<…> Это документы с материалами наблюдения за рядом маршалов Советского Союза, за рядом ответственных работников, в том числе за Буденным, за Тимошенко, за Жуковым, за Коневым, за Ворошиловым и другими, и с записью подслушанных разговоров в 58 томах; везде прослушивалось и все фиксировалось. И у него этот материал хранился в личном сейфе и изъят был случайно, когда МВД понадобилось арестовать его личного секретаря»164. «Не понимаю, – скажет Жуков, – почему Маленков хранил эти материалы у себя». Ни Жукову и никому другому из присутствующих не пришло в голову задать такой же вопрос самому Булганину. Участникам пленума могло показаться не менее интересным, на каком основании министр обороны держал у себя такого рода документы.
Тему, обозначенную Жуковым, подхватит министр внутренних дел СССР Н.П. Дудоров. Он подтвердит, что в связи с арестом Суханова обнаружена рукопись Маленкова о создании «особой тюрьмы в Москве для политических заключенных», организацией которой Маленков займется в 1950 году. К этому делу был привлечен работник Административного отдела ЦК Шестаков, а для следственной работы – сотрудники Комитета партийного контроля при ЦК Захаров и Никифоров. «Тюрьма была рассчитана по схеме Маленкова на 30–40 человек с особыми условиями режима, ускоренной оборачиваемостью, специальной охраной и специальными следователями во главе с начальником тюрьмы Клейменовым, которого инструктировал лично Маленков». Через эту тюрьму пройдут в том числе арестованные по «ленинградскому делу», включая Кузнецова, Попкова и других165.
Суханов, находясь под арестом, напишет в адрес Президиума ЦК письмо, характеризующее Маленкова. С большой долей вероятности можно предположить, что напишет он его по заказу или с подсказки. Это письмо Дудоров будет обширно цитировать на пленуме, при этом главным сюжетом станут отношения с Берией. Дудоров обратит внимание на тот отрывок письма Суханова, в котором указано на продолжительность «близких деловых отношений» Маленкова с Берией, «ближе, чем с другими членами Президиума ЦК КПСС или заместителями Председателя Совета Министров СССР». Начало этих отношений Суханов относил ко времени устранения Ежова и назначения Берии на пост наркома внутренних дел. Кадровая работа Маленкова, назначенного начальником Управления кадров ЦК, в то время, подчеркнет Дудоров, опираясь на «показания Суханова», «требовала тесных взаимоотношений с чекистскими органами, так как была установлена обязательная практика получения партийными органами документальных справок на назначаемых работников». Суханов, а вслед за ним и Дудоров обвинили Маленкова в стремлении «как можно быстрее оформить решениями ЦК назначения работников, представленных Берия». «Пользуясь таким положением, – заключал Суханов, – Берия сумел протащить в НКВД СССР большую группу нужных ему людей»166. Дудоров предъявит Маленкову множество претензий. Он, в частности, выскажет мнение, что «ленинградское дело» сфабриковано Маленковым; что после смерти Сталина Маленков и Берия «вели сговор по составу Президиума ЦК КПСС, о Председателе Совета Министров СССР и министерствах»; что «пост Председателя Совета Министров СССР был предложен Маленкову самим Берия»167.
Некий «голос из зала» заявит, что участником разоблачения и ареста Берии Маленков был вынужденно. Маленков отвергнет это обвинение. «Никакой вынужденности в отношении Берия в тот период у меня не было», – скажет он, и с этой констатацией, вероятно, следует согласиться и нам168.
Маленков решится ответить на ряд предъявленных ему претензий, хотя обстановка на пленуме вряд ли располагала к содержательным дискуссиям. «Будет крутить – с трибуны стянем», «двурушник», «власть хватаете» – под такой хорошо знакомый ему аккомпанемент «голосов из зала» будут проходить выступление Маленкова и ответы на вопросы. В свое оправдание Маленков укажет, что контролировать Берию сразу после его назначения в НКВД он не мог по определению, так как секретарем ЦК в это время он не являлся и поручений по наблюдению за органами тогда не имел. Материалы наблюдения за высшими военными, о которых говорил маршал Жуков, «были представлены в ЦК и запрещены к отсылке», сообщит Маленков и подчеркнет, что он «никакого отношения к организации наблюдения» не имел «абсолютно».
Маленков попытается и себя представить в качестве жертвы подобных «наблюдений» и прослушиваний со стороны органов госбезопасности. «Моя квартира прослушивалась так же», – заявит он на пленуме.
Хрущев, как наиболее осведомленный, возразит: «Но потом оказалось, что тебя не подслушивали».
Маленков допустит грубейшую ошибку, подтвердив: «Ну, не подслушивали, какое это имеет значение?»
Хрущев вынесет вердикт, к которому, думается, присоединилось большинство участников пленума, ставших свидетелями этой «дискуссии». «Это имеет значение. Ты выступаешь вроде как пострадавший вместе с тов. Жуковым и Тимошенко, а фактически этого не было», – скажет Хрущев. По каким-то соображениям он не станет настаивать на прозвучавшем из уст Жукова обвинении Маленкова в прямой причастности к организации слежки за высшим военным и гражданским руководством. Думается, однако, что большинство и так могло сделать нужные Хрущеву выводы.
Подтвердит Маленков наличие записи о партийной тюрьме и укажет на то, что это была диктовка Сталина. Сталин, заявил Маленков, «не доверял органам МГБ», по этой причине и нужно было «провести ряд следственных дел в этой тюрьме». Маленков подтвердит, что ряд лиц (фигурантов «ленинградского дела») бывали у него как у зав. отделом и их действительно арестовали по выходе из его кабинета. Однако Маленков отвергнет «абсолютно» причастность к «ленинградскому делу», которое он «так же знал, как и другие члены Политбюро», «это было целиком дело органов следствия». Подтвердит Маленков, что действительно выезжал в «особую тюрьму» вместе с Булганиным и Берией – по поручению Сталина. Говорил он там не с Кузнецовым, а с братом Вознесенского. Впрочем, Маленков оговорится, что не помнит, беседовал он с Кузнецовым или нет. «В присутствии других товарищей» об итогах поездки («они отрицают свои показания») было доложено Сталину. «Никогда организатором “ленинградского дела” я не был, – завершая эту тему, заявит Маленков, – это легко установить, да и здесь достаточно товарищей, которые могут сказать, что это все делалось по личному указанию тов. Сталина»169.
На заседании пленума ЦК Маленков постарается сформулировать сущностные претензии к сложившемуся положению вещей, персонификацией которого для него стал Хрущев. «Вопрос о ликвидации поста Первого секретаря… был поставлен на обсуждение… в условиях, когда у нас особенно власть Первого секретаря совершенно не ограничена… это пост секретаря над Президиумом Центрального Комитета партии. Я считаю, что можно создать условия, чтобы Президиум Центрального Комитета был настоящим верховным органом, а Секретариат ЦК был подсобным органом». «В наших условиях крайне важно не сосредоточивать власть в руках одного человека. Это опасно для страны и партии»170. Трудно судить, насколько искренен был Маленков, предупреждая об институциональных основах начавшего складываться культа личности, на этот раз – Хрущева.
Его выступление в этой части, как и данный внутриэлитный конфликт в целом, вполне определенно указывает на кризис легитимности политического лидерства. В глазах людей, прошедших рядом с Хрущевым через несколько десятилетий совместной работы, тот, судя по всему, не обладал набором качеств, которые позволяли бы ему демонстрировать свое превосходство перед другими, прежде всего старыми членами партийного руководства, претендовать на роль единоличного лидера.
Хрущева поддержало большинство участников пленума. 28 июня 1957 года Маленков был вынужден выступить на утреннем заседании с осуждением своей «антипартийной деятельности». 29 июня все трое «оппозиционеров» направят в адрес пленума заявления с осуждением собственных ошибок. Именно с этого начнет свое заявление Маленков, вслед за чем объявит о готовности принять любое решение «как справедливое и должное».
Постановление пленума ЦК КПСС об осуждении группы Г.М. Маленкова, Л.М. Кагановича и В.М. Молотова за выступление против линии партии и выводе их из состава членов Президиума и членов ЦК КПСС. 29 июня 1957
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 498. Л. 9]
Маленков признает ошибочными постановку вопроса о ликвидации поста первого секретаря ЦК «и, следовательно, об освобождении тов. Хрущева от этого поста», а также «те методы сговора и групповщины между членами Президиума», к которым они прибегли. Признание в «групповщине» было признаком полной капитуляции, поскольку в ходе пленума Маленков отрицал это обвинение. «Группу составляют 7 членов Президиума – над этим задуматься надо», – заявил он тогда171. Эта групповщина, теперь скажет Маленков, «несомненно, нарушает партийные нормы и с основанием может рассматриваться как носящая антипартийный характер». Признает Маленков и ответственность по ряду предъявленных ему обвинений «по прошлой работе в период руководства тов. Сталина», заявит о поддержке политического курса, провозглашенного XX съездом, об огромных успехах во внутренней жизни и в международных отношениях.
Завершит свое заявление Маленков примерно так же, как это делал Берия, обратившийся после своего ареста к членам Президиума. Он будет просить «Пленум ЦК предоставить… возможность на конкретном деле отдать свои силы великому делу построения коммунизма в нашей стране»172. Покаянные заявления Маленкова, Молотова и Кагановича будут признаны на пленуме «неудовлетворительными», в особенности Молотова, который даже в этом своем заявлении продолжал отстаивать свои «антипартийные позиции»173.
29 июня пленум примет постановление «Об антипартийной группе Маленкова Г.М., Кагановича Л.М., Молотова В.М.». Членов «антипартийной группы» обвинят в том, что они выступают против линии партии. Вникать в существо положенных на бумагу претензий вряд ли имеет смысл, поскольку по каждому пункту программы действий партии члены группы оказывались виноваты в противодействии, сопротивлении этому курсу, находясь в плену старых представлений и методов, являясь «сектантами и догматиками». С целью изменить партийн