<…> Это происходило в тот период… когда он совершенно не доверял Абакумову». Маленков, по его словам, переговорил со Шкирятовым, и тот выделил ему «одного-двух человек».
Шверник, пытаясь надавить на него, заявит: «Вы организовали тюрьму, а не Шкирятов. <…> Начальника тюрьмы вы утвердили, это сотрудник МВД Клейменов, заместителем начальника Шестакова – инструктора Административного отдела ЦК партии. Назначили следователей – Захарова и Никифорова. Утвердили штат тюрьмы в составе 100 человек…»
Маленков: «Я отвечаю за это, да и не только за это. Но тогда люди постарше и поопытнее меня ничего не говорили. Вообще не было тех, которые бы протестовали против указаний, которые давались». Подробностей Маленков не расскажет164.
Их сообщат членам КПК упомянутые свидетели Клейменов и Шестаков, бывший военный прокурор Китаев и бывший председатель Военной коллегии Верховного суда Чепцов.
Клейменов расскажет о совещании, которое 28 февраля 1950 года Маленков провел в своем кабинете с участием министра внутренних дел Круглова, его заместителя Обручникова и начальника Тюремного управления Пуговкина. На следующий день, 1 марта, вызвав к себе Клейменова и министра госбезопасности Абакумова, Маленков распорядится о деталях, в том числе и о первых трех заключенных, которые будут переведены из Лефортовской тюрьмы. Эти трое – бывший секретарь ЦК А.А. Кузнецов, ответственный секретарь Еврейского антифашистского комитета писатель И.И. Фефер, бывший подполковник госбезопасности, сотрудник охраны Сталина Федосеев. Пока шел разговор, «Круглов дал указание выделить особое изолированное помещение. Таким образом, – заключит Клейменов, – создалась тюрьма в тюрьме».
«Эта тюрьма будет находиться при КПК, вы будете подчиняться лично мне, – так передал Клейменов указания Маленкова, полученные им на том совещании. – Эта тюрьма не подчинялась ни министру государственной безопасности, ни министру внутренних дел, а подчинялась т. Маленкову и КПК».
Шверник, обращаясь к Маленкову, скажет: «Вот вам подчинение Особой тюрьмы КПК». Маленков сочтет за лучшее промолчать165.
Клейменов подтвердит, что заключенных «особой тюрьмы» лично допрашивал Маленков, для чего их доставляли в здание ЦК. «Везли на машине “Победа” вдвоем, заезжали с Ипатьевского переулка и поднялись особым лифтом. Доставили в комнату. Комната была без окон».
Неожиданно Маленков решит уточнить местоположение этого помещения: «Возле Оргбюро»166.
12 июля 1951 года узником «особой тюрьмы» станет Абакумов.
Чепцов в своих показаниях подчеркнет: «В эту тюрьму никто к арестованным без специального распоряжения Маленкова и Шкирятова не допускались, даже работники Прокуратуры СССР». Нельзя не согласиться и с выводом Чепцова: «Такой “порядок” ареста и содержания арестованных… безусловно, предопределял судьбу их, довлел над следственными, прокурорскими органами и судами и создавал почву для фальсификации материалов обвинения»167.
В ходе выяснения подробностей, когда «беседа» достигнет пика своего эмоционального накала, Шверник воскликнет: «Надо же было додуматься, чтобы тюрьма была при КПК. Создать партийную тюрьму, что вы, с ума сошли».
Возможно, современному читателю также покажется из ряда вон выходящим это решение Сталина. Автору, однако, представляется, что ее создание скорее укладывалось в известную формулу начала 1920-х годов тогда еще генсека о партии как ордене меченосцев, нежели противоречило ему.
Дела московские
На рубеже 1949–1950 годов едва не состоится еще одно – теперь «московское» – дело. В декабре 1949-го Маленков подготовит проект записки в ЦК, которую озаглавит «О тов. ПОПОВЕ Г.М.»168. Г.М. Попов – молодой сорокатрехлетний первый секретарь МК и МГК ВКП(б), председатель исполнительного комитета Московского Совета депутатов трудящихся. Он сосредоточил в своих руках партийную власть в Москве и Московской области, возглавлял не только МК и МГК ВКП(б), но и занимал пост секретаря ЦК ВКП(б). Возможным это стало только благодаря благожелательному отношению к молодому партаппаратчику со стороны Сталина, который станет уделять повышенное внимание вопросам развития столичного региона. В мае 1947 года вождь поддержит предложение о праздновании 800-летнего юбилея Москвы, совмещенного в тот год со 135-летием Бородинского сражения. Сами торжества назначат на 7 сентября169. В июне 1949 года Сталин утвердит проект постановления Политбюро «О плане реконструкции города Москвы»170. Реально в руках одного человека, Попова, оказалась сконцентрирована огромная власть, что, вероятно, и заложило институциональные основы будущего конфликта.
Н.М. Шверник, И.В. Сталин, Г.М. Попов (слева направо). 1 мая 1949
[Из открытых источников]
Пользоваться этой властью Попов станет не вполне аккуратно, очевидно, будучи уверен в особой благосклонности вождя. 1 февраля 1949 года в ходе работы объединенной IX областной и VIII городской партконференции Попов выступил с докладом. В нем он позволил себе критиковать союзных министров: П.А. Юдина, главу Министерства строительства предприятий тяжелой индустрии, которое дважды срывало сроки строительства Московского газового завода; Н.К. Байбакова (Министерство нефтяной промышленности) – за срыв сроков ввода Щекинского газозавода и С.Н. Круглова (Министерство внутренних дел) – за срыв сроков строительства водопроводной станции. Байбаков и Круглов признают критику справедливой, а вот Юдин решил пожаловаться в Комиссию партийного контроля при ЦК на то, что Попов его «оскорблял и поносил».
Поскольку дело было отнюдь не рядовым, как и его фигуранты, ему (в понимании партийных чиновников) следовало «отлежаться». А тем временем в Москве выйдут на завершающую стадию испытания электрокомбайна. Министр сельскохозяйственного машиностроения П.Н. Горемыкин и министр сельского хозяйства И.А. Бенедиктов, откликаясь на инициативу московского руководства, издадут совместный приказ всемерно способствовать изготовлению новой машины171. В сентябре в «Правде» появится статья, в которой успех создания электрокомбайна будет приписан «инициативе городского комитета партии». Со стороны все выглядело так, будто МГК, подменив Совет министров, отдает распоряжения союзным министерствам.
К разбирательству было подключено Министерство государственного контроля во главе с Л.3. Мехлисом. 2 октября 1949 года на заседании Совета министров будут рассмотрены результаты проведенной проверки, а 4 октября выйдет постановление Совмина с жесткой критикой Московской парторганизации за несанкционированное создание электрокомбайна и организацию вокруг него шумихи в печати. Попов поспешит продемонстрировать свою лояльность: из горкома и обкома будут уволены многие сотрудники Отдела машиностроения, ряд секретарей МК и МГК, заместителей председателя Моссовета и Мособлисполкома, несколько заведующих отделами и их заместителей. Опытные образцы электрокомбайна отправят на металлолом.
Инцидент, казалось бы, исчерпан. Однако 20 октября в ЦК поступит письмо от «инженеров-коммунистов» завода им. Сталина. «С приходом к власти т. Попова все изменилось коренным образом, – писали они в своем обращении. – Самокритика зажата так, что и пикнуть никто не может на начальство, стоящее на ступеньку выше. Самокритика, можно считать, ликвидирована во всех звеньях». Ясно, что эта справедливая, судя по всему, претензия вряд ли могла бы стать основанием для преследований деятеля такого уровня. Главное заключалось, видимо, в другом: «Попов – самый молодой из секретарей ЦК. Будучи одержим титовской манией вождизма, его одолевает мысль в будущем стать лидером нашей партии и народа. Ленивый по природе, безграмотный в ленинизме, он избрал другой путь: путь насаждения на ответственные участки людей, беспредельно преданных ему, но не нашей партии». Сообщат «инженеры» и о случае на банкете по поводу 800-летия Москвы, когда «один из подхалимов поднял тост: “За будущего вождя нашей партии Георгия Михайловича”». И далее: «Присутствовавший Попов пропустил мимо ушей и будто согласился с прогнозом. Тогда как нужно было одернуть дурака или после обсудить о его партийности». Завершат свое обращение подписанты так: «Мы пишем тов. Сталину и членам Политбюро с тем, чтобы разобрались с прожектером, очковтирателем и карьеристом Поповым… переродившимся в удельного деспота…»
29 октября Сталин, находившийся на отдыхе на юге, напишет Маленкову: «…упомянутые в письме факты мне хорошо известны, о них я получал несколько писем от отдельных товарищей Московской организации. Возможно, что я виноват в том, что не обращал должного внимания на эти сигналы… так как верил тов. Попову. Но теперь, после неподобающих действий тов. Попова в связи с электрокомбайном, вскрывших антипартийные и антигосударственные моменты в работе тов. Попова, Политбюро ЦК не может пройти мимо вышеуказанного письма». «Партийное руководство Московской организации, – продолжит Сталин, – в своей работе сплошь и рядом подменяет министров, правительство, ЦК ВКП(б), давая прямые указания предприятиям и министрам, а тех министров, которые не согласны с такой подменой, тов. Попов шельмует и избивает на собраниях. А что это значит? Это значит разрушать партийную и государственную дисциплину».
Сталин по-своему, безусловно, прав в этих выводах. Созданная им система управления могла быть относительно эффективной лишь в условиях строгого централизма. В письме от 29 октября Сталин поручит Маленкову назначить комиссию для проверки работы Попова, установит новый порядок назначения районных руководителей в Московской и Ленинградской областях. Укажет он и на основные выводы, которые предстояло сделать по итогам работы комиссии. Маленков соберет так называемую пятерку в составе Молотова, Берии, Кагановича, Булганина и, разумеется, со своим собственным участием. 1 ноября пятерка примет решение: «Поручить комиссии в составе тт. Маленкова, Берия, Кагановича и Суслова проверить деятельность т. Попова Г.М., исходя из указаний т. Сталина, изложенных в письме от 29 октября с. г.». Через месяц и появится упомянутая выше записка в ЦК. Маленков подготовит ее от имени комиссии, сославшись на поручение Политбюро. Поводом для проверки, как будет отмечено в записке, станет письмо трех инженеров.