Между двумя русскими революциями возникли либеральные партии – кадеты, октябристы222. После же победы большевиков слово «либерал» стало употребляться лишь с прилагательным «гнилой».
Если демократию как политическую систему можно описать конкретно, то либерализм – это не столько конкретная система, сколько стиль функционирования демократии.
Что такое либерализм в чистом виде? Классический либерал – это тот, кто является ярым приверженцем парламентского строя, тот, кто за безусловную, ни в чем не ограниченную свободу слова, свободу вероисповедания и веротерпимость, наконец, тот, кто за свободу предпринимательства, отсутствие каких-либо ограничений в этой области. Основы либеральной политики – свобода, частная собственность (практика показала, что государство – весьма неэффективный собственник), мир (война и разделение труда несовместимы), равенство перед законом, неравенство доходов223.
О таких вещах, как сострадание, милосердие, социальная справедливость, помощь бедным, калечным, старикам, либерализм молчит. Наверное, страной, в наивысшей степени воплотившей в себе черты классического либерализма, были Соединенные Штаты Америки до начала 30-х гг. ХХ столетия.
Демократическая составляющая – вовсе не обязательная часть либерализма. Но именно она придает ему человеческий облик. Включая в систему либеральных взглядов необходимость соблюдения основополагающих прав человека, необходимость социальной защиты обездоленного, она обуздывает хищническую силу успешливого и раскрепощает на социальное творчество слабого. В этом смысле быть демократом – это не просто стоять за выборность власти. Это означает также ставить интересы народа, демоса выше всяческих прочих: клановых, корпоративных, эгоистических, державных, если эти последние ущемляют, подавляют и нарушают интересы простого человека224.
Сегодня либерализм – одна из самых распространенных в западном мире идеологий наряду с национализмом, клерикализмом и социализмом. Сущностное различие между этими идеологиями определяется отношением к надперсональным ценностям – нации, Церкви, классу, партии, государству, во имя торжества которых можно, а иногда и нужно жертвовать отдельными личностями. Почти все современные государства Запада базируются на одной из этих идеологий или их сочетании. Либерализм же считает человека высшей ценностью, которой нельзя жертвовать во имя какой-то надперсональной структуры. Не следует путать либерализм с анархизмом. Либерализм признает необходимость, например, государства, но смысл его понимает иначе, чем так называемые государственники либо «державники»: государство, нация, партии для либерального мышления – это низшие категории по сравнению с личностью; они должны как раз регулировать отношения между свободными индивидами с тем, чтобы свобода и права одного человека не использовались во вред другому. Понимая, что государство все же необходимо, приверженцы этой идеологии видят в нем в основном обслуживающие функции.
Суть идеологии, исповедуемой государственниками, хотя и в заостренной форме, выразил в романе «Мы» Е. Замятин: «И вот – две чашки весов: на одной грамм, на другой тонна, на одной – "я", на другой – "мы", Единое государство… Отсюда – распределение: тонне – права, грамму – обязанности; и естественный путь от ничтожества к величию: забыть, что ты – грамм и почувствовать себя миллионной долей тонны»225.
Индивидуальная свобода, автономия личности, святость privacy – вот ведущие ценности либералов.
Абсолютная свобода личности – это анархическая утопия, и как раз весьма опасная для самой личности. Либеральное общество позволяет каждому преследовать свои собственные интересы до тех пор, пока это не препятствует свободе другого человека делать то же самое. Отличие либерального общества от нелиберального не в том, что в первом человек абсолютно свободен, а в другом абсолютно не свободен, а в том, что тоталитарные государства навязывают личности некие высшие, по их мнению, ценности, в то время как либеральные системы предоставляют человеку право выбора любой формы зависимости (от партии, нации, Церкви, науки, искусства) при условии соблюдения законов государства и определенных этических норм.
М. М. Сперанский завещал России идеи правового государства, разделения властей, систему министерств, кодификацию законов, теорию элит, социальное христианство. Но при этом он вошел в историю как самый недооцененный отечественный мыслитель. Почему? Почему в нашем общественном сознании так крепка вера в моносубъектную власть, проще говоря, в способность некоего мудрого правителя, вождя, «сильной руки» «навести порядок», всю нашу жизнь устроить наилучшим образом, и так слабо понимание потенциала и роли институтов гражданского общества, а также подконтрольных ему демократически разделенных властей?
Наверное, прав выдающийся историк В. О. Ключевский: все беды нашего народа происходят от въевшегося в нас за всю тяжелую российскую историю холопства226. Холопское мышление, не ведающее иных форм существования, кроме как под чьим-то сапогом, не ценящее свободы, приспосабливающееся к униженному состоянию лишь двумя способами – угождением этому «сапогу» да, при возможности, хитростью, обманом, и не могло выработать иного представления о порядке, кроме устанавливаемого насильственно.
Правовое государство, которым провозгласила себя Россия, – это не только государство с законами для наведения порядка, а нечто большее. В таком государстве закон должен стоять не на стороне сильного (как в животном мире – право сильного), а на страже свободы, то есть прав всех, в том числе и граждан. Достичь же подобной модели государственного устройства общества возможно только при условии, что либерализм как идеология свободы вытеснит наконец из сознания рудименты прошлого – странную смесь патернализма и эгоцентризма.
Были ли российские реформы 1990-х гг. демократическими? Лишь в некоторых составных частях. Демократическими они являются в том, что касается выборности власти. Наименование крыла политических сил, которые известны как демократы, сложилось стихийно, по принципу противопоставления коммунистам, не признававшим народ источником власти ни в малейшей степени. Принцип выборности позволяет нашим «демократам» рассчитывать на то, что властью – той или иной ее ветвью – могут стать и они. Дальше с демократическим содержанием начинаются сложности. Корпоративно-партийные, сиюминутно-государственные, наконец, просто лично-должностные интересы, как правило, перевешивают у «демократов», берут верх над интересами демоса – интересами общества, интересами отдельного гражданина.
Известный политолог Самуэль Хантингтон когда-то предложил тест на демократию, ставший классическим. Если в какой-либо стране дважды сменилась власть в результате открытых свободных выборов, то эта страна является демократической. Восточная Европа выдержала этот тест, Россия – пока нет.
Были ли российские реформы либеральными, то есть отвечающими духу тотальной свободы – в политической жизни, в общественной, в предпринимательстве? Да, в главной своей сущности принцип политической и вероисповедальной свободы личности оказался реализован. Но в области предпринимательства, экономической свободы личности все было и есть наоборот. Административные барьеры на пути развития предпринимательства, непомерное налоговое бремя на производителя, проедание на протяжении полутора десятилетий занятых на Западе денег вместо того, чтобы пустить их на инвестирование, – назвать все это либерализмом нельзя.
То, что сегодня называется либерализмом, существует в России пока на уровне декларируемой теории.
Считали: все дело в строе,
И переменили строй,
И стали беднее втрое
И злее, само собой.
Считали: все дело в цели,
И хоть изменили цель,
Она, как была доселе,
За тридевятью земель.
Считали: все дело в средствах,
Когда же дошли до средств,
Прибавилось повсеместно
Мошенничества и зверств.
§ 3. Перспективы прав человека в постсоциалистических обществах
Бесспорно, в начале ХХI в. нормы прав человека распространены в мире значительно шире, чем это было на заре Хельсинского процесса228 и тем более во времена подписания Всеобщей декларации прав человека. Международный режим защиты прав человека, подобно процессу всемирной демократизации, усиливает свое влияние и становится более устойчивым.
Завершение «ельцинского периода» новейшей российской истории и шаги новой российской администрации вновь актуализируют вопрос о перспективах прав человека и гражданского общества в России. Поэтому представляется интересным обратиться сегодня к докладу Андраша Шайо «Нестерпимая правота прав: Право посткоммунистических обществ»229, прочитанному на упоминавшейся конференции «Права человека в посткоммунистическом мире» (Будапешт, 4 – 5 июня 1994 г.), и сопоставить прогнозы докладчика с тем, что происходит в Восточной Европе и России.
Как справедливо отмечает А. Шайо, в эпоху государственного социализма правам человека в восточноевропейских государствах уделялось явно недостаточное внимание. Правовая система этих государств всегда делала акцент не на правах, а на обязанностях граждан по отношению к государству. Социалистическая правовая система преподносилась как система, полностью гарантирующая выполнение прав второго поколения – права на жилище, права на труд и т. д. Постоянно подчеркивалось, что осуществление этих прав является предварительным условием для осуществления прав «более традиционных», таких как свобода слова и свобода вероисповедания, которые нельзя было защищать через суд. Как бы то ни было, осуществление этих прав – прав первого поколения – все равно должно было служить пользе рабочего класса. Но самое интересное, что даже социально-экономические права были обращены в обязанности граждан и использовались с целью прямого социального контроля. Гражданин был обязан пойти на то место, которое «предлагало» ему госуд