<1>. После подписания Парижского мира начался новый этап колониальной политики Великобритании в Северной Америке, содержание которого в течение многих десятилетий вызывало споры историков. Кто-то остроумно заметил, что Англия потеряла свои американские колонии, потому что Гренвил был первым министром, который стал читать депеши оттуда. За этой фразой скрывается версия причин Американской революции, которая и сейчас продолжает занимать в историографии важное место. Если до Парижского мира метрополия, проводя политику «благотворного пренебрежения», почти не вмешивалась в дела колоний, то позднее, когда после Бьюта руководителем правительства стал Гренвил, ситуации изменилась: начала осуществляться программа усиления имперского контроля. Современники ощущали новую тенденцию. В октябре 1763 г., то есть сразу после появления королевской прокламации, А.Воронцов сообщал в Петербург: «Сия пиеса за весма изрядную почитается, и сколь мне известно, есть люди здесь, которые интересованы в торговле, и оные крайне доволны сим учреждением являются. Теперь начинает министерство, особливо граф Галифакс и лорд Хиллсборо, помышлять об учреждениях и приводе в разных частях света здешние поселения в гораздо лутчее состояние, дабы тем наградить то возможности потерянное время, ибо по заключении мира по сие время регламентов не выходило о сем важном для сей нации деле» <2>.
Историки также поддерживают точку зрения, что после 1763 года в колониальной политике Великобритании произошли существенные изменения. Однако дальше начинаются разногласия. Одни объясняют условия Парижского мира и дальнейшие действия английских министров изменением концепции империи. Дж. Бир считал, что ценность колоний определялась теперь емкостью их рынков для сбыта английской мануфактуры. Для В. Харлоу это – переход от империи, основанной на меркантилистских принципах, к территориальной империи. Еще до Харлоу Эндрюс указывал, что после Семилетней войны «имперский интерес занял место, прежде принадлежавшее меркантилистским идеям» <3>. Другие историки, в том числе близкие к марксизму, связывали изменения в политике Великобритании с последствиями начавшейся промышленной революции. Историки-нэмиристы со свойственным им критическим отношением к политическим деятелям 60–80-х гг. ХVIII века объясняли их политику недальновидностью и узкофракционными интересами: Парижский мир заключал третьеразрядный политик Бьют, а для Гренвила и его преемников американские дела были не более чем средством сохранения и увеличения своего политического влияния.
Исследователи по-разному расценивали сам характер имперской программы 1760-х гг. Историки XIX века, причем как английские, так и американские, рассматривали действия британских политиков как ошибочные или нарушавшие права колонистов. Подобная интерпретация идет от самих участников Американской революции, утверждавших, что Америка была послушна до тех пор, пока Великобритания не нарушила тиранически традиционные принципы взаимоотношений с колониями. Современный американский историк Б. Бейлин, показавший, насколько «взрывоопасной» и потенциально революционной была ситуация в североамериканских колониях уже в середине ХVIII века, тем не менее допускал, что если бы не меры, принятые метрополией, «испорченный» механизм все же продолжал бы функционировать еще неизвестно сколько долгое время <4>. Другой американский исследователь, Дж. Грин, предполагал, что если бы Великобритания при Гренвиле не нарушила обычных правил взаимоотношений с колониями, «вполне возможно, что американцы сохраняли бы послушание еще на протяжении долгого времени» <5>.
Другая группа историков, анализируя политику британских правительств в 1763–1775 гг., обнаруживает в ней мало нового по сравнению со временем до Семилетней войны. Метрополия ни в чем не нарушила прежних норм взаимоотношений с колониями. Английский историк Кристи доказывал, что меры Гренвила не были неразумными и агрессивными, напротив, были весьма логичными в обстоятельствах того времени <6>. Американский историк Фр. Виквайер отмечал, что репутация Гренвила была испорчена историками вигского направления: в худшем случае он выглядел в их трудах как злодей, в лучшем как упрямец. Интересуясь только увеличением государственных доходов, Гренвил якобы не дал себе труда задуматься над возможными последствиями своей политики <7>. Более осторожно сформулировал свое отношение к Гренвилу Т. Бэрроу. Он писал, что «принимая во внимание серьезность положения, долгое пренебрежение и бездействие Великобритании, по крайней мере, некоторые шаги Гренвила представляются мудрыми. В то же время они создавали опасность усиления оппозиции в колониях и не предусматривали путей для ее подавления» <8>.
«Новая» политика Гренвила во многом определялась необходимостью обозначить позиции имперского правительства в связи с экспансией колонистов на запад. Только «заперев ворота на запад» от колонистов, возможно, по мнению британских политиков, сохранить Америку в составе Британской империи. Кроме того, казалось, что такая политика может помочь в нормализации отношений с индейцами. Новый курс нашел отражение в королевской прокламации 1763 года. Очевидно, что поддерживать твердую границу можно было только при условии оставления в колониях регулярных войск, для содержания которых были нужны деньги. Колониальные ассамблеи не были намерены платать за содержание английских солдат. Тогда в метрополии и возникли планы введения в колониях налогов, которые пойдут на содержание колониальной администрации и армии, а также, возможно, обогатят и казну Великобритании. Так рождались финансовые меры Гренвила. Ввести новые налоги можно было только через парламент Великобритании. Колонии не признавали права парламента облагать их налогами, так как не были в нем представлены. Так прорастали зерна политического конфликта. В январе 1764 г. А. Воронцов сообщал, что среди других поводов для критики министерства были «учреждения, сделанные в аглинских во всех частях света по сессиях после мира» <9>. С другой стороны, в марте того же года Воронцов доносил, что перспективы утверждения новых правительственных мер улучшились: его предложения в парламенте «весьма мало супротивления встретили» <10>.
В апреле 1764 г. парламент принял Сахарный акт, увеличивший в два раза пошлины на товары, ввозившиеся в континентальные колонии: сахар, индиго, кофе, шелка, отдельные виды одежды – из стран, не входивших в Британскую империю. Принятый тогда же акт о валюте запрещал выпуск в южных колониях бумажных денег, выпуск которых в Новой Англии был запрещен еще в 1751 г. Как видим, ни Сахарный акт, ни акт о валюте не были принципиально новыми моментами в практике имперского управления. Новое заключалось в том, что на этот раз Гренвил был намерен добиться, чтобы эти законы не остались только на бумаге. Такер и Хендриксон замечали: «Настоящая новизна программы Гренвила лежала не в новизне законов, а в намерении усилить их действие. Запрещения, содержавшиеся в Сахарном акте, были бы сведены к нулю, если бы правительство не приступило к активному реформированию системы управления» <11>. Американский историк Дж. Балдион считал, что сама суть политики Гренвила состояла в том, чтобы заставить американцев «слушаться». Он писал: «Гренвил понимал, что после долгих лет недоверия и непослушания одними словами ничего не добиться. Следовательно, новые налоги должны были вводиться силой и в неблагоприятной обстановке» <12>. При Гренвиле были увеличены штаты таможенных контролеров. Был учрежден пост генерал-контролера, отвечавшего за работу таможенной службы. С 1764 г. началась реорганизация работы вице-адмиралтейских судов, рассматривавших дела о каперстве и различные морские споры. Их компетенция была расширена.
Решающее значение для возникновения кризиса в отношениях метрополии с ее колониями в Америке имело принятие английским парламентом акта о гербовом сборе в марте 1765 г. Характерно, что Гренвил, представляя законопроект парламенту, заявил, что готов снять его, если среди депутатов найдутся те, кто отрицает право парламента облагать американцев налогами. Возражений тогда не последовало. Реакция американцев на гербовый сбор была резкой и жесткой. Она еще более усилилась после того, как в мае 1765 года был принят Расквартировочный акт, допускавший возможность размещения королевских войск в колониях за счет последних. Кроме бойкота английских товаров и петиций, начались демонстрации и бунты. Кризис продемонстрировал бессилие британских чиновников; некоторые из них отказывались от должностей продавцов гербовых марок. Магистраты не преследовали участников беспорядков. Когда известия о событиях в Америке достигли Лондона, Гренвил уже находился в отставке по причинам, далеким от американских дел (Георг III заявил, что будет лучше терпеть дьявола в своей уборной, чем Гренвила в качестве министра). Главную роль в правительстве стал играть дядя короля герцог Кумберленд, являвшийся сторонником применения силы по отношению к непокорным колонистам, однако в октябре 1765 г. он неожиданно скончался, что усилило позиции тех, кто выступал за поиск путей примирения. Новым главой кабинета стал лидер вигов маркиз Рокингэм.
Принципиальное значение имел спор между Питтом и Гренвилом. Питт выступил с требованием немедленной и абсолютной отмены гербового сбора. Главный тезис, который он отстаивал, состоял в следующем: парламент не имеет права устанавливать для колоний налог, потому что в нем нет их представителей. Он говорил об американцах: «Они подданные короля, равные вам, англичанам, по своим правам и привилегиям Американцы – сыновья, а не незаконорожденные дети Англии» <13>. Питту возражал Гренвил: «Когда я предложил этот налог, право парламента установить его не было никем оспорено. Защита и подчинение существуют во взаимодействии: Великобритания защищает Америку, Америка должна проявить готовность подчиниться» <14>. Гренвил считал разногласия, проявившиеся в палате общин, последствием «мятежного духа» колоний. Горя негодованием, поднялся Питт. При поддержке депутатов ему дозволили выступить вторично. Оспаривая аргументы Гренвила, Питт прямо высказался против применения в Америке силовых, военных методов: «Я знаю доблесть наших армий, я ценю искусство наших офицеров, я вижу могущество нашей страны, но в этом деле военные успехи опасны. Америка, если она падет, падет, как сильный человек: она обрушит устои государства: с ней рухнет конституция. Разве это будет мир, которым можно гордиться? Разве можно воткнуть меч не в ножны, а в тела наших же сограждан?»