нцузских морских эскадр в Балтийское и Средиземное моря, но его позицию не разделяли другие британские министры.
Когда весной 1774 г. Людовик XV серьезно заболел, в Лондоне опасались, что может последовать отставка д’Эгийона, следствием которой явится ухудшение англо-французских отношений. В апреле 1774 г. Мусин-Пушкин докладывал Н. И. Панину: «Не без основания предусматривают здесь возвращение дюка Шуазеля в прежнюю его должность и звание, и помещение в министерство графа Шателета. Венский двор возымеет наибольшее соучастие в нем посредством дофины, которая явно уже супругом своим владычествует. Обстоятельство сие много Англии угрожает разрывом, и тем вероятнее, что как един, так и другой из ново назначаемых французских министров вступят в управление делами с досадою, лишением усугубляемою отлучением их от дел, произведенное здешними делами» <71>. Через месяц, когда Людовик XV скончался, политические деятели Великобритании были еще более обеспокоены: «Прежняя здешнего двора надежность сохранять покой преображается ныне в опасение», что французы могут воспользоваться «настоящим здешнего двора небеззаботливым положением. Внутренние здешние финанции, дела ост-индской компании и несогласия с американскими селениями, не меньше же протчие политические сопряжения требуют одного только досужнего ныне времени для приведения оных в потребной и наилучший пред прежним порядок» <72>. В июне, получив известие о действительно последовавшей отставке д’Эгийона, государственный секретарь писал в Париж послу Стормонту: «Отставка герцога д’Эгийона открывает новую страницу в истории французского двора, и независимо от моего к нему отношения, я не могу не сожалеть о потере министра, чьим миролюбивым намерениям мы имели в течение некоторого времени столько много доказательств» <73>.
Британские политики не ошиблись, что замена д’Эгийона приведет к ухудшению отношений между двумя странами. Хотя Шуазель в министерство возвращен не был, новый министр иностранных дел Франции граф Верженн в основном продолжил его политику. Позицию Верженна разделяли не все французские министры. Тюрго утверждал, что Франция не должна вмешиваться в обострявшийся конфликт между Англией и ее североамериканскими колониями. Сам Людовик XVI крайне неохотно поддержал эти колонии в их борьбе против Великобритании. Международная изоляция Великобритании сказалась после начала войны за независимость в Северной Америке. В правящих кругах Франции усилилось стремление к реваншу. В Испании предполагали, что трудную для Англии ситуацию можно использовать для возвращения Гибралтара. Обнажились и англо-российские противоречия. Рухнули расчеты тех лондонских политиков, которые надеялись на то, что Россия как «естественный союзник» окажет поддержку в борьбе с восставшими колониями и вступившей с ними в союз Францией. Расхождения между Англией и Россией по американскому вопросу окончательно убедили государственных деятелей в нереальности планов создания англо-русского союза. Так было положено начало новому периоду в отношениях между ними, характеризовавшемуся чаще конфронтацией, чем общностью политических интересов. Георга особенно задел отказ выделить русских солдат для войны в Америке в связи с тем, что сначала из Петербурга по дипломатическим каналам было получено согласие.
Незадолго до открытого вступления Франции в Американскую войну лорд Норт убедил Георга III в неизбежности уступок. В феврале 1778 г. он внес в парламент Примирительный билль. Во время обсуждения в парламенте в последний раз выступал лорд Чэтэм, который занял воинственную позицию, отличную от мнения кабинета министров. В апреле 1778 г. он решительно призвал к войне: «Неужели народ, 17 лет назад заставивший трепетать весь мир, пал так низко, что его извечный враг может взять, что пожелает?! Если нам суждено погибнуть, пусть мы погибнем достойно» <74>. В ходе прений Чэтэм потерял сознание и был вынесен на руках своими сторонниками. 11 мая того же года он скончался. Хотя во время обсуждения Примирительного билля точка зрения Норта была принята большей частью депутатов, английские представители убедились, что «двери для переговоров закрыты» <75>. Вступление Франции в войну укрепило позиции правительства Норта, так как способствовало чувству национального единения. С другой стороны, после смерти Чэтэма произошло объединение оппозиции под руководством Рокингема, и она теперь отстаивала идею предоставления колониям независимости. Одновременно с принятием Примирительных биллей английское правительство сделало еще одну попытку найти поддержку в России. В начале 1778 г. в Петербург прибыл Дж. Харрис. Он возобновил переговоры о заключении англо-русского союза, подчеркивая заинтересованность обеих стран в ограничении агрессивных амбиций Франции, но вскоре получил ответ, что «хотя Ее Императорское Величество понимает все значение присоединения Великобритании к северной системе, она вынуждена с глубоким сожалением признать, что считает существующую обстановку совершенно неподходящей для заключения союза между двумя дворами» <76>. Позиции России не изменило и переданное Харрисом предложение о передаче Российской империи острова Менорки в Средиземном море.
В ситуации международной изоляции главным предметом для критики со стороны оппозиции в парламенте было неумение правительства найти надежного союзника в Европе. В июне 1779 г., отвечая на эту критику, генерал А. Веддерберн заявил, что «нет такой силы, которая заставила бы иностранные дворы вступить в союз с Великобританией, так как никакая из стран не вступит в союз, если не будет рассчитывать на получение собственных преимуществ. Сейчас именно мы нуждаемся в поддержке, поэтому не приходится удивляться, что другие дворы не расположены вступать в союз с нами» <77>. Англия не могла эффективно влиять на ход начавшейся в Германии войны за баварское наследство, поэтому рассчитывать на заинтересованность со стороны Пруссии или Австрии не приходилось.
Английская дипломатия предпринимала шаги, чтобы добиться сохранения нейтралитета со стороны Испании и Голландии. Испания, тем не менее, вступила в войну, получив заверения со стороны Франции, что борьба будет продолжена до возвращения Гибралтара. Углубление разногласий с Голландией по торговым и колониальным вопросам привело к присоединению последней к антибританской коалиции. Впрочем, по мнению Д. Миллера, Соединенные Провинции скорее оказались «камнем, привязанным к шее держав, входивших в фамильный пакт», так как голландский торговый флот нуждался в помощи французского военного флота, а Великобритания сумела воспользоваться своим морским превосходством в слабо защищенных, богатых и стратегически важных голландских колониальных владениях <78>. Этот историк указывал, что английские министры реалистично взвесили все «за» и «против», вступая с Голландией в войну, и их мнение разделяло подавляющее большинство парламентариев. Исследователь британской внешней политики в годы. Американской революции Г. Скотт справедливо отмечал, что в отличие от 60-х – начала 70-х гг. ХVIII в. эта тема изучена совершенно недостаточно. На правительство Норта обычно переносили те обвинения в адрес британских политиков, которые звучали по поводу первого десятилетия после Парижского мира. Между тем, по мнению этого историка, британская дипломатия действовала тогда более реалистично и довольно успешно, если учитывать обстоятельства того времени. Неудачи были не столько следствием ошибок министров, сколько следствием этих обстоятельств, им неподконтрольных <79>.
За вступлением в войну Испании последовало провозглашение Россией декларации о вооруженном нейтралитете. Она предусматривала возможность для судов невоюющих стран заходить в порты воевавших стран с торговыми целями. Очевидно, что декларация была выгодна США и фактически направлена против Великобритании. Декларация о вооруженном нейтралитете положила конец попыткам заключения политического союза между Россией и Великобританией, идеологической основой которых была концепция «естественного союзничества». Британские политики не простили России этого политического документа. Даже через десять лет, в апреле 1790 г., посол С. Р. Воронцов доносил Екатерине II, что «и по сие время никто здесь не говорит о сих правилах вооруженного нейтралитета без совершенной злобы и невероятного негодования. Министерство, оппозиция, все морские офицеры, одним словом вся сия земля, попрекает за сие Россию» <80>.
Поводом для отставки правительства Норта стали военные неудачи, которые переживала Великобритания: потеря Западной Флориды и Менорки, а главное – капитуляция Корнуоллиса при Йорктауне в октябре 1781 г. Когда известие об этом достигло Лондона, политически нейтральные парламентарии, уже не верившие в возможность победы на поле боя, отошли от поддержки кабинета, после чего 20 марта 1782 г. последовала отставка Норта. Новое правительство возглавил маркиз Рокингэм, выступавший за скорейшее заключение мира. Пост государственного секретаря в этом кабинете занял Фокс, а пост секретаря по внутренним и колониальным делам граф Шелборн. Эти политики должны были сыграть при заключении мира главную роль. Задача ведения переговоров облегчилась после победы при Сантсе, одержанной в апреле 1782 г. в морях Вест-Индии адмиралом Родни над французским флотом.
В то же время между Фоксом и Шелборном не было единства в понимании условий мира. Главный вопрос заключался в том, следовало ли увязывать признание независимости Америки с заключением договора с европейскими противниками Англии. Фокс, полагавший, что после войны Великобритании следовало как можно скорее восстановить союзы с Пруссией и Россией, превратив их в главный стержень своей внешней политики, послал в мае 1782 г. в Париж своего представителя Т. Гренвила, который в беседах с Верженном утверждал, что мирный договор должен повторить условия Парижского мира, а предоставление независимости тринадцати бывшим колониям «само по себе более существенно для интересов Франции, чем было любое из приобретений, сделанных нами в результате прошлого мира». На это Верженн, разумеется, отвечал, что признание независимости колоний отнюдь не являлось уступкой Франции, и Людовик XVI стремился к «более справедливому и прочному миру», чем Парижский мир