– Вино, – прицокнула Таня языком, – то-то и не рискнули мимо нашего цербера нести. Впрочем, это уже мелочи. Что там еще?
Я чуть нахмурилась, разглядывая содержимое рюкзака:
– Не поверишь – колбаса.
– Ничего вы правильного в закуске не понимаете, – заявил появившийся на пороге Малявкин. – Колбаса – это сила и процветание.
– Меньше пафоса, – буркнул протиснувшийся мимо него Виталька и плюхнулся на мою кровать. – Куда коменданта дели? Прикопали под фикусом?
– Зануда, – поморщилась Таня, быстро закрывая дверь на замок и накидывая охранное заклинание. Конечно, пропустить – пропустит гостей незваных, но хоть предупредит.
– Погода дурацкая, – Виталька повертел в руках бутылку вина, – даже никуда не выйдешь. Хорошо, Колька хоть достал топлива, как-то отпразднуем.
– Что именно? – поинтересовалась я. Чего это он совсем не в духе? Какая-нибудь мамзель отказала? Или чувствует себя нехорошо?
– А у меня день рождения! – весело заявил Малявкин, помогая Тане нарезать колбасу, хлеб и вынырнувший из глубин рюкзака кусок сыра. – Был… недавно.
– Надо же, – я озадаченно уставилась на одногруппника. Неужели пропустила? У меня же записаны все даты! Как я могла прогавить[10]?!
– А когда именно? – подозрительно уточнила Таня.
– Ну-у-у… – Коля сделал загадочное лицо, – пятого… июля.
– Дурак, – вспыхнула я и ткнула его кулаком в плечо.
– Ой-ой-ой, – притворно заголосил Малявкин, – убива-а-а-а-ают! Красу и ум всея 1-М группы! А что ж вы без меня делать будете? Да как же… Эй! Багрищенко, а ну-ка положь на место!
Но Танька даже и не подумала, с удовольствием продолжая уплетать сдобную булку.
– Вкусно, молодцы. Садись уже давай.
Виталька покосился на меня. За время всего представления я не проронила ни слова. Почему-то повеселиться хоть и хотелось, но не получалось.
– Дин, ты чего? – тихо спросил он.
– Да…
Ответить не дал Малявкин, тут же встрявший со своим мнением:
– Да все и так понятно, думу тяжкую думает. Как ей… – он кинул быстрый взгляд на оставшуюся на кровати книгу, – эльфа какого соблазнить. Ты, видишь, Красавич, не хорош да не пригож, а сердцу девичьему тоскливо и… Ой!
На этот раз ткнули его с двух сторон мы с Танькой одновременно. Виталька только скривился. Видимо, даже Колькины пляски с бубном никак не воздействовали. А еще у меня про настроение спрашивает!
– Да в целом, – буркнула я. – Вон, Дожденко такой реферат задал, что ума не приложу, как быть. Теорию еще нарою, а вот как практическое обрисовать…
Я развела руками. Так-то Ярослав Олегович мужик нормальный, но порой как чего даст, так все студенты в шоке бегают. А Хованец проклятый только посмеивается и советует «подключить фантазию».
– Озверел он совсем, – сообщил Коля, всунув мне стаканчик с вином. – Второй раз за год на него нас сваливают. А у него еще свои.
– Малявкин, иногда ты так здраво рассуждаешь, что я теряюсь, – заметила Танька и подняла тост: – Ну, давайте, чтоб у нас наконец-то все наладилось!
Стаканы звякнули, все сосредоточенно отхлебнули.
– Ничего так, – резюмировала Танька.
– Сильно сладко, – буркнул Виталька, – я больше у Шинкаря ничего брать не буду.
Мне поддержать беседу было нечем. На вкус вроде приятно, сомелье мне никогда не стать, так что молча стянула бутерброд и принялась жевать.
– Шинкарь – вот такой мужик, между прочим, – хмыкнул Колька, показав большой палец, – только ему надо говорить почетче, тогда и даст что надо.
– Он не мужик, он нечисть, – вставила я, делая еще глоток и чувствуя, как внутри разливается приятное тепло. – Я раз из универа вышла, смотрю: одни красные сапоги бодро шагают по дорожке, только каблучки и поцокивают. Сразу чуть за сердце не схватилась! А он облик принял и давай извиняться: шановна[11] панночка, да я ж не хотел, простите старого, тьфу…
О том, что потом меня неделю кормили обедами-извинениями, говорить не стала. А то все ломанутся к бедняге Шинкарю, он же так и прогорит!
– Ну, любит он шутки, любит, – хмыкнул Коля, – что поделать. У нас тут почти весь универ такой – надо хоть кому-то и что-то учудить.
– А все же жалко, что у нас не Чугайстрин, – неожиданно протянул Виталик. – С ним хоть поговорить можно было. Сам нормальный, объяснит, расскажет, да и по характеру тоже ничего.
Танька начала сосредоточенно уплетать колбасу.
– Интересно, долго ли он там будет?
– Где? – удивилась я.
– В лазарете, – постучал пальцем по лбу Коля, – панна Гуцол, вы что-то совсем того, где еще больным быть?
– Да нет его в лазарете, – хмуро отозвался Виталик, и мы все замерли. – И не пяльтесь так, – неожиданно почти зло огрызнулся он, – то, что я не всегда контрольные пишу на отлично, не значит, что балбес полный. Я лазарет прощупал полностью, нет там ничего. Даже намека на пространственный карман.
Мы все задумались. С одной стороны, оно, конечно, верно, кто положит препода рядом со студентом? С другой… Лазарет был всего один! Оборудовать другое помещение слишком много сил требуется, стоит огромнейших денег и целесообразно ли?
– Значит, есть что-то другое, – задумчиво протянула Таня. – Тут вообще куча таких местечек, что ни один студент нос не сунет. А уж коль и расхаживают древние… – она передернула плечами.
Я недоуменно уставилась на подругу.
– Древние? Это ты о чем вообще?
– Ну, тыц! – всплеснула Таня руками, едва не опрокинув стакан и забрызгав Кольку вином. Тот вовремя перехватил летевшую емкость и укоризненно посмотрел на Багрищенко:
– Осторожнее, крылатая моя.
Но она только отмахнулась и снова посмотрела на меня:
– Дин, вспоминай. Вий же вызвал меня, показал мольфару, седому такому. Вроде как он отбирает ребят для какой-то своей школы. Я его толком и не слушала, силу только вдохнула и перепугалась до ужаса – думала, вынесут вперед ногами.
Виталька подозрительно посмотрел на нее:
– Это почему еще?
– Силища такая, что страшно, – она покачала головой, – я там стояла, как муха в сиропе, все вижу вроде и слышу, а двинуться не могу. Может, они силу мою тоже пробовали, потому и такая реакция, но – бр-р-р-р. Пусть он лучше чешет в свой Ивано-Франковск.
Я вздрогнула от услышанного. Эге, да никак мой знакомый, болтавший со мной на лавочке, и не просто знакомый.
– Седой мольфар, – тихо начала я, и все уставились на меня: мол, что? – Это отец Андрея Григорьевича.
В комнате повисла неестественная тишина. Таня широко раскрыла свои синие глаза, Виталька хмуро смотрел на меня, Коля озадаченно глядел куда-то в район моей груди.
– Динка, ты уверена? – подозрительно спросил последний.
– Уверена, – вздохнула я. – Он мне сам об этом сказал. Чугайстрин Григорий Любомирович.
Ребята переглянулись. Некоторое время никто не мог ничего сказать.
– А как же… – начал было Коля.
– Сам подошел, – хмыкнула я. – Сижу на лавочке, никого не трогаю, тут – бац! – стоит передо мной. Драпать поздно, пришлось разговаривать. Но оно и неудивительно, я же староста…
– Так сам и подошел? – удивленно произнесла Таня. Я молча кивнула. Почему-то только сейчас под ее настороженным взглядом стало не по себе: а вдруг он не случайно подошел? То есть в том смысле, что искал не только как старосту? Хотя нет. Бред же какой-то! Зачем ему какая-то девчонка?
Виталька вдруг вздохнул:
– Говорил же я – проклятая у нас группа… Будь тут что-то мелкое – не явился бы один из сильнейших мольфаров нашего времени.
Колька снова разлил вино и фыркнул:
– Ну и ладненько. Зато нам все злыдни будут завидовать! Прикиньте, такая группа проклятых мольфаров!
– Да уж, – криво усмехнулась я, – боюсь, нас так быстро разгонят.
– Вот еще чего, – не смутился Коля, – все у нас будет замечательно. И Чугайстрин наш выздоровеет, и к нам вернется.
При этих словах Танька посмурнела, однако ничего говорить не стала. Я только погрозила Малявкину кулаком из-под стола. Конечно, Громов – это Громов, но надо думать, что говоришь, коль уж так.
Виталька поднял стаканчик:
– Ну, давайте тогда. За скорейшее выздоровление Андрюхи!
Мы звонко чокнулись, я пригубила и тут же закашлялась. Танькино заклинательное плетение мигом съежилось и исчезло. Дверь бесшумно открылась. На пороге, прислонившись к дверному косяку и сложив руки на груди, стоял Чугайстрин-старший. Голубые глаза смотрели исключительно на меня.
Парни потеряли дар речи, Танька сжалась на стуле. Но он даже не обратил на них внимания.
– Доброго дня, Дина Валерьевна, – произнес Чугайстрин глубоким низким голосом, – можем ли мы поговорить… наедине?
Глава 2Смерть прыстрастника
– Влюбился, как мальчишка, – произнес Кирилл, глядя куда-то в ночную даль. – Сразу думал – глупость или приворотным угостили, ан нет…
Он передал мне трубку. Красивая, из темного дерева, и табак такой, что голова кругом идет. И все одно лучше сигарет. Мы сидели на старой потертой лавочке возле дома. Время здесь тянулось странно, необъяснимо. Вроде столько времени прошло, а над головой до сих пор звезды и тьма. Кирилл сейчас был где-то далеко, в воспоминаниях о событиях последних месяцев.
– Вий меня вызвал и велел собираться. Представляешь, – Кирилл как-то горько усмехнулся, – всего полчаса дал. Я, конечно, попытался спорить, но… – он вдруг сглотнул.
Я покосился на него:
– Что?
– Сразу меня слушал, – тихо произнес Громов, – а потом начал приоткрывать глаза… – Повисла тишина, можно было расслышать, как стрекотали сверчки. – Меня такой страх окутал, что двинуться не мог. Словами не описать. Просто стоит он перед тобой, дыхание перехватывает, и понимаешь, что на своих двоих уже не выйдешь из кабинета.
Я не знал, но поверил. Запугать Вий-Совяцкий умел. Но в то же время не мог поверить, что можно было вот так встать и сбежать, даже не поставив любимую в известность.