<92>.
Неудача не заставила аболиционистов отказаться от самой идеи. В 1791 г. правительство поддержало создание Компании Сьерра-Леоне. Таким образом, идея была облечена в новую, коммерческую форму. Соответствующий билль был внесен в парламент. Парламентский акт о создании этой компании принимался в обстановке политической борьбы. Как и в связи с биллем о запрещении работорговли, в парламент поступили многочисленные петиции. За петицией о создании колонии Компании Сьерра-Леоне для свободных чернокожих появились петиции-протесты против этого от купцов Бристоля, Ливерпуля, Лондона, от Компании купцов, торгующих с Африкой <93>. В этих протестах отмечалось, что предоставление привилегий Компании Сьерра-Леоне нанесет им коммерческий ущерб. Билль рассматривался одновременно со вторым биллем Уилберфорса. Отвергнув последний, консервативное большинство депутатов пошло на политический компромисс с противниками работорговли, утвердив Акт о создании новой компании. Правительство разработало инструкции, предусматривавшие назначение губернатора и создание губернаторского совета и утверждавшие, что в колонии будут действовать английские законы. Первыми поселенцами в колонии Сьерра-Леоне также были черные, участвовавшие в Американской войне. Название столицы, Фритаун, должно было подчеркнуть принципы, на которых строилось это новое владение Великобритании <94>.
Сначала колония находилась в исключительно сложных условиях. Считают, что она была спасена благодаря умелому руководству З. Маколея, занимавшего должность губернатора в 1794–1800 гг. Ее укрепило также прибытие в 1795 г. новой партии чернокожих, основу которой составляли маруны с Ямайки, разгромленные британцами после почти вековой борьбы. Однако жизнь Сьерра-Леоне имела мало общего с идеалистическими намерениями Шарпа. Одновременно зарождался новый имперский дух в отношении Африки. Дж. Бэнкс, участник первого путешествия Кука, президент Королевского общества, друг Георга III, создал Ассоциацию в поддержку изучения внутренних районов Африки, которую и в конце ХVIII в. называли «могилой для белого человека». Он сформулировал следующую позицию: «Правительству следует обеспечить для британского трона все побережье Африки или завоеванием, или заключением договора» <95>.
По условиям Парижского мирного договора 1763 г. Великобритания сохранила захваченную у Франции в ходе Семилетней войны Канаду, остров Кейп-Бретон и другие острова в устье реки Св. Лаврентия. Завоевание Канады породило для правительства этой страны проблему в области колониального управления, с которой оно прежде не сталкивалось. Канада была колонией, заселенной почти исключительно выходцами из Франции, причем только католического вероисповедования. Накануне британского завоевания в Новой Франции проживало более 60 тысяч человек, из которых лишь несколько семей были гугенотскими. Таким образом, впервые в истории Британской империи речь шла о включении в ее состав колонии, заселенной европейцами, при этом колонисты-французы имели долгий опыт соперничества с колонистами Новой Англии; колонии католической, в которой церковь занимала очень важное положение, тогда как в самой Англии продолжали действовать законы, ограничивавшие права католиков, в частности, запрещавшие им занимать государственные должности. Невозможно было игнорировать и то, что Франция внесла в Канаду сеньориальный строй, который был близкой копией феодальных отношений, существовавших во Франции в годы Старого порядка. Итак, национальный состав населения колонии, в которой сначала почти полностью отсутствовали англичане, религия и структура господствующих экономических отношений определяли характер задач, стоявших перед имперскими администраторами как в Лондоне, так и в Квебеке при разработке политики в Канаде.
В то же время министры не могли игнорировать требований сначала немногочисленных представителей английского купечества, расселившихся в Канаде после завоевания, которые, по существу, настаивали на радикальной ломке существовавших во времена французского господства экономических и политических отношений, на внедрении элементов колониального самоуправления, в частности, на своем праве избирать законодательное собрание – ассамблею. Эти претензии усилились по мере роста численности англоязычного населения, особенно в связи с массовым притоком лоялистов, покинувших восставшие 13 атлантических колоний. В этой связи встает вопрос: в какой мере политические шаги, предпринятые Лондоном в отношении Канады, вытекали из общей стратегии колониальной политики Великобритании, а в какой степени были «продиктованы» из Квебека? Была ли Канада одной из частей единого плана создания новой империи или политика Лондона была не более чем спонтанным отражением тех импульсов, которые шли из самой колонии?
В зарубежной историографии существуют столь острые разногласия в оценках колониального прошлого Канады, что «вполне можно говорить о двух абсолютно несхожих интерпретациях истории» этой страны <96>. Принято называть два течения в канадской (и зарубежной в целом) историографии проблемы: «англоканадское» и «франкоканадское». Представители «франкоканадского» течения в целом негативно характеризуют последствия британского завоевания и колониальную политику Великобритании, хотя некоторые из них и указывали, что британское завоевание Канады почти не оказало влияния на социальный облик и образ жизни франкоканадского населения, следовательно, оснований переоценивать значение смены французского политического господства на британское нет оснований. В. А.Тишков дал следующую оценку взглядам историков «монреальской школы» (одна из разновидностей «франкоканадской» историографии): «В угоду интересам современного квебекского сепаратизма историки-неонационалисты своими работами всячески стремятся доказать историческую давность как самой идеи независимого существования Квебека, так и борьбы франкоканадцев за осуществление этой идеи» <97>.
Главным в англоканадской историографии остается признание благоприятных последствий британского завоевания для Канады. Что касается последующих острых разногласий на национальной почве, то историки объясняли их по-разному. Д. Крейтон, сторонник «экономической» интерпретации истории, утверждал, что соперничество Канады и Новой Англии было неизбежным, так как отражало экономико-географическую реальность <98>. Для А. Лоуэра главной антитезой в канадской истории является противоречие между аграрным и католическим образом жизни, с одной стороны, и коммерческим и кальвинистским, с другой <99>. Представитель «имперской школы» Коупленд полагал, что мудрость британских политических руководителей предопределила неудачу американских революционеров, пытавшихся привлечь население Канады на сторону восставших колоний. По его мнению, Квебекский акт стал дальновидным решением, обеспечившим лояльность Канады <100>. Более полное отражение британская политика в Канаде получила в трудах английского историка канадского происхождения Дж. Грэма <101>. Он подчеркивал самостоятельную роль, которую играли губернаторы колонии в определении политики метрополии в Канаде. Харлоу, однако, полагал, что их влияние не следует преувеличивать: окончательные решения принимались в Лондоне. Он утверждал, что в британской политике в Канаде на протяжении 60-х – начала 90-х гг. XVIII в. присутствовали обе тенденции: к англиканизации франкоканадского населения и к утверждению в Канаде институтов власти, отличных от английских. «Обе тенденции причудливо переплетались; их пытались соединить в той или иной пропорции в зависимости от изменявшихся обстоятельств», – писал этот исследователь колониальной политики Великобритании <102>.
Период между капитуляцией Монреаля в сентябре 1760 г. и установлением гражданского управления в августе 1764 г. называют временем «военной администрации». Тишков справедливо заметил, что «в период военной оккупации Лондон еще не определил будущее политическое устройство своего нового владения, и Канада находилась полностью под контролем английской армии» <103> Необходимость уточнения политики появилась после завершения переговоров о мире: провинция Квебек сохранилась за британской короной. Современники называли политику в отношении Канады политикой «англизации» и «ассимиляции». Однако эти понятия довольно расплывчаты, они скорее характеризовали общую тенденцию, чем конкретную политическую линию. Было совершенно ясно одно: политика депортации была невозможна и по практическим, и по идеологическим соображениям. Ранее англичанам удалось выселить из Новой Шотландии несколько тысяч человек, но было невозможно выселить несколько десятков тысяч из Квебека.
Тишков считал, что одним из главных моментов политики «англизации» должно было стать обращение местного населения в англиканство. Эта точка зрения представляется не вполне обоснованной. Мюррей, самый влиятельный из военных губернаторов и первый из губернаторов гражданских, писал в своем официальном докладе в Лондон в июне 1762 г.: «Канадцы невежественны и исключительно упорны в приверженности своей религии. Ничто не может в большей степени способствовать превращению их в верных подданных Его Величества, чем предоставление им доказательств того, что никаких изменений в отношении религии предпринято не будет» <104>. Смысл понятий «англизация» и «ассимиляция» заключался не в насильственном внедрении англиканства, а в поощрении эмиграции в Канаду англоязычного населения, а также во введении в новой колонии британских законов, к которым ее население, как считалось, сможет адаптироваться. Можно согласиться с мнением, выраженным в отечественной и зарубежной историографии: объективно позиция британской военной администрации вела к консервации феодальных отношений в Канаде. Она диктовалась стремлением губернаторов заключить союз со старым господствующим классом и тем самым обеспечить лояльность колонистов. Итак, «мягкая» политика англичан в Канаде в период военного режима проистекала главным образом из стремления сохранить повиновение местного населения в этой новой колонии. Однако была и другая причина того, что в политике военных губернаторов преобладала «примирительная» линия. Она во многом определялась неопределенностью позиций самого правительства, отсутствием конкретных инструкций, по крайней мере, в начале 1760-х гг. А. Лоуэр писал: «Намерения Англии в отношении ее новой колонии часто становились предметом для дискуссий. Единство в понимании политики в этом направлении отсутствовало. Разные политики и чиновники по-разному формулировали ее, в результате то в одном, то в другом документе появлялись указания, противоречащие друг другу. Политическая нестабильность в самой Англии определила непоследовательность и слабость колониальной политики в новой неизвестной провинции. Как и в других колониях, в Квебеке не дурные намерения метрополии, а пренебрежение и отсутствие ответственности – вот что могло породить бурю»