<27>.
Изучение официальных британских и ганноверских ответов на меморандумы российской стороны дает основание считать, что они действительно были рассчитаны на формирование негативного общественного мнения в Англии. В них всячески подчеркивалось участие России в якобитском деле, отмечалось, что Остерман явился на Аландский конгресс не для переговоров, а для предъявления ультиматума <28>. Ответ русской стороны представил преемник Веселовского М.Бестужев. В нем отмечалось, что на протяжении длительного времени между Англией и Россией существовало доброе взаимопонимание. Другими словами, было подчеркнуто, что не формально, а по существу Великобритания входила в антишведскую коалицию. В документе отрицалось, что Россия предпринимала какие-либо шаги, направленные на помощь якобитам, или стремилась вступить в союз с Испанией: «Большое расстояние между Россией и Испанией, отдаленность двух монархий друг от друга ясно показывает, что союз между ними не мог принести преимуществ, поэтому не приходил в голову Его Царского Величества» <29>. Важно отметить, что на протяжении всего документа звучит мысль о том, что нынешняя конфронтация с Россией невыгодна Англии, она отражает агрессивные устремления Георга как электора. Что касается Мекленбурга, то русские войска находятся там с «ненаступательными целями». Таким образом, Бестужев стремился «играть» на том, что являлось главным предметом политических споров в Англии.
И Веселовский, и Бестужев следили за действиями британских министров и за развитием политической борьбы. Веселовский отмечал «главнейшую роль Стэнхопа в делах северных» <30>. Бестужев в «Мемориале» крайне негативно оценивал деятельность настроенного враждебно по отношению к России Картерета. В сентябре 1720 г. он писал о реакции на известие о победе русского флота у острова Гренгам. Государственный секретарь «виду мне ни приятного, ни противного не показал». Что касается парламента и общественного мнения, то полученные «ведомости не очень приятны суть», но главное – «они больше подали оказии противной партии о флоте соединенном критиковать, что флот соединенный не только мог противность учинить флотам и почтам Вашего Царского Величества, но и препятствовать не мог прогрессам славному оружью Вашего Величества». Важный вывод, который делал Бестужев, состоял в том, что «здесь в городе, а наипаче в земле, противных обретается, так недовольна земля нынешним правительством» <31>.
В целом план Стэнхопа провалился. Ништадский мир 1721 г. закрепил за Россией все приобретения, сделанные в Прибалтике. Еще раньше произошел разрыв англо-русских дипломатических отношений. К.Маркс считал, что английские правители «стэнхоупы, уолполы, тауншенды и им подобные», не проявив достаточной твердости по отношению к России, не оказав прямого военного противодействия устремлениям Петра, действовали вопреки национальным интересам Англии и в ущерб свободе европейских народов допустили создание на востоке Европы мощной и агрессивной империи. Он писал: «Так как предательство по отношению к Швеции и потворство планам России ни разу не послужили явным поводом для семейной ссоры между вигскими правителями (в этих вопросах они были скорее единодушны), то такие действия ни разу не удостоились и чести подвергаться со стороны историков такой же критике» <32>. Можно признать: метод, избранный Стэнхопом и заключавшийся в том, чтобы всячески противодействовать России, но не идти при этом на крайние военные меры, действительно был неудачным.
Причиной падения кабинета Стэнхопа явилось не противодействие оппозиции, а финансовый кризис – «Мыльный пузырь Южных Морей». В нем оказались замешенными все ведущие министры, включая самого премьера. Некоторые из них обвинялись в получении взяток и поддержке аферы. В сентябре 1720 г. Бестужев писал, что «в народе великое смятение, чем не только парламент, но и король поврежден может быть. Многое число шляхетства и иных чинов люди в великую нищету пришли» <33>. Через месяц посланник сообщал, что «слух такой здесь есть, что по прибытии сюда королевском перемена некоторым министрам будет. Зоут Зее компания, о которой я прежде сего доносил, еще все в последнем состоянии, едва ли может поправиться» <34>. В обстановке парламентского расследования скончался Стэнхоп, при сомнительных обстоятельствах умер Креггс, был заключен в Тауэр Эйслэби. В марте 1721 г. палата лордов признала вину Сандерленда.
Во время кризиса Уолпол проявил сдержанность и даже защищал министров. Он понимал, что эта тактика ведет к возвращению в правительство. В конце марта король призвал его к руководству. Уолпол вновь возглавил Казначейство, а Тауншенд был сделан государственным секретарем по северному департаменту. Тем не менее, не только сторонники Уолпола вошли в правительство. Картерет, считавшийся продолжателем идей Стэнхопа и «человеком Сандерленда», стал государственным секретарем по южному департаменту и занимал эту должность до 1724 г. Государственным секретарем по делам Шотландии король назначил герцога Роксбурга, также последователя Сандерленда. Противником Уолпола считался и лорд-канцлер граф Маклесфилд. Это порождало борьбу в правительстве, причем поводом для столкновений в кабинете часто были вопросы внешней политики. Сам Уолпол мало вмешивался во внешнюю политику до смерти Георга I в 1727 г. Со второй половины 20-х и до конца 30-х гг. его роль в этих вопросах, напротив, была весьма значительной. После отставки Маклесфилда в правительстве начался конфликт между Уолполом и Тауншендом, завершившийся отставкой Тауншенда в 1730 г. В 30-е гг. Уолпол в полной мере контролировал кабинет, хотя у него и были расхождения по некоторым вопросам с лордом-канцлером Хардвиком и государственным секретарем Ньюкастлом.
Серьезной проблемой для Уолпола была внепарламентская оппозиция, одним из лидеров которой стал вернувшийся в Англию Болингброк. Как писал в своих мемуарах лорд Хервей, известный политик и придворный эпохи Уолпола, характер Болингброка «представлял собой смесь качеств, которыми мог бы гордиться любой великий человек, и таких черт, которые были постыдны даже для самых низких. Он был талантлив, красноречив от природы, обладал сообразительностью и прекрасной памятью, имел очень глубокие знания. В то же время он был тщеславен без меры, труслив, лжив, несправедлив и неблагодарен. Высокомерный во власти, он был подобострастен в немилости» <35>. Совместно с Д. и У. Полтни он руководил журналом «Крафтсмен», ставшим главным органом критики правительства. Создатели журнала дали ему подзаголовок «Журнал страны», что символизировало стремление объединить тори и «вигов страны» в противодействии «вигам двора». «Крафтсмен» клеймил режим, названный по имени Роберта Уолпола «робинократией» за разрыв с принципами революции 1688 г. В ответ на это правительственные авторы (в данном случае Харвей) утверждали, что «друзья Крафтсмена – приближенные Претендента за границей и низкие заговорщики-якобиты дома; среди них уволенные государственные деятели, разочарованные виги, недовольные с амбициями и ветераны-тори <36>. Идеи «Крафтсмена» находили поддержку у ряда писателей. «Путешествия Гулливера» Свифта – сатира на современный политический режим. «Джонатан Уальд Великий» Г. Филдинга – критика правительства Уолпола, сравниваемого с бандой преступников. Большинство историков, в том числе Спек, полагали, что яростная атака «Крафтсмена» была малоэффективной, и не потому, что критикам не хватало фактов, а потому, что они не смогли предложить позитивной и конкретной альтернативы. «Уолпол смог отразить все атаки на цитадель, губернатором которой он являлся. Наибольшую угрозу представляла не осадившая его оппозиция, а волнения в самом гарнизоне», – заметил этот историк <37>.
Став государственным секретарем, Картерет ускорил переговоры с Испанией о заключении союза. В письме к послу в Париже Л. Шаубу он не только определил собственную позицию, но и показал, что при дворе имели место разногласия по внешнеполитическим вопросам: «Лорд Тауншенд за то, чтобы рассмотреть это предложение (о заключении англо-франко-испанского союза – А. С.), лорд Сандерленд за то, чтобы, исходя из характера наших отношений с Императором, осуществить проект немедленно. Понимая, что союз Франции и Испании неотвратим, я полностью разделяю мнение Сандерленда и сделаю все для его реализации. Я не желаю оставаться один на один с Империей, которая не прислушивается ни к каким доводам, когда хотят умерить ее претензии. Хуже нет, чем союз Франции и Испании без нашего участия. Успех переговоров может быть связан с Гибралтаром, который и станет основой всего дела» <38>. Как видим, Картерет, как раньше Стэнхоп, допускал возможность возвращения Испании Гибралтара. В 1723 г., находясь вместе с королем в Ганновере, Картерет пытался подтолкнуть его к более агрессивной антироссийской политике в Прибалтике. Только в 1724 г. по обстоятельствам, далеким от внешней политики, Уолполу удалось добиться отставки Картерета. Характеризуя расхождения между этими двумя государственными деятелями, Блэк писал, что Уолпол олицетворял «изоляционистское» направление во внешней политике Англии, а Картерет хотел видеть ее в качестве арбитра Европы <39>. После отставки Картерета Тауншенд занял пост последнего, а Ньюкастл – должность государственного секретаря по северному департаменту.
Конфликт между Уолполом и Тауншендом назревал долго и постепенно. Смерть в 1726 г. леди Тауншенд, сестры Уолпола, охладила их личные отношения. Тауншенд чувствовал, что Уолпол оттеснил его в политических делах, хотя успешная карьера последнего началась именно при его поддержке. К личным обстоятельствам добавлялись и принципиальные расхождения по вопросам внешней политики. Подписание Венского договора между Испанией и Империей в 1725 г. воспринималось как угроза Великобритании, тем более что Карл VI обещал Испании помощь в возвращении Гибралтара, а в ответ получил для компании Остенде привилегии в торговле с Испанской Америкой. Ответом было создание Ганноверского союза в составе Англии, Франции, Пруссии, с 1726 г. Голландии, а с 1727 г. Швеции. Договор предусматривал увеличение вооруженных сил самой Англии, а также наем гессенских войск, что должно было неизбежно вызвать критику со стороны оппозиции. По мнению Уолпола, такая «дорогая» политика в то же время не давала безопасности ни британским владениям, ни торговле Великобритании. Испания угрожала Гибралтару. В своей последней речи в парламенте Георг I заявил: «Осада Гибралтара не оставляет сомнений в действительных намерениях Императора и короля Испании. Приготовления, которые я распорядился сделать для защиты этой крепости, храбрость моих войск скоро убедят их в поспешности и ошибочности предпринимаемых ими действий»