К и р и л л. Слушай, давай выбросим из головы до завтра. Я вот как о Генке своем вспомню… Доказано: единственный способ не думать — это не думать.
С е в а. Точно. Пойдем на цыган, раскрутимся — и как они там? «Эй, чавалы»? «Трали-вали»? «Пропадай, моя головушка»?
К и р и л л. Вышла. Деваха удаляется. (Пауза.) Слушай, что это с нашей Сильвочкой?..
С е в а (тоже поражен). Да… В окошечке такая была ягодка, а тут…
К и р и л л. Тощая какая-то, извилистая… И с прической что-то… Как подменили. Сева, нас обманули.
С е в а А знаешь, я вот наблюдал, это часто бывает. Сидит женщина на своем, так сказать, рабочем месте — за прилавком, скажем, в кассе — и вроде производит впечатление, а потом встретишь на улице — страх божий…
Сильва опустила шторку, запирает «форточку», дверь.
К и р и л л. Нет, надо отваливать. С такой ягой совсем запсихуешь. Никакой разрядки. Давай в драмтеатр. На «Венецианского купца». Там всегда билеты есть.
С е в а. Как ты отвалишь? Все равно мимо нее идти. Подождем, вот уйдет…
К и р и л л. Начало через пять минут. Там в семь тридцать. Пройдем, и все. Сделаем вид, что не узнали. Ее и правда не узнать.
С е в а. Неудобно.
К и р и л л. Пошли. Не пропадать же вечеру.
Решительно пошел вперед, Сева за ним. Им приходится пройти прямо перед Сильвой. Кирилл смотрит в сторону. Перфильев Сева — себе под ноги. Вдруг, как мальчишки, бросились бежать. Сильва невольно и жалко усмехнулась, стоит, прислонившись к двери. Перфильев Сева все-таки не выдержал, вернулся.
С е в а. Вы извините… Дела… Вспомнили тут…
С и л ь в а. Я понимаю… Ничего.
Перфильев Сева потоптался, ушел.
(Отперев дверь, сняла трубку.) Люсик? Понимаешь, какое дело, — слиняли рыцари. Не знаю куда. Люсик, а может, пойдем вдвоем? А чего нам теряться? Пошли. Не пропадать же вечеру.
З а т е м н е н и е.
Бодрый ритм какой-то рок-группы — и почти сразу же мы видим Вику, она тоже беседует по телефону с подругой.
Начинается история пятая.
Несовместимость
В и к а }
В и к т о р } окончили искусствоведческий факультет, 25 лет.
Типичная однокомнатная кооперативка в типичном новом районе Ленинграда. Мурлычет кассетофон. В и к а с ногами устроилась в кресле, кутается в длинный махровый халат — видимо, только что принимала душ, на голове пластиковая шапочка, предохраняющая прическу.
В и к а (в трубку, с жаром, почти на одном дыхании). Он такой эгоист, ты не представляешь. Я выскакиваю из кровати в семь утра, как чертик из табакерки, лечу в свое дурацкое издательство, сижу там, как привинченная, девять часов над разными дурацкими текстами, и при этом, извольте видеть, моя обязанность — обеспечить сеньору завтрак, обед и ужин. В лучшем виде. Святой долг. Ну, как ты думаешь, у кого больше времени, у какого-то несчастного загнанного корректора или у роскошного аспирантуса? В присутствие он ходит три раза в неделю, занимается там светским трепом, ну, сидит в Публичке. Так ведь это наслаждение — посидеть в Публичке. Господи, я вырываюсь туда в субботу-воскресенье, когда приходится стоять час, ждать номерка, — но мне это просто как воздух, мне Каценелленбоген сказал, что при первой возможности… Но я же должна что-то показать. Я же не собираюсь просидеть всю жизнь в корректорской. А он способен устроить самую дикую сцену в духе, знаешь, раннего Зощенко, если обед не подогрет и вообще сервис не на уровне. Ну, мать, ты просто забыла историю, я же за него не собиралась. Он меня убе́гал в буквальном смысле слова. Хотя вообще у нас был такой период… какого-то душевного взаимотяготения, что ли… Я вот помню, мы с ним шли по набережной, а по Неве льдины, такие круглые, оттаявшие. (Теперь она говорит без всякой светской лихости, с грустью, как будто рассказывая самой себе.) И вдруг он как сумасшедший несется вниз по спуску, вылавливает одну и преподносит мне. И говорит: «Только не вздумай сосать». Холод собачий и солнце, у него рукава куртки мокрые по локоть… И глупая Вика подумала, что поймала счастье за хвост… (Прежним тоном.) Дарья, я устала бесконечно, у меня нет больше сил…
Входит В и к т о р. Вид злой, озябший, шея замотана шарфом. Он слышит последнюю фразу, театрально кашляет.
(Не очень смутилась.) Они-с пожаловали, я закругляюсь. Так, Дашутка, насчет выставки: ровно в пять у второго подъезда. Мухин-Караваев проведет нас по служебной лестнице, уже все договорено. Стадо запустят в шесть — у нас будет целый час, чтобы все обсмотреть по-человечески. До скорой. (Вешает трубку; Виктору, который стоял и мрачно ждал, когда она кончит разговор.) Все, я кончила. Слушаю.
В и к т о р. Знаешь, нам лучше разойтись.
В и к а. Ради бога. Только почему эта удачная мысль возникла именно сию минуту?
В и к т о р. Ты, естественно, уже забыла, о чем мы договаривались.
В и к а. У меня были дела.
В и к т о р. Вижу. Я сорок минут по часам стоял на морозе и ждал тебя.
В и к а. Какой мороз — плюс три градуса.
В и к т о р. Ленинградские «плюс три градуса»: дождь со снегом вперемежку и ледяной ветер с Невы. А у меня, если ты помнишь такие мелочи, хронический тонзиллит.
В и к а. Я все прекрасно помню. Но ты отлично мог зайти в магазин и сам купить эту несчастную рубашку. Всего делов.
В и к т о р. Ненавижу этот притворный язык. «Всего делов». Подумаешь, дочь народа.
В и к а. Во всяком случае, я езжу в набитом троллейбусе в часы пик и стою в очереди в универсаме, как любая дочь народа.
В и к т о р. Но вот объясни все-таки, мне интересно знать, почему ты не пришла.
В и к а (подчеркнуто объясняющим тоном). Потому что я узнала, что открытие выставки африканской скульптуры сегодня, и мне надо было дозвониться Мухину-Караваеву, чтобы он провел, а дозвониться к ним в музей — тяжелый труд.
В и к т о р. Уважительная причина.
В и к а. Для меня — уважительная. Потому что на открытии будут все корифеи, все маститые. И я хочу, чтобы наши старики вспомнили, что была на факультете такая девочка, круглая отличница все пять лет, а теперь заштатный корректор в заштатном издательстве. И сейчас, когда Каценелленбоген…
В и к т о р. Опять Каценелленбоген!.. Я больше слышать не могу эту фамилию!..
В и к а. Само собой. Ты в аспирантуре, в целевой, можешь спокойно смотреть в будущее.
В и к т о р. Прости, м е н я в аспирантуру пригласили. Открылась тема, и пригласили. И я не виноват, что т е б я не пригласили.
В и к а. Ну, как т е б я пригласили, м н е ты не рассказывай, пожалуйста.
Она коснулась темы, видимо, болезненной для обоих, и именно поэтому они не могут остановиться.
В и к т о р. Как меня пригласили?
В и к а. Давай не будем.
В и к т о р. Почему не будем? Начала — доканчивай.
В и к а. Если бы клиника Сергея Викторовича не пользовалась такой популярностью…
В и к т о р. Моего отца оставь в покое. Он людей спасает, понятно?
В и к а. Я о твоем отце не говорю ничего порочащего. Правильно, он хирург высшего класса, он спасает людей, но ты тут при чем? Ты кого спасаешь?
В и к т о р. Что же, по-твоему, я тоже должен был стать хирургом?
В и к а. Пожалуйста, не передергивай. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Благодарные пациенты позаботились, чтобы сынок получил уютное местечко.
В и к т о р (проглотил ярость, прошелся, затем, усмехнувшись). Ты что — завидуешь мне, что ли?
В и к а (ответная усмешка). Нет, просто у меня — диплом с отличием, а у тебя — обыкновенный. Но ты — в аспирантуре, а я — в корректорской.
В и к т о р. В старые добрые времена почему-то считалось, что жена заинтересована в карьере мужа.
В и к а. Давай без ссылок на далекое прошлое. Я тоже хочу состояться как личность.
В и к т о р (разматывает шарф, бросает на пол; решительно). На этом, я думаю, мы поставим точку. Заявление у меня уже подготовлено, завтра отнесу. (Достает какую-то бумажку, внимательно перечитывает.)
В и к а. Пожалуйста. Моя виза там требуется?
В и к т о р. Нет.
В и к а. Тем лучше. (Пошла к двери в соседнюю комнату, остановилась, стараясь скрыть некоторую растерянность.) Все-таки простое любопытство — когда ты успел?
В и к т о р. Что именно успел?
В и к а. Ну — вот это…
В и к т о р (жестко). В тот памятный вечер, когда ты закатила моей маме истерику на тот предмет, что Никиша говорит не «хочу пипи», а «хочу писать». И ханжески пригрозила, что заберешь ребенка домой. Ясно?
В и к а. Ясно. (Вышла.)
Виктор подошел к холодильнику, открыл, заглянул.
В и к т о р. Ни-че-го. (С пафосом, в сторону второй комнаты.) Как на Северном полюсе — вечная мерзлота и никакой жратвы! Полгода холодильник не размораживался — лед мне, что ли, грызть!
Вика не реагирует. Виктор пушечно захлопнул дверцу холодильника. Звонит телефон. Виктор снимает трубку. Высунулась голова Вики.
(Вике.) В виде исключения — меня.
Голова Вики исчезла.
(В трубку.) Максуд? Максудик, привет. Да нет, не пойду я ни в какой бар, буду торчать дома. Глотка опять и вообще. Ты же в курсе. Нет, Максуд, тут уже не конфликт. Серьезнее. Решили расходиться. Лучше не тянуть, сейчас она еще молода, смотрится, устроит свою жизнь… Найдет кого-нибудь более когерентного, как говорите вы, физики. А что — ребенок? Никишка все равно растет у моей матери, я даже, знаешь, воспринимаю его не как сына, а как брата. Такой симпатичный младший братишка. Правильно, плохо, согласен. Даже трагично. А что делать, Максудик, вот ты скажи — что? Ты понимаешь, она абсолютная эгоистка. Такой, знаешь, безответственный эгоизм. У меня третий год аспирантуры, я должен сработать диссертацию — кровь из носу. А она не хочет понять. Не дает работать.