(Тихо.) Знаешь, я решил, я больше не поеду на той электричке. Там тропка наискосок, сокращает дорогу. Но эта тропка, она, понимаешь, идет мимо Полимерного завода. Оттуда запах. Мне не нравится этот запах, так пахнет весной на кладбище. Опять эти лестницы, кабинеты. Зачем мне их повторный анализ?
И г о р ь. Конечно, Боря.
Сидят рядом, как братья.
Я тебе завидую, Боря.
А л г е б р о в. То есть?
И г о р ь. Ты — верующий. Веришь в коммунизм образца тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года. Вера — это, брат, спасение.
А л г е б р о в. Иди. Я — устал.
Игорь встал, взял ружье.
Алгебров оглянулся.
Чего замер? Беспокоишься насчет набережной? Ладно, я тебя прощаю. Все.
Игорь пошел к двери.
Стой!.. Стой. Ты — усмехнулся!
И г о р ь. Что, Боря?
А л г е б р о в. Усмехнулся! Я видел! Усмехнулся и съел улыбочку! Обработал, дескать, Алгеброва? Будешь всем рассказывать: пятнадцать минут поиграл — Алгебров готов? Куда ты там собрался? Убивать живых тварей? Зайцев, белок? (Вскочил.) Все остается в силе. Ты повернул фанерку и понесешь наказанье. Ненавижу! Ненавижу! (Стал вырывать ружье.)
И г о р ь. Ну-ка, Боря, без шалостей…
З а т е м н е н и е.
Телефонные звонки — квартира Игоря. Вбежала Т а ш а в уличной куртке.
Т а ш а. Але, але… Вас слушают!.. Перезвоните, шум…
Положила трубку. Из передней — голоса. Увидев на столе письмо Красного Петушка, Таша схватила его. Вероятно, вспомнив слова отца, сунула в «Венгерскую поваренную книгу». Постелила на стол белую скатерть, поставила блюдо с пирогом.
Т а ш а. Где вы там? Мама!
Вошла Л а р а.
Тебе не нравится икебана, которую я устроила?
Лара стоит, не снимая пальто.
У тебя такой вид, словно ты вернулась не из загранкомандировки, а из КПЗ.
Л а р а. Прекрати. С первой секунды ты разговариваешь чудовищно.
Т а ш а. Потому что я стараюсь. Даже купила в универсамчике, что послал универсамский бог, шарлотку испекла. А ты — в мечтах. Надеялась все-таки: папик ждет тебя у лифта с белоснежными каллами? Утешься, он занят мужским делом, он добывает в лесу мясо. Свистни такелажнику, он же робкий при тебе. (Кричит.) Николай Никифорович!
Вошел Н и к о л а й Н и к и ф о р о в и ч с чемоданами в ярких наклейках.
Н и к о л а й. Куда водрузить?
Т а ш а. Вот площадка для багажа. Прибытие, отправление. Игорь отбыл, Лара прибыла. Дежурная по вокзалу Таша организует перекус. (Вышла.)
Н и к о л а й. Вас утомила дорога?
Л а р а. Прекрасная была дорога.
Н и к о л а й. Лариса, я з-знаю, вы б-беспокоитесь в смысле следствия. Оно и-идет. Надеюсь, удастся установить и-истину.
Л а р а. Вы, Коля, по-видимому, хороший человек. Но, наверное, привыкаешь к своей работе… Вам не понять, что одно ваше появление вышибает меня из равновесия. Дорогой мой хороший человек. Думаете, меня интересует истина? Тому, кому защемили палец, — ему бы вытащить палец и под холодную воду.
Опять телефон.
Л а р а. Але. Игорь? Что Игорь? Ничего не слышно. (Положила трубку.) Что вас смущает в этом деле, Коля?
Н и к о л а й. Когда я мысленно прокручиваю всю историю… Я понимаю: что-то было.
Л а р а. Разве не смешно: что-то было? Это может быть юридическим фактом?
Н и к о л а й. Мне не следовало попадаться вам на глаза. Просто в окно кабинета я увидел, как вы выгружаетесь с этим огромным ч-че… Единственное оправдание — дурное, подлое. Мне всегда хочется вас видеть. Я скажу то, что нельзя. Но я уверен: мы больше не увидимся. Я люблю вас, вы знаете. В вас есть что-то трагическое, не знаю, как объяснить. Какая-то душевная потерянность… (Пошел.) Дело Игоря скоро будет завершено.
Вбежала Т а ш а.
Т а ш а. Николай Ник… (Нервно.) Я хочу отдать… (Трясет «Венгерскую поваренную книгу».) Чтобы вы знали, что… (Письмо никак не вытряхивается.)
Вошла Н а д е ж д а А л е к с а н д р о в н а.
Н а д я. Я набирала и ваш номер, и ваш. Никто не подходил. Час назад мне звонил Игорь Павлович. Он говорил странно. Он говорил про каких-то белых зайцев, которых привезет. Он плел черт знает что. Я не хочу оставаться с этой абракадаброй. Она произвела на меня отвратительное впечатление. Я начинаю верить фантазиям Алгеброва. Я шла к вам, Николай Никифорович.
Телефон.
Л а р а. Але. Да, слышу! Ждали полдня? Что я могу? (Положила трубку.)
Т а ш а. Он не поехал на охоту, он поехал к Алгеброву.
Метнулась к двери. Навстречу идет И г о р ь.
И г о р ь. Куда? (Рассеянно огляделся.) Расхотелось охотиться. (Ходит.) Извините, Надежда Александровна, за звонок. (Какая-то неотвязная мысль не дает ему покоя. Повесил ружье.)
Л а р а. Что случилось, Игорь?
И г о р ь. Я же сказал — расхотелось охотиться. (Ходит.)
Л а р а. Я должна была остаться с тобой. Крохотный, никому не нужный подвиг. Конечно, ничего бы не изменилось, но…
И г о р ь. Что еще я мог? Предупредил соседа. Не мог же насильно сидеть рядом? Он вдруг как обезумел. (Быстро набрал номер.) Але. Бориса Андреевича. Что?!
Молчание. Все так и стоят в пальто и куртках.
З а т е м н е н и е.
И вот, наконец, кабинет следователя. Собственно, стол, заваленный бумагами, — и все.
Быстренько семеня ножками, влетел Н и к о л а й. Стал наводить на столе порядок. Включил кассетник; он из тех, кому ритмический шепоток помогает, — ему же лет тридцать, не больше.
Н и к о л а й (напевает). Лаванда!.. Горная лаванда!.. Игорь Павлович! Где вы?
И г о р ь. Друга встретил. Он к одному следователю, я — к другому. Обменялись жизнерадостным афоризмом: «От тюрьмы да от сумы не отрекайся».
Н и к о л а й. Конец года, гранд-прием. Кого в процесс, кого на волю. Что стоите?
Теперь на столе только одна папка.
Ваша. Довольно пухлая, правда? Смотрите, сколько страничек. (Листает.) В последние дни кое-что прояснилось. Приехала Марина. И кое-что прояснилось.
И г о р ь. Марина — бывшая жена Алгеброва?
Н и к о л а й. Почему жена? Дочка. И у нее уже дочка. Внучка покойного. Они все живут в Новосибирске. Перед смертью Алгебров написал письмо, потом порвал. Марина нашла клочки, сообразила, не выбросила. Мы сложили и получили вполне связный текст. Алгебров пишет, что на самом деле не видел, что было между вами и Сергеем. Он много чего пишет…
И г о р ь. Еще документ. Письмо Алгеброва мне. На сей раз под псевдонимом Красный Петушок. (Протянул.)
Н и к о л а й. Вы всерьез? Красный Петушок — псевдоним вашей Наташи. Она же носит красную вязаную шапочку, петушок, сами ей покупали. Забыли? Она очень испугалась, написав письмо. Прибегала ко мне. Они теперь все подкованы в детективном жанре: если сложите вот эти буквы, над которыми крохотная ненужная точечка, — получите имя и фамилию дочки. Смешно? Она говорила о конфликте с вами, о том, что вы обидели какого-то Эммануилыча, что вся спортшкола смеется… Повторяет „Эммануилыч“ через четыре эм, как произносили вы. Представляю, эффектно: „Эм-м-м-мануилыч“. Дети и подхватили, они умеют. Вот она и отомстила. Ну, видимо, еще что-то есть?
И г о р ь. Частное определение об отношении подследственного к дочке?
Н и к о л а й. Теперь по существу. Прошло два месяца, Игорь Павлович. Два месяца с того вечера на набережной. Я собрал все факты, которые мог собрать. Факты за вас, Игорь Павлович. Самоубийство Алгеброва косвенно словно бы тоже подкрепляет вашу невиновность. Косвенно…
Положил лист бумаги, что-то пишет.
Алгебров был смертельно болен, я звонил в больницу на Песочную. Горсть таблеток седуксена — конечно, более легкая смерть, чем та, что его ожидала… Вам остается подписать акт о прекращении уголовного разбирательства, и мы распрощаемся. (Повернул листок к Игорю.)
И г о р ь. Прошло два месяца, верно. Я уже немного забываю тот вечер на набережной. Бедняга Алгебров, его смерть как будто заслонила и то событие. Впрочем. Стоит только дотронуться, подумать…
Листок с написанным от руки текстом лежит между ними, как живой.
А хотите, Коля, расскажу, что было на набережной в действительности? Собственно, по кусочкам я уже рассказывал. И вам, и дома, и Алгеброву, и Наде. Кому я только не рассказывал! Остается сложить. Как вы сложили письмо Алгеброва. Были мы: я, Алгебров и тот человек, Сергей. Алгебров сидел, я — стоял, Сергей шел. Никакого вранья. Никакого вранья. Болела голова, и щелкнул по фанерке — все так, все верно, но не в этом суть. Наде я рассказывал, что в какой-то момент как будто почувствовал: вот-вот случится несчастье. Почувствовал. Она назвала это неосознанным предчувствием. Понимаете — неосознанным? И я ухватился за это слово: «неосознанное». Только на самом деле я все тогда осознал. Прекрасно осознал. И когда он свернул к реке, успел сказать про себя, а может, негромко вслух: «Погибнешь — и погибай, черт с тобой. И лучшие люди погибали». Я помню эту фразу четко. Это и есть, Коля, то самое «что-то было»…
Долгая пауза.
Понимаете, Коля, я очень ненавидел. Все последние годы. Пытался остановить себя — и не мог. Во всем видел подвохи, протекцию, игру, что-то низменное. Понимаете? И его, конечно, возненавидел, Сергея, с первой секунды. Просто потому что он попался на глаза. (Вдруг засмеялся.) Вот и я сдался. К твоей радости, Коврижка. Коврижка, Коврижка, Коврижка медовая! Ты-то всегда в форме. Неуязвим, неостановим. А я вот сдался. И что мне теперь до тебя? Может, я тебя больше не увижу? (Вернулся в реальность.) Не знаю, Коля, может, я и прав, может, есть причины для ненависти. Только жить с этим нельзя. Не спасет ненависть. Теперь, Коля, я рассказал все.