2.
Директива наркома обороны СССР № 2 военным советам военных округов о нападении фашистской Германии на СССР и об уничтожении противника. 22 июня 1941, 7 часов 15 минут
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 479. Л. 2]
Из журнала регистрации посетителей кабинета И.В. Сталина в Кремле. 22 июня 1941
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 413. Л. 49 об.]
Подпись Маленкова под подобной директивой вызывает определенное недоумение и сегодня. Да, он, член Главного военного совета, секретарь ЦК ВКП(б), но явно не та фигура в иерархии гражданских властей, которая должна была подписать директиву о фактическом вступлении в войну. Объяснение этого феномена, вероятно, кроется в хорошо известной историкам установке Сталина – не поддаваться на провокации, чтобы не дать командованию вермахта повод начать военные действия. Ожидая подобной провокации, Сталин со стороны государственной власти подставил фигуру, подпись которой под таким документом можно было в любой момент дезавуировать решением высших должностных лиц страны. Именно уверенность Сталина, что вермахт может попытаться спровоцировать начало военных действий без санкции Гитлера, отражена в предшествующей так называемой директиве № 1 от 21 июня. Директива, направленная накануне вторжения командованию войск 3-й, 4-й и 10-й армий Западного военного округа, предупреждала о возможном внезапном нападении 22–23 июня, которое «может начаться с провокационных действий», ставила задачей «не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения»3. Передача этой директивы в округа, по воспоминаниям Жукова, будет закончена в 00:30 минут уже 22 июня.
Сутки после сообщения о вторжении вермахта в кабинете Сталина будет продолжаться мозговой штурм. Последними под утро 23 июня в 5:20—6:25 кабинет покинули нарком обороны С.К. Тимошенко, 1-й заместитель начальника Генерального штаба по оперативным вопросам Н.Ф. Ватутин, нарком военно-морского флота Н.Г. Кузнецов, нарком путей сообщения и член Политбюро Л.М. Каганович, начальник Главного управления Военно-воздушных сил РККА П.Ф. Жигарев. Сталин уезжает отдыхать на Ближнюю. Перерыв продолжается до вечера. Через 12 часов – в 18:45 – в кремлевский кабинет вождя первым заходит Жигарев. С высокой интенсивностью Сталин работает всю первую неделю войны.
В.М. Молотов. 1940-е
[РГАСПИ]
Дальнейшее нам известно по воспоминаниям – их нам оставили Микоян, Молотов, Хрущев и другие участники этих событий. Хрущев, впрочем, позволил себе говорить о событиях, в которых он сам непосредственного участия не принимал. Занимая тогда пост первого секретаря ЦК компартии Украины, он в это время находился в Киеве. Однако в 1956-м с трибуны XX съезда он говорил «о полной деморализации» Сталина, который «струсил, испугался» в первые дни войны, свидетелем чего он быть не мог по определению. С Хрущева и начинается не слишком содержательная полемика о роли Сталина в войне. Именно Хрущев в том же докладе заявил, что «и если разгромлен враг, то это не в результате гениального руководства», «…враг разгромлен был в результате сплочения партии и невероятного количества жертв».
По воспоминаниям Микояна, кризис наступил через неделю после вторжения вермахта на территорию СССР. 28 июня (Микоян, ошибаясь, пишет о 29-м) на очередное совещание у Сталина собрались Молотов, Маленков, Микоян, Берия. Сталин, встревоженный потерей Минска и окружением группы соединений Западного фронта, позвонил в Наркомат обороны Тимошенко, но тот, по словам Микояна, «ничего путного» сообщить не смог. По предложению Хозяина, все собравшиеся поехали в наркомат, где застали Тимошенко, Жукова и Ватутина. Около получаса, по воспоминаниям Микояна, проговорили спокойно. Потом Сталин взорвался: «Что за начальник штаба, который в первый же день войны растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует?» Жуков «буквально разрыдался и выбежал в другую комнату». «Сталин был очень удручен, – пишет Микоян. – Когда вышли из Наркомата, он такую фразу сказал: “Ленин оставил нам великое наследие, а мы, его наследники, все это просрали…”»4 Сам Жуков в своих мемуарах об этом эпизоде умолчит. Сталин уезжает на дачу в Кунцево и в течение двух дней, 29 и 30 июня, никого не принимает и не говорит по телефону. В воспоминаниях Микояна фраза «Сталин в последние два дня в такой прострации, что ничем не интересуется, не проявляет никакой инициативы, находится в плохом состоянии»5 приписывается Молотову.
Видимо, со слов Микояна Хрущев и представит на XX съезде это описание: «…было бы неправильно не сказать о том, что после первых тяжелых неудач и поражений на фронтах Сталин считал, что наступил конец. В одной из бесед в эти дни он заявил: “То, что создал Ленин, все это мы безвозвратно растеряли”. После этого он долгое время не руководил военными операциями и вернулся к руководству только тогда, когда к нему пришли некоторые члены Политбюро и сказали, что нужно безотлагательно принимать такие-то меры для того, чтобы поправить положение дел на фронте»6. Сейчас уже не восстановить, чьи рассказы Хрущев положил в основание своего знаменитого доклада – Микояна, Молотова, Берии или кого-то еще. Да это и не так важно, поскольку очевидна политическая подоплека этого высказывания.
Разумеется, кремлевский ареопаг в переживаемые страной критические дни не мог не почувствовать крайней степени беспокойства из-за отсутствия связи с Хозяином. Второе лицо в государстве – Молотов – в середине дня 30 июня собирает у себя в кремлевском кабинете Маленкова, Берию и Ворошилова, затем приглашает Микояна и Вознесенского.
Из опубликованного в начале 1990-х письма Берии в адрес ЦК, написанного в июне 1953-го под арестом, мы знаем, что он сказал, обращаясь к Молотову: «Вы поставили вопрос ребром у Вас в кабинете в Совмине, что надо спасать положение, надо немедленно организовать центр, который поведет оборону нашей родины, я Вас тогда целиком поддержал… После этого совещания мы все поехали к т-щу Сталину и убедили его в немедленном [так в оригинале. – А. С.] организации Комитета Обороны Страны со всеми правами»7.
Письмо Л.П. Берии Г.М. Маленкову в ЦК КПСС с рассуждениями о своей работе и ошибках. 1 июля 1953
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп.171. Д. 463. Л. 164, 169]
Письмо Берии, таким образом, проясняет, как именно родилась инициатива создания Государственного комитета обороны (ГКО или ГОКО) – высшего чрезвычайного органа государственного управления, сыгравшего важнейшую роль в событиях войны. Микоян в своих мемуарах отметит еще один важный эпизод. Вознесенский, выразив свое согласие с постановкой вопроса Молотовым, скажет: «Вячеслав, иди вперед, мы за тобой». «Через семь лет для Вознесенского слова, когда-то им сказанные, – добавит Микоян, – …оказались роковыми. Маленков и Берия, которые были в очень плохих отношениях с Вознесенским, припомнили эту фразу в момент, когда у Сталина подорвалось доверие к Вознесенскому. Фраза была истолкована так: мы пойдем не за Сталиным, а за Молотовым»8.
Творческий вклад «соратников» Сталина в создание ГКО не стоит преувеличивать. По большому счету ничего оригинального они не придумали. В годы Гражданской войны в Советской России действовал Совет труда и обороны, целью создания которого также была максимальная централизация управления страной. Этот опыт, судя по всему, был основательно подзабыт, остается лишь поражаться, когда смотришь на то, каким образом было подготовлено и написано постановление о создании аналогичного органа – ГКО. Так что имеет смысл говорить не о прострации Сталина, а о коллапсе системы управления, которая к началу войны оказалась не готова в организационном отношении. На этот случай не была продумана модель управления, а система смогла лишь воспроизвести в новых условиях имевшийся опыт управления, да и то – не сразу.
Сталин встретил приехавших, сидя в кресле в так называемой малой столовой, вопросом: «Зачем пришли?» «Вид у него был настороженный, какой-то странный, – вспоминает Микоян, – не менее странным был и заданный им вопрос… У меня не было сомнений: он решил, что мы приехали его арестовать». Микоян пишет о страхе Сталина перед арестом. Так ли все было на самом деле, не сублимирует ли Микоян свои собственные и общие страхи перед Хозяином в этом ожидании увидеть наконец страх и в глазах вождя, этого мы никогда не узнаем. Возможно, что Микоян был прав в своем восприятии происходящего и Сталин был не просто растерян, как вспоминает Молотов, но испуган, как пишет Микоян. В литературе многое сказано о подозрительности Сталина. Если принять эту констатацию, то можно предположить, что Сталин действительно не исключал ареста, запершись на Ближней даче.
Постановление Президиума Верховного Совета СССР, СНК СССР и ЦК ВКП(б) о создании Государственного комитета обороны. 29 июня 1941
Подлинник. Автограф Г.М. Маленкова, правка – автограф И.В. Сталина.
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1317. Л. 19–20]
Отвечая на вопрос Сталина, Молотов предложил создать Государственный комитет обороны. «Кто во главе?» – спросил Сталин. Когда Молотов ответил, что во главе – он, Сталин, тот после паузы ответил: «Хорошо». Маленков, присев к столу, красным карандашом на двух листках бумаги из блокнота напишет проект, оформленный затем как совместное постановление Президиума Верховного Совета СССР, ЦК ВКП(б), Совета народных комиссаров.
Так в ночь с 30 июня на 1 июля и было подготовлено постановление о создании ГКО9. Вот его текст:
«В целях быстрой мобилизации и организации всех сил народов СССР для отпора врагу, напавшему на нашу родину, Президиум Верховного Совета СССР, Центральный Комитет ВКП(б) и Совнарком СССР признали необходимым:
1. Создать Государственный Комитет Обороны в составе: т. Сталин – (председатель)
т. Молотов (заместитель)
т. Ворошилов К.Е.