90. Архив кн. Ф. А. Куракина. Кн. 2. С. 347.
91. Ewald W. The Newsmen of Queen Anne. Oxford. 1956. P.78–79; The Divided Society Parties and Politics in England 1694–1716 / Ed. by G. Holmes and W. Speck. L., 1968. P. 78.
92. Francis D. The First Peninsula War. N.-Y., 1975. P. 385.
93. JHC. V. XVII. P. 1–2.
94. Parl. Hist. V. 6. C. 1346.
95. Bolingbroke. A Letter to Sir W. Windham. P. 219.
96. Архив кн. Ф. А. Куракина. Кн. 2. С. 342.
97. Там же. С. 347.
98. Roberts М. Op. cit. Р. 10–11.
99. Black J. British Foreign Policy… P. 173–174.
100. British Politics and Society… P. 170.
101. Roberts M. Op. cit. P. 1 1.
102. Torysm and Trade Can Never Agree. L. 1713. P. 20.
103. Parl. Hist. V. 6. C. 1362.
104.Bolingbroke. A Collection of Political Tracts. P. 299.
105. Steele R. Op. cit. P. 170.
106. Black J. Natural and Necessary’ Enemies. P. l16.
107. JHC. V. XVII. P. 429–430.
108. The Journal of J. Fontaine. Charlottesville. 1972. P. 42.
109. Steele R. Op. cit. P. 171.
Глава 2Между «изоляционизмом» и «интервенционизмом». Политическая борьба в Англии по вопросам внешней политики, 1714–1763
После смерти королевы Анны на основании «Акта о престолонаследии» к власти в Англии пришла Ганноверская династия. Воцарение Георга I не могло не сказаться на британской внешней политике. Это делает актуальным вопрос о роли династического фактора в международных отношениях ХVIII в. Е. Б. Черняк писал: «Для ХVIII века характерно уже разграничение чисто династических и государственных интересов в собственном смысле слова, причем первые признавались по существу лишь в той мере, в какой они соответствовали вторым» <1>. Возможно, значение династического фактора уменьшилось по сравнению с предыдущими веками, но все же и в ХVIII в. династические и государственные интересы подчас трудно разделить. По существу, все специалисты признают, что якобитская опасность, потенциальная возможность новой реставрации Стюартов, казавшаяся вполне реальной на протяжении первой половины ХVIII в., самым серьезным образом влияла на политику Георга I и Георга II. Как отмечал историк У Медигер, «необходимость защищать Ганновер была не только вопросом престижа. Этого требовали и конкретные британские интересы» <2>. В случае с Ганновером династический и государственный интересы тесно переплетались, ибо якобизм угрожал не только королям этой династии, но, как считали многие современники, мог опрокинуть то государственное устройство, которое было создано в результате Славной революции. Блэк заметил: «Значение династического фактора трудно оценить точно. Тем не менее, можно полагать, что он был важнее, чем, например, коммерческий фактор. Внешняя политика везде считалась прерогативой короны, и учесть конкретные интересы правителей крайне важно для анализа международных отношений в это время» <3>.
Вопрос о роли династического фактора стоит исключительно остро именно в отношении Великобритании. Ни короли, ни министры не могли игнорировать собственные интересы Ганновера после 1714 г. В значительной мере политика Англии по отношению к России и Пруссии диктовалась именно этим обстоятельством: Англия нуждалась в союзниках на континенте, способных обеспечить защиту наследственного владения английских королей. Если смотреть на проблему шире, то фактор Ганновера не мог не способствовать укреплению интервенционистской, а не изоляционистской тенденции в политике Великобритании <4>. В то же время фактор Ганновера был и предметом острейших дебатов. Не было такого оппозиционного политика, который не утверждал, что интересы самой Великобритании приносятся в жертву Ганноверу. Во время войны за австрийское наследство Питт-старший восклицал: «Наше великое и могущественное королевство сейчас не более чем владение презренного княжества» <5>. Это не помешало ему, находясь у власти, в необходимой мере учитывать интересы Англии на континенте, связанные с Ганновером. В данном случае трудно сказать, что было первичным в проблеме Ганновера: династический или национальный интерес.
После воцарения Георга I прежнее руководство вигов сменилось. Галифакс и Уортон скончались в 1715 г., Сомерс – в 1716 г. В первые годы своего правления король не доверял Сандерленду, считая его республиканцем В результате во главе вигов и правительства оказались новые люди, причем в вопросах внешней политики главную роль играли Дж. Стэнхоп, Ч. Тауншенд и Р. Уолпол. Генерал Стэнхоп, государственный секретарь по южному департаменту, был известен участием в войне за испанское наследство, а также активной деятельностью в парламентской оппозиции, лидером которой он стал после заключения Уолпола в Тауэр в 1712 г. Стэнхоп считался знатоком европейских дел. Он полагал, что лучшим способом ведения переговоров является «дипломатия саммитов», и сам выезжал в европейские столицы. Стэнхоп находился у руля внешней политики до 1721 г., когда он был отстранен от власти Уолполом и скончался в атмосфере обвинений, выдвинутых против него в связи со скандалом вокруг Компании Южных Морей. Блэк считал Стэнхопа «способным дипломатом, которого ни в коей мере нельзя называть подкупленным Францией, который был уверен в том, что англо-французский союз соответствует интересам Великобритании» <6>. Стэнхоп был сторонником активного участия Англии в европейских делах, и, по утверждению У.Спека, «его дипломатические амбиции доходили до того, чтобы добиться роли арбитра в них» <7>.Тауншенд получил известность как дипломат, заключивший с Голландией «договоры о барьере», вызвавшие резкую критику со стороны тори. В 1714 г. он стал государственным секретарем по северному департаменту и предложил восстановить «систему короля Вильгельма». Его считали самым последовательным сторонником англо-голландского союза. Тауншенд гораздо меньше Стэнхопа был готов к кардинальным изменениям во внешней политике Англии и довольно скептически относился к перспективе англо-французского союза. Уолпол, имевший репутацию выдающегося финансиста, занял пост Первого Лорда Казначейства, и в первые годы царствования Георга I мало касался внешнеполитических вопросов.
Сразу после прихода к власти виги сделали попытку восстановить старую систему союзов. В конце 1714 г. Стэнхоп совершил поездки в Гаагу и Вену. Хотя новый «договор о барьере» был подписан с Генеральными Штатами в феврале 1716 г., в целом попытка воссоздания «системы короля Вильгельма» не удалась: позиции Голландии и Австрии были различными после территориальных приобретений, сделанных последней в Нидерландах в результате Раштадского мира. Осознание этого факта, а также смерть Людовика XIV и установление регентства Филиппа Орлеанского при малолетнем Людовике XV, подтолкнули британских политических деятелей к сближению с Францией. Подвергнув критике Утрехтское устройство, виги в то же время вступили на путь, проложенный Болингброком. Договор об англо-французском союзе был подписан Стэнхопом и главным советником регента Дюбуа в октябре 1716 г. Он подтверждал условия Утрехтского мира, признавал престолонаследие по Ганноверской линии в Англии и позиции Филиппа Орлеанского. Яков-Эдуард Стюарт был вынужден покинуть Францию, которая разорвала союз, заключенный в предыдущем году с одним из главных противников Георга – Карлом XII Шведским. В 1717 г. англо-французский союз был расширен путем включения в него Голландии.
Не все дипломаты разделяли оптимизм Стэнхопа по поводу англо-французского сближения. Сомнения высказывал посланник в Гааге Г. Уолпол, посол в Испании Дж. Баб. У Георга I были подозрения, что Р. Уолпол и Тауншенд не совсем одобряют переговоры с Францией, что сыграло роль в их отставке. Как отмечал Блэк, «давление короля, исходившего из необходимости защитить Ганновер, заставило британских министров договариваться с Францией: распад антишведского союза, новые тенденции в политике Петра I заставляли Георга как курфюрста действовать в этом направлении» <8>. Большинство историков рассматривают англо-французский союз как случайное явление в дипломатической истории ХVIII в. Один из первых исследователей истории англо-французского союза, Р. Лодж, сделал следующий вывод: «Англо-французский союз, даже когда он оставался реальной силой, был довольно шатким. Его создал главным образом не национальный, а династический интерес. Ни в той, ни в другой стране он не был популярен. В этом тандеме всегда имело место соперничество за лидерство» <9>. Близкое суждение высказал и Хорн: «Удивительно не то, что союз рухнул, а то, что он продолжался так долго. У него не было общественной поддержки в обеих странах. Во Франции генералы и политики, сделавшие карьеры при Людовике XIV, рассматривали его как предательство национальных интересов во имя личных целей регента. В Англии рядовые виги с подозрением относились к новому повороту в политике. Многие считали, что договор спровоцирует оппозицию, что Георг I действует для пользы электората и вопреки интересам королевства» <10>. В то же время Блэк высказал мнение, что англо-французский союз, несмотря на разногласия между его участниками, был действенным и эффективным инструментом политики и способствовал обеспечению безопасности Англии и Ганноверской династии <11>.
Различное отношение политиков к союзу имело место и в 1720-е гг. Блэк отмечал: «Группа политиков, к которой относились Уолпол и Ньюкастл, верила, что развитие международных отношений скоротечно и целиком зависит от обстоятельств. И в Англии, и во Франции союз рассматривался как дипломатический шаг, который будет служить до тех пор, пока не произойдет «смены обстоятельств». Возможно, что Стэнхон в конце 1710-х гг. действительно пытался превратить его в постоянный и видел в нем основу коллективной безопасности. Эта идея имела мало сторонников в правящей элите, которая всегда была подозрительна по отношению к Франции. Этот подход полностью отвергли после смерти Стэнхопа в 1721 г. Следовательно, большинство политиков рассматривало англо-французский союз как средство, а не как цель внешней политики. И надо признать, что это было реалистичное мнение»