Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Хочешь, я возьму две недели за свой счет. И мы с тобой куда-нибудь поедем. Две недели мне дадут запросто. Попробуем?
У с о л ь ц е в. В том смысле, что терять нам нечего?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Не надо этой веселости, Гена.
У с о л ь ц е в. Я — строитель, мы люди веселые.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Слушай. Давай отменим на сегодня все проблемы. На один-то вечер можно? Вот придут наши, давай ни о чем не думать, выпьем — я иногда ужасно люблю поддать…
У с о л ь ц е в. И даже чересчур. Последнее время.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Не преувеличивай. А ты что, не любишь иногда?
У с о л ь ц е в (засмеялся). Ну — люблю.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (ободренная его смехом). Потреплемся, попляшем — нужна же людям какая-то разрядка.
Вошла Д а ш а. Лицо у нее решительное, ожесточенное.
Д а ш а. Папа. Мой братец сообщил… Ты уходишь с работы, это правда?
У с о л ь ц е в. Правда.
Вбежал С е в а, за ним показалась Г а л ю с я.
Д а ш а (глядя на отца). Ты ей сказал?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (со вздохом покорности). Ей — это мне?
У с о л ь ц е в. Дарья, я все помню.
Д а ш а. Трус. В общем, мы договорились: он завербуется, и мы с ним уедем.
С е в а (короткий смешок). Ну, батя, я тебе не завидую.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Дарья. Сейчас придут гости, в соседней комнате Валерий Сергеевич…
Д а ш а. Мама. Только, пожалуйста… Тебе не идет поза хранительницы семейного очага.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Какое у тебя сейчас лицо… Посмотри на себя в зеркало.
Д а ш а (вся напряглась). Мне все равно, какое у меня лицо… Это для тебя основное в жизни — зеркало и свидания в скверике… (Пошла.) Ты прекрасно знаешь, о чем я. И знаешь, что я все знаю.
Все молчат.
С е в а. Рехнулась от зубрежки. (Почувствовав, что фраза повисла в воздухе.) Чушь какая-то, Галюся, ты поняла что-нибудь?
Г а л ю с я (категорически). Вот, Геннадий Николаевич, знаете, что мне нравится в вашем доме? Что у вас все интеллигентно. Я, например, вас очень люблю, Геннадий Николаевич. Больше всех здесь. Я понимаю, Наталья Борисовна — очень эффектная женщина, я, когда смотрю на этот портрет, даже завидую, потому что в семейной жизни…
Сева вытянул Галюсю в дверь.
У с о л ь ц е в. Дарья. У матери в скверике были деловые свидания. Я прекрасно о них осведомлен. Ясно?
Даша постояла, вышла.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Галюся эта глупа — просто до удивления.
У с о л ь ц е в (очень спокойно). Погоди, Наташа. Я правильно объяснил? Или я чего-то действительно не знаю…
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (тоже спокойно). Знаешь.
У с о л ь ц е в. Нет.
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Ты знаешь. Я не старалась скрывать. Говорила почти открытым текстом. Это произошло два года назад, летом, тебя не было. И тянулось, пока я не бросила его. Что тебе еще объяснить? Вспомни, какой ты был последнее время: замкнутый, мрачный из-за своих дел. Не притворяйся: на самом деле тебе было абсолютно безразлично, где я и с кем. Неужели ты, взрослый мужчина, действительно верил, что у меня какие-то мифические болезни и поэтому я не могу с тобой спать? Было. Прошло. Больше его нет в моей жизни.
У с о л ь ц е в (быстро). Это был Гусляров?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Нет. Что ты молчишь?
У с о л ь ц е в. Ты — объяснила, я — понял. Что еще от меня требуется? Было, забыла, пришло, ушло. А я-то, дурак, пытался понять, что происходит… Не хотелось верить. (Вышел и сразу вернулся, надевая на ходу пальто.)
Вошла Д а ш а.
Д а ш а. Папа. Можно, я провожу тебя немного?
У с о л ь ц е в. Ты пойдешь делать уроки.
Вошел С е в а, стоит молча.
(Взял чемодан.) Что там Валерик делает?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а. Может, пригласить его — для кворума?
С е в а. Отец, ты должен понять…
У с о л ь ц е в. А я все понимаю. Я понимаю, ты понимаешь… Теперь все всё понимают. Такое понятливое время.
Ушел.
Д а ш а (очень четко). Мама. Я хочу дать тебе совет. Сними эту картинку (показала на портрет), заверни в старую газету и отнеси на помойку. Или подари Галюсе, она ей очень нравится. Это поможет тебе жить дальше. Ты поняла меня, мама?
С е в а (у окна). Идет, вон. К одиннадцатому. Почему к одиннадцатому, мама?
Н а т а л ь я Б о р и с о в н а (стоит неподвижно). Ну, что, все вроде готово, стол вполне приличный. Можно принимать гостей.
З а т е м н е н и е.
Щелчки метронома.
Комната и передняя — очень высокие потолки. Впечатление простора, одиночества и, слегка, оброшенности. В комнате по потолку летит какое-то крылатое существо. Из мебели заметен диван, старинный, большой, с высокой мягкой спинкой, завершающийся книжной полкой. На стене — черная тарелка допотопного репродуктора.
Возле стола стоит с т а р у х а, ей много лет, но держится она прямо, одета опрятно. С первого взгляда трудно понять, чем она занята; потом догадываешься, что она измеряет себе давление и делает это с привычной уверенностью. Звонок. Старуха пошла к двери — неспешно, настороженно.
Комната пуста. Из черной тарелки слышится: «Говорит Облрадиоцентр. Передаем информацию по городу и области. Недавно над крутым берегом Волги взметнулось ввысь новое здание Леврыбгидростроя…»
С т а р у х а (в передней). Кто? Кто там? Слышите, кто?
Вошел У с о л ь ц е в с чемоданом в руке. Целует ее.
Совсем ледяной. Ты забыл; два коротких, один длинный. Я одна в квартире и боюсь.
Усольцев опустил чемодан, стоит.
Гуревичи-то уехали. Тоже забыл? Валит народ со смотровыми. И публика какая-то не внушающая. Явился тут — в штатском, фуражка морская, держится за косяк, «извиняюсь», говорит, «бабуся, принял, так сказать, по случаю новоселья». (Вышла, но продолжает говорить.) Ну, я ему показала. И бабусю, и новоселье. Вот и придумали шифр для своих: два коротких, один длинный, я же предупреждала.
Усольцев прошел в комнату, не раздеваясь сел на диван.
Опять на лестнице темно, хоть бы кто-нибудь позаботился… (Появилась.) Ты забыл, потому что от тебя это все очень далеко. Ты от моих дел, как теперь говорят, давно отключился. (Внимательно поглядела.) Ты в командировку? Я установила закономерность: ты являешься с визитом либо перед командировкой, либо после. Почему ты в пальто?
У с о л ь ц е в (мягко). Я зашел на несколько минут.
С т а р у х а. Это означает, что я должна помолчать?
Взяла вязанье, села в другой угол дивана. Молчат. Старуха сосредоточенно вяжет.
Люция поехала к своей учительнице музыки. Представляешь, сколько лет учительнице? В четырнадцатом году это была прелестная блондинка, совсем юная, с античным узлом на затылке. Люция обожает старушечьи братства, выискивает подружек по гимназии, по Бестужевским курсам. И, как ни удивительно, не все еще повывелись. Я-то эту загробную солидарность не терплю… Уж я бы охотнее посидела с парнями у нас в парадной. По крайней мере, услышишь что-то новенькое.
Усольцев взял с полки альбом, открыл.
(Издалека бросила взгляд в альбом.) Какие тогда бороды носили роскошные — в полгруди. Я рассказывала, как он ехал из Петербурга в Москву?
У с о л ь ц е в. Тысячу раз.
С т а р у х а. Самое смешное — что твоей бедной прабабке было всего девятнадцать и она до смерти любила поговорить. А прадед был великий молчун. Он был инженер и считал, что все беды России — оттого, что слишком много разговоров и слишком мало инженеров. Ну, последний-то недостаток изжит. Ты можешь взять этот альбом себе.
У с о л ь ц е в (безразлично оглядел комнату). Тебе следовало бы…
С т а р у х а (подхватила иронически). …Показаться хорошему врачу? Не надо этой сыновней заботы. Уж лучше молчи. Я сама хороший врач, смею думать. И кроме того помню одну старую истину, о которой в наше время некоторые стараются забыть. Умирают не оттого, что не попали к хорошему врачу или не достали дефицитного лекарства, а оттого, что когда-то нужно умереть. (Пауза.) Последнее, что я хотела сообщить, — эта полка на днях пыталась убить Люцию.
У с о л ь ц е в. Мама. Хватит. (Зашагал по комнате.) Зачем эта игра в оброшенность? Все разваливается, рушится… Бедные две старушки одинокие. Мне надоели эти заходы с разных сторон. Я бы сто раз починил… (Пауза.) Мама, а что, если я у вас поселюсь на некоторое время?
С т а р у х а. Я это знала. С той самой минуты, как ты вошел. (Вышла.)
Усольцев разделся, достал ящичек с инструментом, потрогал полку, потом вдруг поставил ящичек, сел, откинулся, рассматривая летящее по потолку существо. Вошла С т а р у х а.
Я заварила свежий чай. (Села.) Ну, рассказывай.
У с о л ь ц е в (все так же смотрит вверх). Есть один вопрос, который я не могу разрешить — не скажу, много лет, но давно. Почему ты назвала его Васькой?
С т а р у х а. Ты приставал, мне ничего лучшего не пришло в голову. Люция — та назвала бы Эдгаром. (Засмеялась.) Я представила, как удивится наша квартира: «Ольга Михайловна, ваш сыночек надолго к нам?» Последнее время вы приходили такой образцово-показательной четой… Это меня настораживало.
Усольцев старательно созерцает Ваську.
Как вы решили с детьми?
У с о л ь ц е в. Иногда проснусь в гостинице, в вагончике — не тот потолок. Нету несчастного однорукого амура Васьки. Мама, я тебе все расскажу, только потом, ладно? (Прошелся по комнате, избегая взгляда матери.)