212.
Однако вера, за которую держишься, когда нет твердой почвы, когда земля под ногами колышется, сегодня является признаком инфантильности, духовной и интеллектуальной неразвитости. Конечно, верить, мечтать, ненавидеть проще, чем рассуждать, сомневаться, анализировать. И не так трудно расстаться с догматической иллюзией; намного труднее – со стилем мышления, который из нее вырос.
Вспомним конец 1980-х, бурлящая гневом публицистика которых прямолинейно разделила общество на «сталинистов» и «антисталинистов» (позднее – на «красно-коричневых» и «демократов»). А сколько людей, не причисляющих себя ни к тем, ни другим, опирались только на одно – на Службу. Они искренне считали, что только так и надо жить – служить, исполняя свой гражданский долг, честно и верно, не осознавая, что служат неправедной идее. Как и для владимовского Руслана, свобода для них оказалась особенной, невиданной карой – настоящей катастрофой.
Наше сознание все еще переживает трагедию преданности. Очищение общества не доведено до конца. Как нужна нам сейчас нравственно свободная личность! Демократизировать страну с людьми, которые сами не демократизированы, чрезвычайно трудно. «По капле выдавливать из себя раба»… Свободный человек в свободном обществе, составляющем органическую часть человечества, – вот тот идеал, который рисуют писатели. Сознание наше должно быть ориентировано не на «потребность общности преклонения» (Ф. Достоевский), а на потребность общности свободы от преклонения, не на слепое подчинение авторитету, а на разумное сочетание личных и общественных интересов и реализацию личностного потенциала, заложенного в человеке. Прислушаемся к голосам писателей, чтобы понять, в чем видят они выход. Кипящий, обличающий монолог Г. Владимова сливается с мягко-ироническим, простодушным рассказом Войновича: разные, но близкие по духу писатели ведут поиск утраченной человечности. Верят они в человека. Как пишет критик А. Немзер, «поддержка маленькому, т. е. нормальному, человеку слышна в иносказаниях Войновича: ничего, дескать, выпутаешься. Где наша не пропадала!»213. А вера их связана с тем здоровым началом в русском человеке, которое и составляет источник нравственности. Верят писатели в человечество, и вера эта основана на идее, что возможности человека позволят ему при надлежащих условиях построить социальный порядок, управляемый принципами справедливости и любви.
Думается, это понято нашими читателями.
Вот к какому выводу приходит в статье «Не сотвори в себе раба» актер Олег Басилашвили: «Только постепенное внутреннее преображение поможет перейти в качественно новое состояние… Всем нам предстоит пройти долгий путь очеловечивания. Понять самоценность каждой индивидуальности, ощутить себя во всех и всех в себе. Именно это даст нам возможность понимать друг друга»214.
«Будем жить сами. Кто как умеет, и учиться жить лучше, богаче, чище. Страна, породившая страшный культ личности, должна вернуться к культу отдельно взятого человека», – в этом видит выход журналистка Я. Юферова215.
Наша художественная литература упорно ведет свой поиск во имя того, кто, как писал когда-то Некрасов:
Бредет по житейской дороге
В безрассветной, глубокой ночи,
Без понятья о праве, о Боге,
Как в подземной тюрьме без свечи216.
Ведет поиск, чтобы прийти к нормальным человеческим ценностям взамен «лозунговых».
§ 2. Условия реализации прав человека
Зададимся вопросом: какое условие является наиболее необходимым для обеспечения уважения всех прав человека и основных свобод? Ответ будет один: правовое государство.
Есть мнение, что всякое государство является правовым, а сам этот термин – «правовое государство» – излишество. Это и так, и одновременно не так. Природа понятия «правовое государство» внеюридическая, искать ее надо не в сфере строгой юриспруденции, а, скорее, в области философии права.
Свобода и государство взаимосвязаны. С одной стороны, государство представляет собой угрозу свободе. С другой – оно является также и ее гарантом. Согласно воззрениям сторонников так называемой негативной свободы, то есть «свободы от» – от принуждения, максимум свободы обеспечивается сведением к минимуму вмешательства в нашу жизнь государства и других институтов. На практике это означает ограничение функций государства поддержанием закона и правопорядка, обеспечением безопасности личности и ее собственности. Всякие иные действия со стороны государства неправомочны и суть посягательства на свободу.
Стремление ограничить власть-насилие в истории политических идей мы встречаем повсюду. Древнекитайские мыслители обосновывали тезис о том, что тирании узурпатора или власти силы может быть противопоставлено только отеческое отношение мудрого правителя к народу.
Своеобразие западной мысли лишь в том, что здесь функции такого ограничителя в силу сложившейся политической культуры возлагаются на право.
Итак, в исторически сложившемся понятии «правовое государство» содержатся отношение к государству как злу (пусть и неизбежному) и вытекающее отсюда нравственное задание уменьшить это зло, смягчить его.
Европейская мысль, европейская традиция, неотделимые от естественноправового учения, понимают под правовым государством в первую очередь не верховенство закона, которое обычно превращается в массовом сознании в «соблюдение законности», где под законностью понимается требование неукоснительного соблюдения норм права всеми его субъектами, а приближение общества к некоему идеалу, содержание которого может меняться217.
Законность не тождественна реализации права, ее содержание не связано лишь с претворением правовых норм в жизнь. Приведенное выше понимание законности однобоко отражает содержание и сущность данного явления. Между тем в современной теории права на смену понятию «законность» приходит новое – «правозаконность» как комплексное политико-правовое явление, отражающее правовой характер организации общественно-политической жизни, некий режим правовой жизни общества, наличие в обществе определенной правовой атмосферы. Не случайно ранее теория правового государства носила иное название – господства права.
Разница между этими понятиями отлично видна на примере сталинских репрессий. Безвинных жен «врагов народа» (не менее безвинных) арестовывали вслед за мужьями и давали 10 – 20 лет лагерей не просто так, а «по статье». Так было ли это законным? Было. Государство всеми силами добивалось безукоснительного соблюдения своих драконовских законов. О правозаконности же речи вести не приходится.
Таким образом, понимание законности в первом случае имеет своими истоками отождествление права и закона: право есть совокупность общеобязательных правил поведения (норм), установленных или санкционированных государством, иными словами, право есть совокупность всех законов. Данное определение права господствовало с подачи А. Я. Вышинского в советской юридической науке десятилетиями.
Стремление отождествить право и закон имеет определенное основание: в этом случае рамки права строго формализуются, правом признается только то, что возведено в закон, вне закона права нет и быть не может. Если под правом понимать только правовые нормы, то вывод о тождестве права и закона неизбежен, поскольку вне источников права юридические нормы не существуют. Однако право нельзя сводить к нормам. Кроме норм оно включает в себя социально-правовые притязания (естественное право) и субъективные права. В этой триаде назначение норм состоит в том, чтобы социально-правовые притязания трансформировать в субъективные права – «юридическую кладовую» всевозможных духовных и материальных благ. Следовательно, право охватывает сферу не только должного (нормативные и индивидуальные предписания), но и сущего – реальное исполнение обязанностей. (В этом же – в разнице должного и сущего – отличие законности от правозаконности.) Право есть и регулятор, и появляющаяся в результате регулирования юридическая форма общественных отношений, составляющих бытие общества218.
При таком широком понимании права становится очевидным, что его содержание создается всем обществом, и лишь придание этому содержанию нормативной формы, то есть возведение его в закон, осуществляется государством. Формула «право создается обществом, а закон – государством» наиболее точно отражает разграничение права и закона. Нужно только не забывать о единстве правового содержания и правовой формы и возможных противоречиях между ними. Правовое содержание, не возведенное в закон, не имеет гарантий реализации. Закон может быть неправовым, если его содержанием становится произвол государственной власти. Подобные законы можно определить как формальное право, то есть право с точки зрения формы, но не содержания. Жизнь показывает, что и законодательство в целом может не иметь ничего общего с истинным правом (например, в тоталитарных государствах с фашистским и коммунистическим режимом). Отсюда и разница между законностью и правозаконностью.
Разграничение права и закона имеет большой гуманистический смысл, ибо тогда право рассматривается как критерий качества закона, установления того, насколько последний признает права человека, его интересы и потребности.
Ныне бытующий идеал правового государства не только носит теоретический или публицистический характер, но является международной политической нормой.
Элементы правового государства зафиксировали 35 стран в документе Копенгагенского совещания Конференции по человеческому измерению СБСЕ в июне 1990 г. Ниже приводится выдержка из этого документа: