И г о р ь. Кто помогал собирать полезные сведения? Валя Кротова? Дима Кирпичников?
Таша молчит.
А ты в мамулю, в смысле отсутствия юмора.
Т а ш а. Каждый вечер вы обговаривали с мамой любую деталь твоего поведения. Даже почесывать переносицу на совещании у Коврижки или нет. А главный шаг хочешь совершить самостоятельно? Учти, ты без мамули — ноль, бараночка. Погибнешь.
И г о р ь. Да-а…
Т а ш а. За две недели ты не перемолвился со мной ни одной человеческой фразой. Даже не заметил, что я перестала посещать спортшколу.
И г о р ь. Заметил. (Пошел.)
Т а ш а. Что делать с письмом?
И г о р ь. Положи вон в «Венгерскую поваренную книгу», там Красному Петушку — самое место. (Ушел.)
Т а ш а. «Пишет Вам второй свидетель. Вы, конечно, знаете, что предъявленное Вам обвинение справедливо…» (Закрыла глаза, шепчет.)
З а т е м н е н и е.
А л г е б р о в, слегка покачиваясь в кресле-качалке, читает книгу. Жилье Алгеброва нас мало интересует, а вот то, что время здесь как бы остановилось в каком-нибудь 59-м или 64 году, — важно. Это можно обозначить фотографиями (Хемингуэй с трубкой, например), подшивками старого «Нового мира», театральными афишами, в подходящий момент может зазвучать безумно популярная мелодия той эпохи…
А л г е б р о в (тихо и восторженно). «У входа эти маленькие существа строят удивительные пирамиды. На самый верх они водружают камень, особенно изящный, чтобы блеск солнца отражался, как…»
Слышен голос, стариковский, тщательно артикулирующий слова:
«Борис Андреевич, к вам. Вы в состоянии принять гостей?»
А л г е б р о в. «Каждый день, движимые каким-то непонятным инстинктом, странной любовью к…»
Тот же стариковский голос: «Проходите, нынче поутру они-с были как стеклышко. Ружьецо можете оставить в коридоре, никто шалить не станет. Детей здесь нет-с».
Г о л о с И г о р я. Возьму с собой.
Г о л о с С т а р и к а. Как желаете-с.
Г о л о с И г о р я. Не зайдете со мной на секунду? Хочу, чтоб присутствовали.
Г о л о с С т а р и к а. А вот это — извините-с. (Шаги.)
И г о р ь. Какие предосторожности!.. (И с этими словами вошел.)
А л г е б р о в. «Одно из самых важных событий на Земле произошло триста миллионов лет назад: рыбы выползли из воды».
И г о р ь. Борис Андреевич.
А л г е б р о в. Что тебе? Ты получишь пять лет. Пять лет зоны. И поражение в правах. Хотя… Нет, тут я преувеличиваю. Поражения в правах статья не предусматривает. Хотя… Хотя, хотя… Я очень занят, не видишь? Ты же образованный, ЛИТМО кончал. Иди своей дорогой. (Опустил глаза в книгу.) Потрясающе! Одни приходят, другие уходят. Как страшно и прекрасно! Длинная дорога, и все мы идем. Плезиозавры, саблезубые тигры, коты… Бесконечный фильм, миллион серий. А потом? Потом опять все с начала. Повтор по просьбе телезрителей. (Взял с блюдечка какие-то зернышки, жует.)
И г о р ь. Слушай, Алгебров, я не могу понять одну вещь.
А л г е б р о в. Вещь?
И г о р ь. За что ты меня ненавидишь?
А л г е б р о в. Ненавижу?
И г о р ь. Конечно.
А л г е б р о в. Я тебя ненавижу, потому что ты — мой враг.
И г о р ь. Почему? (Подошел ближе.) Смотри-ка, миндаль. Откуда такие достижения? (Взял.) Боря, у меня просьба. Не надо писать подметных писем.
А л г е б р о в. Каких?
И г о р ь. Анонимных. Теперь это наказывается. И какой из тебя Красный Петушок? Ты уже старый, порядком общипанный петух.
А л г е б р о в. Не понимаю.
И г о р ь. А чего — не понимать? (Взглянул на книгу.) Вот молодец. Хорошая книга. Богато иллюстрирована: медведи, зайцы. Читай. А писать не надо. Ну, пошел, а то не заглушил мотор.
А л г е б р о в. Я не писал тебе писем.
И г о р ь. А вот это уже зря. Вынуждаешь предпринять кое-какие действия.
Прислонил ружье к креслу, наклонился у этажерки.
А л г е б р о в. Не имеешь права.
И г о р ь. Имею.
А л г е б р о в. Что ты ищешь?
И г о р ь (дернул этажерку, все посыпалось). Куда ты их дел?
А л г е б р о в. Что?
И г о р ь. А где машинка, на которой печатал? Все равно найду.
А л г е б р о в. О чем ты?
И г о р ь. Такие, как ты, непременно оставляют черновики. У тебя тут черт ногу… Где черновики подметного письма? Ты же из этих, из хранителей, ничего не выбрасываешь? (Схватил какую-то тетрадь.) Стихи. Кропаешь? Так и думал. Выводишь меня из терпения, Алгебров. Никакого второго свидетеля нет. Паренек в красном петушке появился позже. Ты же его не привел, как угрожал?.. И стиль письма твой, романтический, лучшее доказательство. И чего я возбудился?
А л г е б р о в. Ты еще здесь?
И г о р ь. Ухожу.
А л г е б р о в. Иди-иди. Ты получишь пять лет…
И г о р ь. Повторяешься.
А л г е б р о в. От тебя уйдет твоя комфортабельная супруга. Отсудит машину. Выпишет с жилплощади. Вычеркнет из списков. Как я тебя ненавижу. Ты отгадал — не-на-вижу.
Схватил Игоря за горло. Игорь сильнее.
Дай стихи. Ты недостоин прикоснуться. Юра — гениальный поэт. Не-на-вижу!
Стихи у Алгеброва.
Г о л о с С т а р и к а. Успокоительных капель не требуется? Может, дворника пригласить? Околоточного? (Шаги.)
А л г е б р о в. Погорело твое престижное путешествие в Прибалтику?
И г о р ь. Не понял.
А л г е б р о в. Я-то сразу понял! Как только увидел тебя на набережной в тот вечер. (Опять опустился в кресло.)
И г о р ь. Какая Прибалтика? Расшифруй.
В большой коммунальной квартире — ни шороха.
А л г е б р о в. Всего двадцать лет… Были мы. Эдик, Юра, я. Настоящие ребята. Встретились, собрались. И вдруг что-то вспыхнуло. Жизнь… Первая выставка Пикассо. Гитара Окуджавы. Помню, я принес «Новый мир», Померанцев, статья об искренности. Гениально! Где теперь Померанцев? Юра — великий поэт… Ты кто?
И г о р ь. Май нэйм из Игорь. Забыл?
А л г е б р о в. Я был всем нужен. Боря, Боря. Все меня искали… Потом что-то изменилось. И вдруг изо всех щелей полезли такие, как ты. Напористые мальчики с высоким удельным весом. И с такими, как у тебя, крепкими белыми зубами. Вы ели, ели, зубы-то здоровые. И все съели. И я никому не нужен. Никто не ждет. Хотя нет. Юра ждет, Эдик…
Игорь подошел на цыпочках к креслу, взял ружье, пошел к двери.
Я люблю гулять на набережной.
Игорь замер.
Думаю… Ветерок с Невы. После болезни мне легче на ветерке. Грузовики по тому берегу, ровный такой фон. Утешает. И вдруг — хлоп! Игорек! «Мальборо», светофильтры… Победитель! Свиданье с любовницей? Разработан увлекательный маршрут? Прибалтика, роскошный кемпинг, прогулки за руку к морю, старые замки? Победитель получает все!
И г о р ь. Ну, вот, Боря, стало яснее. А то — Прибалтика, Прибалтика. Попробуй догадаться.
А л г е б р о в. А что еще у тебя может быть в извилинах? Кемпинг, биде, дорогая девка. Я засек тебя сразу. Ненависть с первого взгляда!
Игорь медленно вернулся. Сел. Молчание.
И г о р ь. Слушай, Алгебров. Это очень странная история. Ты сидел там, ну, где ты сидел, на дровах, что ли? А я… Я стоял у решетки. Удачник. Победитель. Зеркальные стекла очков, «Мальборо». Европеец, раскованный, всепонимающий. Великолепный состав крови: лейкоциты, эритроциты, гербициды, что там еще?.. Только этот победитель тоже ненавидел, понимаешь? Ты — меня, а я — того человека, который брел по газону. Слышишь? Ты меня ненавидел за то, что я — победитель, а я его — за что? Ну, за то, что он шел, опустив голову, бормотал что-то, щурился близоруко. За то, что он… Мы с тобой, Алгебров, оказались очень близко, как сейчас. Отпустим друг другу грехи?
А л г е б р о в. Хочешь, чтобы я дал контрпоказания? Дескать, все выдумал?
И г о р ь. Это было бы по справедливости.
А л г е б р о в. Что ты знаешь о справедливости? Справедливость, инженер, не идет вразвес. Отвесьте сто грамм справедливости и, пожалуйста, нарежьте. Справедливость, мой мальчик, она или всеобщая, единая, неделимая, или ее нет вообще. Ешь вот миндаль. Миндаль! И не спрашивай, где достал. Сегодня у меня есть все. По великому древнему обычаю: приговоренному не отказывают ни в чем. Тебе, Игорь, должно быть хорошо. Вся система работала, чтоб тебе было хорошо. Иначе нет смысла. У тебя квартира, красивая супруга, машина.
И г о р ь. Привязался ты к этой машине!
Ходит. Алгебров следит за ним с впервые пробудившимся человеческим интересом.
Не объяснить тебе, вот в чем загвоздка. Ну, понимаешь, я еще работаю, я даже любил свою работу. Не понимаешь? Вот представь такую коробку-семиэтажку с лентами сплошных окон, а в коробке: люди, люди — это мой комплекс, я им руковожу. И у каждого в этой коробке своя жизнь, своя психология, и к каждому нужен подход, а психология все сложнее, разговоров все больше. А еще есть начальничек. Коврижин — фамилия, сволочь фантастическая, приспособленец гениальный, человек для всех времен. Жду, когда объявят кампанию за доброту: опять будет первым…
А л г е б р о в. Я тоже работал. В издательстве — ну, это давно, — потом хранителем Монплезира в Петродворце. Люди? Идет толпа, называется экскурсия, и вся эта толпа твердо убеждена, что после царя Ивана Грозного был царь Петр, а потом Николай. Не расстраивайся, Игорь. Плюнь.
И г о р ь. Жена, Ларка!.. Женщина без юмора! Недавно, Боря, я смотрел, как она разговаривает с высшими: легко, со струночкой. В сущности, я ей уже не нужен. Беда в том, Алгебров, что последнее время я словно утратил способность любить. Просто любить. Дядь Мишу еще люблю, старика. Пуделя Красса любил. Зачем-то взял на охоту, он носился-носился и выскочил на рельсы.
А л г е б р о в. Знаешь, иногда я просыпаюсь и не понимаю, что со мной. Те же стены, лепка, голоса детей во дворе. И мне начинает казаться: можно жить. А потом поднимается муть, и я не могу с этим справиться. Я начинаю ненавидеть. Все это мельтешение вокруг, оптимистический трезвон. Последние, кто могли помочь этой стране, — были мы. Эдик, Юра, я. Окуджаву ненавижу! Евтушенко! Чтобы быть достойными — они должны были умереть. Живы — значит, сволочи.