Сэйс и Райт, однако, имели веские основания защищать свою точку зрения. Разумеется, они во многом заблуждались, но одна из их ошибок впоследствии оказалась особенно грубой: они недооценили значение и роль Хеттской империи!
Мы вспомнили эту поучительную историю потому, что находимся в точности такой же ситуации, как Сэйс и Райт. Даже в еще более худшей, ибо через сто с лишним лет после них заявляем, что на территории нынешней Турции, Северной Сирии, Палестины и Израиля во II тысячелетии до н. э. по соседству с хеттами существовало государство, роль и значение которого современные профессиональные историки тщательно замалчивают. Надеемся, читатель в достаточной степени убедился, что это именно так.
Введение Средиземноморской Руси в контекст древнейшей истории имеет фундаментальное значение. Мы подтверждаем гениальные предчувствия Ломоносова, Татищева и их последователей, указывавших на существование островков нашей отечественной истории, в том числе и вне пределов Русской равнины. Покинув ее и разойдясь в самых разных направлениях, разные ветви русов собрались на ее пределах в конце I тыс. н. э., чтобы создать Киевскую Русь. У нас нет никаких сомнений, что первые русские князья рассматривали ее как воспреемницу славы Русены и ее историческую наследницу. Оттого и не было у них разного рода надуманных проблем типа норманнской теории, поскольку, подобно всем выдающимся деятелям нашего Отечества, в полной мере осознавали и истинный масштаб, и истинный размах истории русов.
Глава 7. Сказки, боги, история
С доброй выдумкою рядом
Правда в целости жива.
Пушки к бою едут задом, —
Это верные слова…
Одно из наиболее стойких и светлых воспоминаний детства – наши волшебные сказки. Кажется, с молоком матери мы впитали их фантастические истории. Сказки живут в нашей памяти, но относимся мы к ним довольно легкомысленно. Дело доходит до абсурда. Не так давно многие интеллектуалы увлеклись идеей составления списка из ста лучших книг человечества, которые стоит прочитать каждому школьнику. И если Библию и Гомера в этот список включали почти все составители, то про сборник А. Н. Афанасьева «Русские народные сказки» многие забыли. А между тем наши сказки – это не только основа образного восприятия окружающего мира и ярчайшие образцы художественного творчества, но это ещё и отражение истории народа.
Слово «сказка» первоначально имело совершенно другой смысл, чем сейчас. Оно означало сказанное или записанное слово, имеющее силу документа. Так, в «Мёртвых душах» «ревизскими сказками» названы установленные путём ревизии документированные списки крестьян, принадлежащих помещику. В устном обиходе «отобрать сказку» соответствовало нынешнему выражению «снять показание». Корень «каз» с разными приставками порождает слова – сказать, указать, показать и т. д., которые связаны с передачей информации, открытием нового знания. Причём в изначальном своём значении «сказка» воспринималась как достоверное знание.
Только с XVII века это слово начинает употребляться в современном значении. В указе царя Алексея Михайловича 1649 года говорится: «Многие человецы неразумьем веруют в сон, и в встречи, и в полаз, и в птичий грай, и загадки загадывают, и сказки сказывают небылые». Что же произошло? Почему к сказке стали относиться как к нагромождению небывальщины?
Мы не будем оригинальными, когда напомним, что именно в это время в стране началось наступление на русскую старину. Пётр I своими указами уже доканчивал то, что начал осуществлять его батюшка. Увлечение западными идеями потребовало от образованного слоя отказа в том числе и от сокровищ народной культуры. Раскол произошёл не только в церкви, но и во всём русском обществе. И царь, и его окружение поддержали христианский взгляд на сказку как на фантазии диких и неотёсанных варваров.
Теперь ясно, что это глубоко ошибочный взгляд. Осколки мифов, из которых выросли основные сказочные сюжеты, принадлежат к числу древнейших мифов человечества. Они открывают в том числе и древнейшие верования наших предков. В этом смысле сказки – один из источников для исследования языческих представлений.
В сказках присутствует целый ряд персонажей, которые являются нашими древними богами. Это Баба-Яга, Кощей Бессмертный, Чудо-Юдо, Иван и Марья Моревна. Неожиданно, не правда ли? Но это реальность, про которую подавляющее большинство русских людей, к сожалению, ничего не знает. Мифологи основательно поработали над изучением сказочных героев. Баба-Яга – хозяйка леса, прародительница природы. Известны сказки, где она наделена гипертрофированными женскими признаками, наподобие палеолитических «венер». А это верный признак эпохи матриархата. Образ Бабы-Яги двойственен. Наряду с хорошо известной нам злой колдуньей существовал в сказках и образ благожелательной Бабы-Яги, помогающей герою. Другими словами, в какой-то момент Великую богиню, создательницу мира, наделили демоническими чертами. То же самое относится к Кощею и Чудо-Юду. Наличие у них враждебности по отношению к человеку – верный признак древности персонажа. Всех этих богов следует отнести к эпохе палеолита.
Кощей в ряде сказочных сюжетов замещает Змея, культ которого связан с мужской оплодотворяющей силой. Сказочная игла, выступающая оберегом Кощея, – очевидно, метафора фаллоса. Так что и он изначально мыслился как божество плодородия. Между двумя этими древнерусскими «эротами» и Бабой-Ягой нет никаких родственных отношений. И ясно почему: время возникновения их образов – эпоха группового брака. В такой ситуации уместно существование одной богини-прародительницы и множества (более одного) богов плодородия. Палеолит – время торжества анимистических представлений. Волк из сказки «Об Иване-царевиче, Жар-птице и Сером волке» – это и тотем племени, в котором родился его образ, и божество, которому оно поклонялось. То же самое можно сказать и о Медведе волшебных сказок. Все боги, родившиеся в палеолите, имеют зооморфные черты. У Бабы-Яги костяная (птичья) нога, а Чудо-Юдо, как и Кощей, способен оборачиваться Змеем. Иван и Марья, однако, предстают уже в человеческих образах. Это новая генерация богов. Не случайно они противостоят более древним богам – Бабе-Яге, Кощею и Чудо-Юду.
Иван – центральный персонаж русских народных сказок. С появлением образа Ивана сказочный эпос обрёл и исторические привязки, и национальный колорит. Без Ивана наши сказки обеднеют донельзя. Иван – символ русского народа, его поэтическое «я». Восприятие его как национального героя, собственно, и есть восхождение к русским богам, осознанию места и роли русских в мире. Вот ещё почему так важна датировка «слоя» волшебных сказок об Иване. К этому вопросу мы подойдём с несколько неожиданной стороны.
В сказке всё утраивается. У родителей три сына, у царя три дочери, царевна задаёт три задачи, трижды происходит бой богатыря со змеем, у трёх змеев по 3, 6, 12 голов и т. д. Утроение имеется и в других жанрах (в частности, в былине), но там оно встречается редко и главным образом в архаических сюжетах (как в былине о Святогоре). Исконно утроение для самого древнего из всех жанров, а именно для сказки. Как его объяснить?
В самом деле, зачем нужны троекратные повторения? Для нашего сознания это чуждый и непонятный приём повествования. Правда, в сказочном утроении не все звенья равноправны. В. Я. Пропп в книге «Русская сказка» пишет: «В сказках из трёх величин только одна подлинно действующая. Утроение складывается по схеме 2+1: три звена утроения не равноправны. Решающим является одно – последнее. Так, из трёх братьев только один – герой повествования. Два других брата служат как бы контрастным фоном для него. Из трёх задач царевны третья – самая трудная, из трёх боёв со змеем самый трудный и решающий – третий. Во всех этих случаях мы имеем схему 2+1 (головы змея – 3, 6, 9 = 3×1, 3×2, 3×3 или 3, 6, 12 = 3×1, 3×2, 3×2×2), изредка встречается схема 3+1. Нет схемы 1+1+4. Другими словами, повторение имеет характер нарастания. Это нарастание – позднейшее привнесение, когда троица превращается в единство. Действующим, по существу, является только одно звено – последнее».
Выходит, что в сказочных утроениях есть какая-то нарочитость. Они, в общем-то, не нужны для действия, и их роль декоративная, не более того. Сам В. Я. Пропп признался, что разрешить эту загадку не в силах. Мы же отважимся это сделать. Но прежде чем приступить к самой проблеме, дадим свою теорию происхождения тройки, четвёрки и числа сорок.
Почему Иван-дурак третий сын?
Было время, когда человек только-только учился считать. Каменный век царил на Русской равнине. Математика тогда еще не родилась, но первые числа уже существовали. Их соотносили с черточками, нарисованными на земле или процарапанными на камне. Или с палочками, выложенными вертикально в ряд. Одна палочка означала «один», две палочки – «два», три палочки – «три»…
Имена первым числам давали поэты. За каждым числом они видели определенный образ. Палка – древнейший символ мужского начала, а единица, повторяющая своим видом вертикальный обелиск, – символическое изображение бога плодородия. Наши предки называли его Уд. От словосочетания «Уд он» и произошло числительное «один». Вы скажете, появились другие гласные. Но слову-то не одна тысяча лет, а при произношении сохраняется в первую очередь каркас согласных.
Вся мифология, вся первобытная культура пронизана эротизмом. Было бы даже странно, если бы это не нашло отражения в названиях цифр. Представьте рисунок, на котором изображены две вертикальные черты. Он обратит нас к мысли о прекрасном сокровище, данном женщине. Число «два» олицетворяет женское начало, причем в своем изначальном, девственном обличье. Два – по-другому, дева. Если на образном уровне единицу можно соотносить с ветхозаветным Адамом, то двойку – с Евой.
Третий в их компании – небезызвестный Змей – слывет искусителем женских сердец, вдохновителем исполнения их заветных желаний. Суть такого рода удовольствий прекрасно выражает слово «три»: ласкаясь, возлюбленные трутся друг о друга. Три – это сочетание единицы и двойки, слияние мужского и женского начал, вернее, входа первого во второе. Русские до сих пор характеризуют это действо глаголами «дери», «драть». Они-то и таят в себе сокровенный смысл ругательного ныне слова «дурак». А в своем изначальном значении оно относилось к герою-любовнику, который блестяще владел искусством соблазнения. Иван – третий сын родителей, третьяк или драк (дурак). Числительное таит в себе скрытый смысл, который переносится на сказочного героя и определяет тем самым его образ.
Число «три» символизирует любовь, и не какую-нибудь безответную и платоническую, а взаимную, страстную, ненасытную. Вот почему третий тост мужчины всегда поднимают за женщин. Тройка – единственное число в последовательности положительных чисел, которое равно сумме двух предыдущих. Это подчеркивает ее избранность, внутреннюю сложность и в то же время гармоничную целостность. В мифологии число «три» подразумевает существование единства верхнего, нижнего и среднего миров, а в христианстве отражает суть божественного устроения. Тройка несет Русь!
Особая роль четвёрки
Для филологов происхождение слова «четыре» темно и неясно. От безысходности они выводят его из греческого языка. И совершенно напрасно. Для начала напомним, что слово «чета» – значит двоица, пара. Если же к нему присоединить глагол «ярить», имеющий смысл «разжигать похоть», то сложится как раз та праформа, из которой и выросло числительное «четыре». Означает оно «отъярить деву дважды». В таком художественном определении заложена и реальная математика: дважды два – четыре.
Всегда приятно убедиться, что открытое тобой правило работает. Но для пятёрки и превышающих её цифр оно уже дает сбой. Четвёрка обозначает границу, за которой закон наименования чисел меняется. Эротический подтекст в названиях следующих цифр исчезает. Есть и другие доказательства избранности четвёрки.
Будем считать, например, дома и следить за окончанием существительного. Что получится? Один дом, два (три, четыре) дома, но… пять (сто) домов. Существительное, начиная с цифры «пять», употребляется в родительном падеже множественного числа. Два, три, четыре дома – это уже несколько домов, но для их счёта используется родительный падеж единственного числа. В составных числительных существительные подчиняются тому же правилу: «24 дома», но «25 домов». Эта древняя остановка на четырёх не ограничивается только числами единичного разряда. Она проявляется и в счёте десятков (тридцать, но сорок и пятьдесят), сотен (четыреста, но пятьсот), тысяч (4 тысячи, но 5 тысяч). За исключением числа «сорок», о нём речь впереди: при переходе через четвёрку соответствующего разряда начинает употребляться существительное в родительном падеже множественного числа.
Удивись, дорогой читатель! Язык сохранил тонкости мировосприятия наших древнейших предков. На вопрос «сколько тебе лет?» ребёнок по мере взросления будет отвечать: «Мне два (три, четыре) года», но потом скажет: «Мне пять лет». Забавно, не правда ли, возраст до четырёх измеряется в годах, а после – в летах.
Или ещё пример, наверное, самый красивый. Будем записывать однотипные наречия, образованные от названий первых чисел, восстанавливая их первоначальный вид и способ образования: одна-жди, два-жди, три-жди, четыре-жди. Но на следующем шаге мы вынуждены написать – пять раз. Чудеса, да и только! Четвёрка обозначает предел, за которым закон счисления качественно меняется. Разумеется, это наследие давних времен, эпохи каменного века. Но эту реальность сберёг наш язык.
Способ записи обсуждаемых наречий открывает нам загадку четвёрки. Мы привыкли считать десятками, но так было не всегда. Самая первая русская система счисления основывалась на числе «четыре». Единицы счета – один, два, три, четыре – находились в равном положении, после произнесения их при пересчёте чего-либо надо было сделать паузу, отсюда «жди» в связанных с ними наречиях. Пятёрка выступала первым элементом второй четвёрки, она открывала новый цикл счёта. Сосчитав до четырёх, древний вычислитель переходил к новой четвёрке. Поэтому синонимом слова «опять», в котором первая буква ненароком прилепилась, приросла к более древнему корню, служит наречие «снова». В этом слове первая буква – декоративная, оно родилось из словосочетания «cё (это) ново». По такому правилу в русском языке образовано также множество глаголов и существительных, например, делать – сделать, мена – смена и т. д.
Кажется странным, что основой счёта палеолитического человека стало четыре. Ведь самый простой способ счёта осуществляется при помощи пальцев, а их на каждой руке – по пять. В чём же дело? Чего проще, загибай пальцы на руке и шепчи под нос: один, два, три, четыре, пять, а далее отмечай каким-либо образом количество пятков. Но все гораздо интереснее. Счет вёлся, конечно, на пальцах, но большой палец выступал в роли счётчика. Его последовательное прикосновение к каждому из четырёх других пальцев руки соответствовало пересчёту очередной четвёрки чисел.
Почему же была выбрана именно такая система? Ответ открывает само слово «счёт». Используя «наше» правило буквы «с», его можно прочитать как «сё чёт». Человек начинал считать чётами (парами). Для нас это удивительно, но ни древние греки, ни средневековые арифметики единицу числом не считали. Традиционно ей присваивали особый статус, поскольку она неразложима на части. Первым числом считалась двойка. Вот почему охотники считали звериные шкуры парами. Счет «двойками» до сих пор используется в спортивных занятиях («раз, два») или для расчёта на «первый, второй». Неграмотным солдатам при маршировке в свое время командовали «сено, солома», у современных же военных возобладал счёт четвёрками. Считать так действительно удобнее.
Итак, в силу чётности четвёрка была выбрана для счёта на пальцах руки. Это свойство предопределило и ее значимость в человеческой культуре. Четыре стороны света, четыре времени года, четверть… Наконец, поэтический «атом» – четверостишие. Союз двух пар рифм в нём прекрасно выражает тот глубинный смысл, который видели в четвёрке первые математики.
Мистика сорока
В русском языке, как и в большинстве других индоевропейских языков, система числительных имеет почти регулярную структуру. Числа до 10 имеют оригинальные имена, а от 11 до 19 уже составные названия: одиннадцать (один на десять) и т. д. А вот с наименованием десятков уже начинаются сложности. После двадцати и тридцати следовало бы ожидать четыредцать, однако говорят «сорок».
Относительно природы числа «сорок» специалисты спорят. Предложены греческая, тюркская и даже скандинавская гипотезы его происхождения. Принимать их всерьёз не следует по одной простой причине: если на Руси был широко принят счёт сороками, то ни в Греции, ни у татар, ни в Скандинавии этого в таком масштабе не наблюдалось. В русском пуде содержалось 40 фунтов, в мерной бочке – 40 вёдер, в указном ведре – 40 косушек и т. д. Да, Русь платила дань ордынцам сороковинами (ежегодная подать, равная сороковой части наличного имущества), но это лишь доказывает, что для русских была известна и принята такая мера отсчёта, и имеет смысл говорить как раз об обратном заимствовании. Московские церкви считались также «сороками». Еще в XVII веке говорили, что в Москве «сорок сороков» церквей, хотя на самом деле их было порядка ста.
Сороками считали звериные шкурки и сибирские охотники. Делали они это прелюбопытным способом. Большим пальцем правой руки, используемым в качестве счетчика, зверолов пересчитывал каждую пару суставов на четырёх оставшихся пальцах и, насчитав, таким образом, восемь единиц, загибал один палец левой руки. Операция счёта кончалась, когда были загнуты все пять пальцев левой руки, что давало пять восьмёрок, одну «сорочку» или число «сорок». Таким образом, «сорок» значит «сё рука»! Гласные в этом выражении ближе к нашему времени чуток изменились, но это обычное дело. Почему мы называем рубашку сорочкой? Потому, что она с ручками, с рукавами. Точно так же и звероловы называли свой мешок со шкурками оттого, что к его горловине были пришиты «ручки», использовавшиеся в качестве завязок. И вовсе не потому, что в такую сорочку закладывалось по сорок шкурок.
О том, что число 40 на Руси когда-то играло роль «границы», говорят и некоторые связанные с ним поверья. Так, сорок первый медведь считался роковым для охотника. В связи с этим обратим внимание на символический характер названия знаменитой повести Бориса Лавренева «Сорок первый». Слово «срок» выросло из словосочетания «сё рок». Оно не слишком близкий родственник сорока. Здесь проявляется, скорее, ассоциативная параллель: рука – конечность – конец – срок (рок). Но народная традиция прочно соединила два этих слова. Русские мужчины, к примеру, до сих пор обсуждают, можно ли отмечать 40-летие. Число сорок играет важную роль в иудейской, христианской и мусульманской религиях. Но истоки его мистического почитания лежат в языческой культуре охотников Евразии.
Вернёмся теперь к обсуждению сказочных утроений. Объясняя происхождение первых числительных, мы показали, что именно «тройка» символизирует любовь, соединение мужчины и женщины. Не «двойка», когда партнеры мыслятся однотипными «единицами» и вступают в отношения, что называется, с равным весом. Женщина имеет превосходство, по крайней мере, в числовом эквиваленте. Наверное, это справедливо и в других отношениях, но мы не будем развивать эту мысль. Для нас важно зафиксировать, что число три обрело особое значение в момент появления моногамии, создания семьи. В сказках герой, как правило, сын своих родителей. Это поминается в начале повествования, даже если отец и мать не являются действующими героями. Основной сюжет волшебных сказок – поиск невесты героем. Причём суженую он ищет не в своем племени, а отправляется за тридевять земель. Следовательно, время сложения первых сказочных сюжетов об Иване (а именно он нас интересует в первую очередь) соответствует эпохе сложения межродовых общностей и межплеменных союзов. Оценим это время (весьма условно) как конец палеолита.
С точки зрения счёта выделенную роль играет, однако, не тройка, а четвёрка. Если троичность – символ духовного восхождения, гармонии и любви, то четвёрка пригодилась в первую очередь для практических дел. И если тройка подразумевала восхождение (или нисхождение) по вертикали: сравни – небесный, земной и подземный миры в мифологии, то четвёрка выходила на первый план при ориентировке на плоской земле и её геометрической разметке. «Только в керамике земледельческих племён энеолита впервые появляется и утверждается на тысячелетия принцип четырёхкратности. Узловые знаки орнамента располагались на боках сосудов таким образом, что они смотрели «на все четыре стороны». Трипольские четырёхчастные жертвенники были точно ориентированы своими четырьмя крестовинами по сторонам света, даже если это направление резко расходилось с ориентировкой стен дома. Крестообразны были не только жертвенники – знак четырёхконечного креста вписывался в солнечный диск; крестообразно располагались четыре листа в орнаменте, четыре солнца на сосуде и т. д. Число четыре занимает очень важное место в трипольском орнаменте, но не столько само по себе, сколько в качестве обозначения четырёх направлений». (Б. А. Рыбаков. Язычество древних славян).
Родившись в представлениях энеолитических земледельцев («не глубже IV тыс. до н. э.». – Б. А. Рыбаков), принцип четырёхкратности прошёл через всю позднейшую историю и дожил до наших дней. Он отражал очень важный этап в формировании сознания человека, когда фиксировались понятия сторон света и отрабатывались простейшие геометрические способы разметки засеваемого четырёхугольного поля. Тогда же родился и знаменитый коловорот – знак свастики, который арии впоследствии разнесли по всему миру. Но, несмотря на особую роль четвёрки, число «четыре» не стало сказочным. В некоторых сказках, правда, говорится, что враги грозят герою «со всех четырёх сторон», но это единичные примеры. В сказках нет змея с четырьмя головами, и герой не ищет четырёхдевятого царства. Всё это, на наш взгляд, свидетельствует, что сказочные сюжеты с присущим им пристрастием к тройке сложились ранее IV тыс. до н. э. или, по крайней мере, где-то в близкое к этому время. Так что прояснение проблемы трёхкратности в русских сказках привело нас к выводу об их глубокой древности. Не побоимся сказать, что наши волшебные сказки – древнейшие художественные тексты человечества.
Кстати, о четырёхдесяти. «Сорок» – ещё одно ритуальное число человечества – также отсутствует в русских сказках. Очевидно, его мистифицировали позже и тройки, и четвёрки. Оно используется в Ветхом Завете, но дата его создания – не ранее второй половины II тыс. до н. э. Основные (связанные с Иваном) сюжеты русских волшебных сказок к тому времени уже давно существовали. И соответственно, образ Ивана, как древнерусского бога плодородия, несравненно древнее библейских Иоаннов, будь то Иоанн Креститель или евангелист Иоанн. Академическая наука, утверждая первенство библейских персонажей, обрубает корни русской истории, отрезает её связи с древними цивилизациями. Наступит время, когда над современными глашатаями молодости русского народа будут смеяться в полный голос, и наша задача – приблизить этот час.
Интересно добавить к этому, что число сорок – одно из ключевых числительных русских былин. Одна из них прямо так и называется «Сорок калик», Илья Муромец берет «не мала шалапугу – да во сорок пуд», на голове его «да шеломчат колпак да сорока пудов», клюха у могучего Иванища, точно так же, «сорока пудов», богатырям часто противостоит именно «сорок тысячей разбойников», у матушки Дюка Степановича в Галиче «погребы, сорока-де сажён в земли копаны», Соловей Будимирович привозит «сорок сороков тут черных соболей» и т. д. Принцип троичных повторов действия присутствует в некоторых былинах, но роль тройки, по сравнению со сказками, в них несопоставимо мала. В этом смысле былины более схожи с ветхозаветными текстами, создававшимися позже наших волшебных сказок.
Время сложения цикла волшебных сказок про Ивана составило определённый период. В создании этого цикла участвовало не одно поколение волхвов. Изначально появились мифы, где действующими лицами были боги. Вследствие своей глубокой древности они не дошли до нас целиком. Но отдельные их «осколки» стали частью сказок. Отталкиваясь от анализа происхождения и роли числительных в сказках, мы датируем начало создания цикла (формирование древнейших «элементов» сказочной традиции) – IV тыс. до н. э. К этому времени следует отнести сюжеты о встрече Ивана с Бабой-Ягой и Кощеем Бессмертным. Ни с той, ни с другим Иван не сражается. Их противостояние, по существу, – это состязание в волшебстве. Был, значит, и у богов «золотой век», когда они ещё не воевали между собой.
В героических сказках «Буря богатырь, Иван коровий сын», «Иван Быкович» Иван уже сражается с Чудо-Юдами, которые предстают в виде многоглавых Змеев. Сюжет поединка героя со Змеем – общий для индоевропейцев. Отличия состоят в деталях боя и в именах сражающихся богов. На основании этого мифологи относят (условно) рождение сюжета ко времени распада индоевропейской общности. Традиционно, следуя теории Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванова, в качестве даты распада называют III–II тыс. до н. э. Но упомянутые авторы исходят из предположения, что прародиной индоевропейцев была Малая Азия, и потому разрушение общности, в частности, совпадает по времени с появлением на исторической сцене народа хеттов.
Мы не согласны с их точкой зрения. В нашей книге «Древние цивилизации Русской равнины» высказана и обоснована идея северной прародины индоевропейцев, охватывающей междуречье Оки и Волги и прилегающие к ней области центральной России. При таком взгляде время распада общности удревняется, ведь тем же хеттам надо было ещё добраться до Анатолии. Точно так же и арийским первопоселенцам Греции – пеласгам, обустроившимся на землях Эллады в III тыс. до н. э., нужно было время, чтобы одолеть путь от Русской равнины до Балкан. В связи с этим представляется более правильным датировать распад индоевропейского сообщества (и соответственно время происхождения сюжета о борьбе героя с чудовищем) рубежом IV–III тыс. до н. э.
Сказки не говорят о родстве Ивана и Марьи. Но в фольклорных песнях они уже выступают братом и сестрой. Имя Мария можно прочитать как «мать Ария», а потому Ивана следует причислить к числу арийских богов. Есть у него и индоарийский «брат» Индра, имя которого образовалось из словосочетания «Иван-дурак». У Индры есть оружие – ваджра, которое исследователи, теряясь в догадках относительно значения этого слова, называют палицей бога грома. Но оно читается по-русски: ваджра – это «вода и жар», дождь и молния, союз воды и огня. Чем не метафора громовержца, властителя небесных стихий?
Индоарии покинули Русскую равнину в III–II тыс. до н. э. Уже на территории Индии приблизительно в середине II тыс. до н. э. их жрецы создали «Веды» – первые книги человечества. Но сказок, похожих на наши, у индоариев нет и очень похоже, что не было. Это означает, что формирование первых волшебных сказок происходило уже после распада арийской общности, когда индоарии мигрировали на юг. Нам представляется, что наиболее вероятным временем рождения русских сказок следует назвать первую половину II тыс. до н. э. Это время наибольшего возвышения бога Ивана и проникновения его культа в Средиземноморье и Палестину под именем Йево (Яхве). Библейские Иоанны были потомками тех Иванов, которые пришли в «землю обетованную» с Русской равнины. Опять-таки, напомним, «библейское» число сорок не встречается в русских сказках, то есть наши сказки родились раньше текстов Ветхого Завета (до середины II тыс. до н. э.).
Сказки сохранили информацию о том, что Иван как верховное божество утверждался среди других богов. Бабу-Ягу и Кощея он победил, так сказать, силой магии, а с Чудом-Юдом расправился уже силой оружия. Но есть один сюжет, который можно интерпретировать как захват Иваном святилища Сварога.
В сказке про Бурю-богатыря Баба-Яга, как мать Чудо-Юд, желая отомстить за смерть сыновей, оборачивается большущей свиньей и устремляется за Иваном. Приведём ввиду важности этот сказочный фрагмент полностью:
«Приезжает Буря-богатырь Иван коровий сын в деревню; в этой деревне двенадцать кузнецов работают. Вот он крикнул-свистнул молодецким посвистом, богатырским покриком: «Кузнецы, кузнецы! Подите все сюда». Кузнецы услыхали, все двенадцать к нему прибежали: «Что тебе угодно?» – «Обтягивайте кузницу железным листом». Они кузницу духом обтянули. «Куйте, кузнецы, двенадцать прутьев железных да накаливайте клещи докрасна! Прибежит к вам свинья и скажет: кузнецы, кузнецы, подайте мне виноватого; не подадите мне виноватого, я вас всех и с кузней проглочу! А вы скажите: ах, матушка свинья, возьми от нас этого дурака, он давно надоел нам; только высунь язык в кузницу, мы его на язык тебе посадим».
Только успел Буря-богатырь им приказ отдать, вдруг является к ним свинья большущая и громко кричит: «Кузнецы, кузнецы! Подайте мне виноватого». Кузнецы все враз отвечали: «Матушка свинья, возьми ты от нас этого дурака, он нам давно надоел; только высунь язык в кузницу, мы тебе на язык его посадим». Свинья была проста, недогадлива, высунула язык на целую сажень; Буря-богатырь схватил её за язык горячими клещами и вскричал кузнецам: «Возьмите прутья железные, катайте её хорошенечко!» До тех пор её колотили, пока рёбра оголились. «А ну, – сказал Буря-богатырь, – возьмите-ка её подержите: дайте я попотчую!» Схватил он железный прут, как ударит её – так все рёбра пополам».
Искры, вылетающие при ковке металла, подобны звёздам, а сам Сварог олицетворяет небо. Кузница – модель Космоса, и число 12, фигурирующее в отрывке, символически указывает на это (12 месяцев в году, 12 знаков зодиака). Сам Иван кузнецом не был, кузня – не его «епархия». Но кузнецы выполняют его приказания. При этом они игнорируют угрозы Бабы-Яги, которая рассчитывает, что её приказания будут исполнены. Иван приходит в кузницу как хозяин, демонстрируя тем самым своё верховное положение по отношению к Сварогу.
Начало производства железа на Русской равнине из болотных и озёрных руд следует относить к началу второй половины II тыс. до н. э. Поэтому сам по себе этот сказочный сюжет достаточно поздний. Очень может быть, что он был добавлен в сказку даже несколько веков спустя. Но тогда это только продляет тот период, когда Иван был верховным божеством русского Олимпа.
Итак, подведём итоги. Волшебные сказки являются важнейшим источником по истории русского язычества. В них присутствуют и противостоят друг другу два поколения богов: палеолитические боги – Баба-Яга, Кощей Бессмертный и Чудо-Юдо, и неолитические божества – Иван и Марья. Первые соответствуют этапу индоевропейского единства, вторые – арийскому этапу русской истории. В «славянорусский» период власть на русском Олимпе перешла к другим богам, но волшебные сказки продолжали жить в народе. И то, что сегодня мы можем почерпнуть в них информацию многотысячелетней давности, иначе, как чудом, назвать нельзя.
Наши волшебные сказки возникли на территории Русской равнины в первой половине II тыс. до н. э., примерно в то же время, когда рождалась Средиземноморская Русь. Если про ее основателей, древнейших русов Ханаана, нам известно из египетских, хеттских документов и Библии, то об истории той части предков русского народа, внутри которой создавался слой волшебных сказок, мы письменных источников не имеем. Но, с другой стороны, наличие в то время сказочной традиции является доказательством реальности существования ее носителей. Еще Ломоносов и Татищев, основываясь на трудах античных авторов, считали русов потомками народа венетов – защитников легендарной Трои. Мы существенно уточняем их позицию, говоря, что на территорию Азии и на Ближний Восток венеты пришли с Русской равнины. При этом другая часть их народа – автохтонная, – по-прежнему проживала на своей прародине, и именно внутри этой ветви народа венетов (народа Иванов) родились и сохранялись наши сказки.
Геродот, живший в V в. до н. э., пишет о племени борис-фенитов – северных венетов («борей» – по-гречески «северный»), проживавших в Поднепровье. Так они были названы, надо думать, в противоположность венетам, мигрировавшим на юг, в Азию. Иордан говорит о проживании в IV веке в междуречье Днестра и Днепра народа антов (венетов). Примечательно, что как только пропадают здесь свидетельства об антах, так сразу же появляются упоминания русов. В VIII–X вв. в районе Среднего Дона, Северского Донца и Приазовья существовало государство, которое русские называли страна Вантит, а арабские авторы – Росский каганат. Населяли его венеты, известные русским летописцам как вятичи (переход корня «вент» в «вят» обоснован филологами). Таким образом, налицо полуторатысячелетняя история венетов на Русской равнине, начиная с V в. до н. э. Это говорят исторические источники. Информацию о более давних временах можно черпать только из мифов, сказок и героического эпоса. На основании анализа русских волшебных сказок мы предлагаем удревнить историю венетов Русской равнины еще на полторы тысячи лет. В этом предложении нет ничего крамольного, поскольку именно в это самое время их собратья являются полноправными участниками исторических событий в Палестине, Малой и Передней Азии. Надо лишь согласиться, что появились там венеты, покинув пределы Русской равнины. Да и в самом деле, откуда еще могли прийти в Палестину Иваны?..
Дорожку в Иерусалим и его пределы наши предки протоптали во времена незапамятные. И арии, и скифы оставили в истории Ближнего Востока свой яркий след. Во времена Киевской Руси русские витязи неоднократно ходили на Царьград, но так далеко не забирались. А вот во II–I тыс. до н. э. это для проторусов было нормой. В сказках эти походы еще не нашли своего отражения, что еще раз доказывает их относительную древность и автономность. А вот в былинах эти древние связи с Востоком проявляются через упоминания топонимов библейского происхождения – земля Задонская (Сидонская), горы Араратские или даже Аравийские, Фавор-гора, земля Ханаанская, Офрак или Сафат (Евфрат) река и так далее. Василий Буслаев путешествует в Еросалим-град и купается в Ёрдан-реке. Есть в сокровищнице героического эпоса и былина «Царь Соломан и Василий Окулович», которую в силу ее необычности исследователи не жалуют вниманием. А напрасно.
Начнем с того, что место действия, в отличие от других былин, в ней не уточняется:
Как за славным было да синём морем,
У славного царя у Василья Окульевича…
Что это за «синёе море» в пределах Руси? Да это не иначе как море-океан русской сказочной традиции. Как и былинный князь Владимир, царь Василий Окульевич славен своими пирами:
А у него-то было заведено столованьице
На всих на князей да на бояров,
На всих могучих богатырей,
На всих полениц удалыих.
А ще вси-то на пиру да наедалися,
Вси-то на пиру да напивалися…
Но напрасно искать упоминания конкретных богатырей или богатырш (полениц), пировавших у царя. Ни один из известных героев эпоса на пиру не присутствует. Главным же героем выступает Ивашка Поваренин по прозвищу Вор. На роль богатыря он никак не подходит, это чисто сказочный персонаж. Да и сам сюжет былины заимствован из сказок, и состоит он в поиске невесты для царя, который «холост-неженат». Только вот если в былине присутствует известная неопределенность с локализацией места действия, то родина невесты, которую предлагает украсть Ивашка, для читателя очевидна, поскольку будущей невестой является супруга царя Соломана – Соломания. Конечно, кто-то, может быть, захочет возразить, что это не тот самый царь Соломон, который правил Израилем в начале I тыс. до н. э. Но ведь должна же быть в былине хоть одна историческая деталь, ведь в противном случае она превратится в сплошную сказку. А создатели былин, надо полагать, отличали одно от другого.
В общем, можно вполне определенно утверждать, что в былине Ивашка плывет к берегам древней Палестины, хитростью увозит Соломанию, и та целых три года потом живет в счастливом браке с Василием Окульевичем. Правда, развязка у всей этой истории отнюдь не счастливая. Соломан царь Давидович приходит в страну Василия Окульевича и наказывает всех злоумышленников, включая и Соломанию, петлей. Своим финалом эта былина тоже не похожа на другие, но для нас она важна как пример текста, указывающего на существование связей между жителями Русской равнины и Ближнего Востока во времена древнего Израиля, когда русские Иваны плавали в Иерусалим. Более того, награждая царя Василия отчеством Окульевич (от санскритского «akula» – «неблагородный», «неродовитый»), создатели былины показывали, что такого рода поступки на родине царя не одобрялись.