгу. Издательство требует отзыв с производства. Ты посылаешь рукопись мне. Ты же не послал ее в Чухлому чужому дяде, послал в родной город, другу юности. И, соответственно, получил желаемое. Точно так же действовал бы на твоем месте любой, как говорит моя супруга, современный человек. Все нормально, все как положено. По самым последним стандартам. Чего же ты еще хочешь?
Валерик молчит.
Без балды, сочинение твое — дерьмо. Средней руки.
Валерик листает рукопись.
А пойти — пойдет. Тема актуальная, издательство заинтересовано. Ну, будет еще одна ненужная книга на полке, и слава Аллаху. Строить по ней все равно не станут при всем желании, просто потому, что непонятно, кому она адресована: докторам наук или учащимся ПТУ. Значит, вреда особого не принесет, — вот и мне моральное оправдание. (Похлопал Валерика по плечу.) Ну, что молчишь?
Заглянула Д а ш а.
Д а ш а. Папа, я придумала, как нам… Зайдешь?
Усольцев кивнул.
В а л е р и к. Я ведь не скрывал, что мне эта книга потребна, чтобы, так сказать, закрепиться на позиции: в моей должности полагается иметь печатные труды. Но я старался, чтобы она была на уровне. И если ты увидел какие-то…
У с о л ь ц е в (весело). Дошло, наконец. Нет, Валера. Переписывать твое сочинение не буду. И замечаний делать не буду: тот случай, когда больной безнадежен. (Захохотал, опять похлопал Валерика по плечу.) Да ты не огорчайся, вряд ли кто тебя зацепит — это теперь редко. Полистают, поматерятся и плюнут.
В а л е р и к (очень огорчился). Не понимаю, чего ты веселишься. Видеть изъяны в труде ближнего своего и не помочь… Не по-спортивному, Гена.
У с о л ь ц е в. Вот это молодец. Загнал меня в угол. Теперь дураку понятно, что я и есть в данной истории самый злодей. Все законно, все — как положено.
В а л е р и к (протянул Усольцеву листок). Можешь взять свой великий отзыв и разорвать.
У с о л ь ц е в. Рви сам, если хочешь.
В а л е р и к. Ну и разорву.
У с о л ь ц е в. Ну и рви.
Валерик таки разорвал…
(Усмехнулся.) Видишь — ты, оказывается, принципиальнее меня.
В общей комнате звонит телефон.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Да? Гена. К телефону.
Усольцев вошел в общую комнату.
Опять Можаров.
У с о л ь ц е в. Скажи, что я умер. (Вдруг подошел, взял трубку.) Сговорились вы все, что ли? (В трубку.) Слушаю. Со всем вниманием. Да знал я, что ты меня заложишь.
Сева и Галюся примолкли.
Вот этого не нужно — насчет дружбы. Не влезает в контекст. Мы все хотим, Дима, как лучше, не всегда получается. (Положил трубку.)
Наталья Борисовна взглянула на Севу, тот встал, вышел; Галюся — за ним.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (негромко). Гена. Что-то случилось?
У с о л ь ц е в (мягко). Нет, Наташа.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (пошла, вернулась). Все-таки. Очень серьезно?
У с о л ь ц е в. Хочу уволиться.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Ты давно хочешь.
У с о л ь ц е в. Сейчас — сильнее.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. А где лучше?
У с о л ь ц е в. Не знаю..
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Тебе надо успокоиться. Сейчас это главное. (Вышла.)
У с о л ь ц е в (покрутил диск телефона). Петя? Зайди ко мне. Да оденься, выйди из своей парадной, пройди тридцать метров и зайди ко мне. Нет, не на остановке встретимся, и не на вокзале, а у меня дома. Есть, стало быть, причины. (Положил трубку.)
Кухня.
Валерик ходит, раздраженный больше всего тем, что не знает, на что решиться.
В а л е р и к. Собираю вещички — и в гостиничку.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (самое трудное — выдержать светский тон). Окстись, Валерушка. Легче в рай попасть. И наши вот-вот явятся, вся бражка.
В а л е р и к. Я понимаю, мы все изменились, но так, как твой супружник…
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (резко). Нам было проще. На нас не возлагалось столько надежд… (Села.) Я теперь часто думаю о тех временах, о нашей бражке, почему все получилось так, а не иначе.
Валерик удивленно взглянул на Наталью Борисовну — не ожидал такой реакции.
Почему одни выходят вперед и все как будто само идет к ним в руки, а другие… И было ли это заложено уже тогда, в пятьдесят пятом…
Валерик остановился у двери, закурил.
Мы все тогда были убеждены, что Генка непременно должен стать кем-то великим. Вот только кем — непонятно. Разумеется, не инженером. Я, например, не воспринимала его в этом качестве; в то время все мальчики учились в технических. Философом? Он тогда сплошь читал Канта и Соловьева, помнишь? Оратором? Он так хорошо говорил на наших сборищах. Оратор, философ — как нелепо сейчас звучит, инопланетный язык. Конечно, он очень изменился, Валера. (И, по-прежнему не глядя на Валерика.) Нет, вначале все шло совсем неплохо, ему нравилось строить эти пристани-причалы; он говорил, что в этом есть нечто вечное — течет вода, идут корабли… Мне кажется, иногда он бывал по-настоящему счастлив. Потом что-то стало меняться вокруг: время, люди. У нас с ним тоже…
Сунулся С е в а.
С е в а. Ма, мы с Галюсей окончательно решили… Заглянешь?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Вот мой сын считает его неудачником. Хотя он даже какой-то там начальник и у него энное количество подчиненных… Зарплаты хватает от получки до получки, шесть месяцев в году в командировках — и никаких, как они теперь выражаются, дополнительных возможностей…
Севка посвистел, ушел.
В а л е р и к. Ах, Натальюшка, теперь все неудачники. Не знаю уж почему, но — все. С кем ни поговоришь — все стонут. А если книгу мою завалят — я не просто неудачник, я утопленник.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (встала, совсем другим тоном). Все, Валерушка, зажигай газ, твори свою пиццу. Не пропадать же… Столько вкусностей наготовили. От больших радостей я давно научилась отказываться, а от маленьких все еще не могу.
В а л е р и к (задумчиво). Честно говоря, я тоже не совсем… Полез зачем-то в бутылку… Слушай, а может, у него есть второй экземпляр, в смысле — отзыва?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (прислушивается). Замышляев пришел. Значит, действительно задумал увольняться. Он уволится, и мы разведемся. Все просто.