Однако, довольно неожиданно, Англию поддержала Франция. Людовик XV не был тогда готов воевать за колониальные интересы своего союзника – Испании. Благодаря этому удалось достигнуть соглашения: Мадрид дезавуировал действия своих колониальных чиновников, а Норт секретным образом обязался освободить острова от английских колонистов, как только представится возможность <59>. Как заметил известный мемуарист той эпохи У. Рэкселл, «для того, чтобы избежать разрыва с Испанией, Норт, предпочитавший миролюбивые действия, даже готов был прибегнуть к уловкам, обычно не практиковавшимся» <60>. Конвенция о мирном урегулировании конфликта стала предметом для острого обсуждения в парламенте в январе 1771 г. Оппозиция попыталась воспользоваться шансом для смещения Норта. Главным аргументом ее ораторов было сравнение данной конвенции с конвенцией в Пардо 1739 г. В антиправительственном памфлете говорилось, что «испанским губернаторам позволено считать себя вправе использовать силу, чтобы вытеснять нас из любого пункта, принадлежность которого оспаривается. Испанские губернаторы вправе использовать силу – подданные короля Великобритании не имеют другого права, как только подать жалобу» <61>. Тем не менее, тогда правительству удалось устоять, убедив депутатов-тори и «независимых» депутатов в том, что этот документ в полной мере защищал честь страны.
Некоторые современники полагали, что в конце 60-х – начале 70-х гг. ХVIII века центр дипломатической борьбы сместился на восток Европы. Три самые актуальные международные проблемы, находившиеся под пристальным «вниманием во время политических дискуссий в самой Англии, имели отношение, прежде всего, именно к ней. Речь идет о польской проблеме, особенно обострившейся в связи с первым разделом Польши в 1772 г.; о международных последствиях государственного переворота, совершенного в том же году в Швеции королем Густавом III; и о русско-турецкой войне 1768-74 гг. и ее результатах. Все три отмеченные проблемы вели к усилению разногласий между Англией и ее тогда наиболее вероятным союзником Россией, и в конечном итоге способствовали закреплению ее международной изоляции.
Как отмечалось выше, в первой половине 1760-х гг. английские дипломаты в Варшаве в основном поддержали позицию России, хотя и воздерживались от принятия конкретных, в частности, финансовых обязательств. Оттенки английской политики в Польше изменились с начала 70-х гг. в связи с усилением агрессивности России. Английский министр Саффолк в письме в Петербург посланнику Ганнингу отмечал: «Да будет мне позволено поставить на вид существенный вред, причиненный нашей стране немедленными последствиями разделения Польши, которое, как ни несправедливо оно, должно быть названо делом Русской Императрицы, ибо без ее позволения и содействия оно никогда бы не состоялось» <62>. Однако такие оценки прозвучали в дипломатической переписке, а официально Лондон предпочел отмолчаться, хотя польский король и обращался к Георгу III за поддержкой. Более того, парламент в ноябре 1772 г. одобрил курс правительства на невмешательство в русско-турецкую войну и польские дела. Первый раздел Польши вызвал дискуссию в английском обществе, но в целом не поколебал прорусской направленности политики правительства лорда Норта. Английский историк Хорн склонен осудить эту внешнеполитическую линию: «Ни британский народ, ни британское правительство не позаботились о Польше. Они оставили поляков так же, как в 1930-х гг. Невиль Чемберлен оставил другой народ Восточной Европы – чехов». Хорн обратил внимание, что даже Чэтэм, постоянно заявлявший о своей приверженности делу свободы, не считал, что принципы свободы проигрывают от упадка Польши. Чэтэм заявил Шелборну, что он «почти Русс». Для Чэтэма и большинства других политиков противиться интересам Екатерины в Польше означало солидаризироваться с Францией, и «этого было для англичан достаточно, чтобы не помышлять о помощи полякам» <63>. Уроки Семилетней войны и крайнее обострение отношений с собственными колониями в Северной Америке заставляли английских государственных деятелей ожидать главной опасности именно со стороны Франции. Лишь немногие британские политики подчеркивали возможные опасные последствия российской агрессии. Так, Берк писал, что раздел Польши некоторыми великими державами – это всего лишь завтрак. «Где же они будут обедать?» – вопрошал он <64>.
Другим событием международной жизни, повлиявшим на англо-русские отношения, была русско-турецкая война 1768-74 гг. Как уже отмечалось, Англия оказала определенную поддержку России во время этой войны. Постепенное изменение позиции Великобритании наметилось после сражения в Чесменской бухте. В английских правящих кругах существовало мнение о слабости российского флота <65>. Тем более удивительной показалась эта победа. Кроме того, требования русской дипломатии становились все обширнее. Если первоначально Россия ставила вопрос о свободе русского судоходства на Черном море, то уже в ходе войны возникла идея отделения Крымского ханства от Турции и предоставления ему формальной независимости, что неизбежно вело к усилению русского влияния в Причерноморье. В принципе британские политики могли признать и свободу плавания для российских кораблей на Черном море, и автономию Крымского ханства, но после побед русской армии в 1770 г. Екатерина II обнаружила замыслы добиваться свободного выхода в Средиземное море, получить остров в Архипелаге и обеспечить независимость Молдавии и Валахии от Турции. Эта новая программа уже не могла быть встречена в Лондоне благожелательно или даже безразлично. Там она вызвала серьезные возражения. В июле 1771 г. государственный секретарь Рошфор в инструкциях, посланных в Париж английскому представителю Харкорту, прямо опровергал слухи, будто бы между Англией и Россией достигнуто соглашение о том, что первая не будет препятствовать российским завоеваниям в Средиземноморье, если получит один из захваченных островов Архипелага в качестве компенсации. Он просил передать французскому министру герцогу д’Эгийону, что «у нас нет ни малейшего намерения к захватам в Леванте, которые бы неминуемо ослабили нас» <66>. Министр просил разъяснить французам, что Англия против экспансии России в Средиземноморье.
Английские и русские дипломаты имели тесные контакты в Швеции, где они сотрудничали с целью ослабления влияния Франции в этой стране. Англия и Россия поддерживали политическую группировку «колпаков», которая выступала за ограничение королевской власти и конституционные формы управления Государственный переворот, совершенный в августе 1772 г. шведским королем Густавом III, ставил целью восстановление абсолютизма. Это событие справедливо рассматривалось и в Лондоне, и в Петербурге как успех французской дипломатии. В конце 1772 г. в правящих кругах России даже возник план войны со Швецией, о чем и сообщил Панин Ганнингу. В Англии соответствующее сообщение Ганнинга произвело крайне неприятное впечатление: свежи еще впечатления о первом разделе Польши. От имени британского руководства Ганнинг определенно заявил, что Англия не поддержит Россию в случае наступательной войны против Швеции. В самом конце года обе страны согласовали свои позиции по шведскому вопросу, отказавшись от идеи ведения военных действий. Когда в начале 1773 г. появились известия о готовившейся отправке французского флота на помощь Густаву III, английское правительство привело в боевую готовность 15 военных кораблей.
Изменения, происходившие на востоке Европы, влияли и на отношения между Англией и Францией, и на отношение в Англии к Франции. Если при Шуазеле в основном продолжался курс на противостояние двух держав, то его преемник д’Эгийон был сторонником их частичного сближения. Дело не только в том, что новый французский министр, как и некоторые английские политики (такие как Шелборн, в некоторой степени Рошфор), были из числа тех, кого историк Джаррет назвал «гражданами мира», то есть людьми, способными отказаться от стереотипов и тенденциозных подходов в международной политике <67>. Прагматики, они были готовы отказаться от «патриотической» догмы во внешней политике, главным элементом которой было подчеркивание образа традиционного врага. Инициатива англо-французского сближения была поддержана самим Георгом III, который писал в 1772 г.: «Если Британия и Франция спокойно задумаются над интересами друг друга, древняя вражда покажется абсурдом, так как она ведет лишь к увеличению могущества других держав и к взаимному ослаблению» <68>. Как заметил английский историк Лэнгфорд, король Георг III предполагал совершить настоящую дипломатическую революцию, заключив с Францией союз, который должен был положить конец долгой истории англо-французского конфликта. В то же время развитие международных отношений создавало слишком много проблем для столь дерзких инициатив <69>.
Блэк в отличие от Джаррета объяснял попытку англо-французского сближения в первой половине 1770-х гг. не космополитизмом и «новым мышлением» «граждан мира», а прежде всего прагматизмом политиков этих стран, которых подталкивало к этому развитие международной ситуации. Этот историк писал: «Необходимость сглаживания разногласий с Англией стала срочной для Франции в связи с событиями в Восточной Европе. После государственного переворота, совершенного Густавом III Шведским, ее беспокоила угроза со стороны России силой вернуть прежнее состояние, как и события в Польше, другой традиционно союзной Франции стране, потерявшей около 30 % территории <70>. Еще в марте 1772 г. д’Эгийон предлагал Англии «надавить» на Австрию и Россию, чтобы те отказались от планов раздела Польши. Хотя английские министры демонстрировали известную сдержанность в вопросе о сближении с Францией, это объяснялось главным образом опасением внутриполитических осложнений, а не собственно внешнеполитическими соображениями. В то же время английские министры продолжали скорее надеяться на заключение союза с Россией, чем на достижение прочного англо-французского соглашения. Рошфор даже был готов примириться с направлением фра