«Права человека и империи»: В. А. Маклаков - М. А. Алданов переписка 1929-1957 гг. (с иллюстрациями) — страница 19 из 28

М.А. Алданов - B.A. Маклакову[957], 6 февраля 1951

Aldanov Monsieur V. Maklakoff

109 West 84 St. 5 rue Péguy

New York 24, N. Y. Paris 6

France

6 февраля 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Приехали мы благополучно, но состояние моего глаза еще ухудшилось в дороге, и я почти каждый день должен был ходить здесь к окулисту, и совестно было показываться людям. Теперь уже лучше, но все-таки не совсем хорошо. Все же повидал почти всех, кого хотел повидать. С Керенским встретились дружественно, хотя, кажется, легкая трещина (не политическая, а личная) осталась. Как Вы знаете, Бюллетень его уже с месяц как кончился, и теперь ему совершенно нечего делать. Правда, какие-то директивы отправлялись в Германию, где состоялся съезд[958], но это в лучшем случае отнимало два часа в неделю, а остальное время надо все же как-то заполнять, и ничего у него нет, кроме чтения газет и хождения в гости. Лекций он давно не читал. Я ему передал приветы парнасских друзей. Кажется, ему приятно, что люди, политически с ним разошедшиеся, сохраняют к нему личную симпатию. Не знаю, что в конце концов дал съезд в Германии? По моим сведениям, солидаристы отказались войти в общенациональный комитет из-за расхождения по вопросу о единой и неделимой России. Мельгунов же вошел, хотя будто бы у него было соглашение (до съезда) с солидаристами. Может быть, это и не так. Но пока войны нет, делать и объединившемуся блоку будет решительно нечего, хотя, как я слышал, тогда обещают дать деньги на газету в Германии. Там опять-таки А. Ф-чу, думаю, будет нечего делать.

Все меня о Вас спрашивали и спрашивают. Как Ваше здоровье? Прошла ли цинга?

Бунин известил меня, что Вы (и я) подписываете письмо о нем. Я сердечно этому рад. Спасибо за него.

Из-за конъюнктивита пишу кратко. Мы оба шлем Вам и Марье Алексеевне самый сердечный наш привет.

Ваш М. Алданов

О съезде в Германии пишу Вам доверительно, - не для огласки.

Карпович очень метко и верно написал о Ваших Воспоминаниях в только что вышедшей книге «Н. Журнала».

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

В.А. Маклаков - М.А. Алданову, 8-12 марта 1951

8 Марта [1951[960]]

Дорогой Марк Александрович!

Очень давно об Вас и особенно от Вас ничего не слышал. Сомневался Вам писать, зная, что у Вас болели глаза и, главное, из-за моего несчастного почерка. Но сейчас хочу попробовать сказать Вам несколько слов, тем более что есть для этого повод, и помимо него. Вы в последнем письме своем указали мне на рецензию Карповича о моих «Речах», как на очень интересную и верную. Я очень нескоро ее смог прочитать, т. к. мне книжки не послали, а в продажу она здесь поступила очень поздно. Но прочтя ее теперь, скажу, хотя это может быть и нескромно, что с Вами совершенно согласен, и даже написал об этом самому Карповичу, хотя не знаю его последнего адреса. Когда меня хвалят в печати, мне всегда несколько неловко, т. к. сам-то я всегда понимаю, что в такой похвале преувеличено. Но мне интересно было именно то, что К[арпович] меня не хвалил. Это не похвала, что во мне нет ни малейшей претензии на «красноречие» и репутацию «оратора» - но это глубокая правда. То же, что мой пафос - не «свобода», как у Родичева, не «объем» человеческих прав, а их «огражденность»; это не похвала мне, но это совершенно верно, и потому такая оценка меня не конфузит. И я очень рад, что Вы это в рецензии одобрили.

Но довольно об этом.

Вы выразили мне удовольствие, что я подписал какое-то обращение о Бунине вместе с Вами. Здесь какое-то недоразумение. Я ничего не подписывал и никто об этом меня не просил. Насколько я знаю, этого вообще не делали. Пишут только частные письма к своим знакомым, к тем, кто может дать, и с кем отношения достаточно близки, чтоб таким обращением не конфузить и не «насиловать». Мне таких лиц указывают, и я им пишу, если они удовлетворяют таким условиям. Так я писал Аджемову и Бахметеву - и получил от них ответ. Если не пишу сам, то нахожу более подходящего посредника и обращаюсь к нему.

Я не знал, приятно ли будет Б. узнать, что я этим занимаюсь. И потому я и тут сообщил ответ не ему, а в данном случае Михельсону, спрашивая, кому передать деньги? Но тут позвонил сам Б., сказал, что пришлет за ними - Зурова, и очень просил его навестить. Через несколько дней я это и сделал, и видел его в первый раз после его юбилея. Он очень мне не понравился. С тех пор еще более исхудал, лежит почти весь день, ничем не может заниматься. О деньгах и вообще сборе между нами не было речи. Он был довольно оживлен, много вспоминал о времени до 1905; но был очень желчен во всех своих рассказах и оценках, что само по себе признак ослабленности, свойственной сознанию неудачника, говорил, что пора «отдыхать» и т. п. Я думаю, что его болезнь, слабость и одиночество морально его угнетают и расстраивают, и настраивают против всех. На двери его квартиры висит большой плакат: прием только от 5 до 7 часов. Грустно и тяжело видеть такое увядание; как это ни свойственно нашему с ним возрасту, как это я ни сознаю в себе самом, но у него выходит это как-то «болезненно», не «по-стариковски», когда человек смиряется и мирится с концом. Буду иногда к нему заходить, т. к., по-видимому, он был рад, что я с ним посидел.

Не буду с Вами говорить о политике. Здесь многие ждут какого-то чудесного перелома. Повторяется чья-то фраза: «Французы всегда в последний момент как-то выскакивают». Это плохая надежда. А главное дело не во французах только: все государства и их правители, каждый по-своему рубят суки, на кот. сидели, одни, надеясь чего-то этим достичь, а другие из досады и глядя на тех, кто это делает. Поистине «минуты роковые» для «сего мира».

С.Н. Прокопович, кажется, «выскочил», но поправляться будет очень долго с возможностью всяких рецидивов. Но какой молодец Е.Д.!

Недавно прочел интересную книгу Gérard Walter[961] - автора книг о Бруте, Цезаре и других «исторических героях». Она посвящена Ленину[962]. Я помню Вашу книжку о нем же 1920 года[963]. У Вас хотя она писалась гораздо раньше, когда материала было гораздо меньше - оценка его гораздо разностороннее. Но эта книга очень интересна, чтоб видеть, что может сделать узкий фанатизм. И невольный вывод: не будь тогда Ленина, именно Ленина, а не того, что называется «ленинизм» - история России пошла бы иначе. Вероятно, пришла бы туда же, как и в XVII без Петра. Но все было бы по-иному. В этом отношении книга очень поучительна. Если она попадется Вам, прочтите; скучать не будете.

Ну вот под конец почерк стал опять неудобочитаем. Это уже последствие бимара[964].

Искренне Вам преданный почитатель

В. Маклаков

Я рад, что Кар[пович] так хорошо и тоже верно написал об «Истоках». A propos: ко мне, когда меня не было дома, звонил Георгий Иванов, сказал, что ему необходимо меня видеть и что он позвонит еще раз, чтоб узнать. С ним говорила моя сестра. Но после он не звонил. А мне не захотелось самому начинать, да и не знал его телефона. Его жена была у меня два раза (уже давно) - и оба раза старалась мне доказать, что я неправ был в моем отношении к его рецензии об «Истоках».

У меня ощущение, что он хотел говорить о том же; я не уклонился бы от разговора, но не хочу его искать.

12 Мар[та]

Вчера скоропостижно умер от удара И.И. Тхоржевский; очень жалко, даровитый и скромный человек, глубоко порядочный.

Автограф.

BAR. Box 34.

В.А. Маклаков. Начало 1950-х гг.

Фото предоставлено Бахметевским архивом Колумбийского университета

В.A. Маклаков - M.A. Алданову, 13 марта 1951

13 Марта [1951[965]]

Дорогой Марк Александрович!

Сегодня утром, на отпевании Тхоржевского, умершего три дня тому назад от удара, узнали, что этой ночью тоже от удара умер Ступницкий. Мне жалко и его, т. к. он был не дурной человек и погубил себя сам из-за самолюбия и самомнения. Не хотел признать себя неправым, хотя это и чувствовал. Он больно переносил то отчуждение прежде близких людей, которое последнее время его окружало, а может быть, и приветы его новых друзей. Но свое горе он скрывал, притворялся, что идет верной дорогой, и все больше запутывался. Но никто его не хотел поддержать и «пожалеть», отнестись «по-человечески». Отношу это к себе, т. к. в последние месяцы он сделал несколько попыток со мной сблизиться; но я на них не откликнулся и ограничился учтивым поклоном там, где нужно было «другое».

Но еще больше мне жалко Тхоржевского. После него останется некая пустота. Человек того лагеря, даже придворного, он был культурным, даровитым и очень скромным человеком; и в то же время чутким и глубоко порядочным. Его недостаточно оценили его близкие. На отпевании были и Мельгунов, и Гукасов, Зеелер и Лазаревский; одни делали ему зло, кот. было не нужно, другие не делали того добра, кот. было возможно. Как мы сами портим человеческие отношения.

Но Лазаревский написал о нем теплый и верный некролог в P.M. 12 Марта[966].

Я давно ничего не слышал о Вас. Боялся Вам написать из-за Ваших глаз и моего почерка. Видел я Бунина; зашел к нему по его просьбе; он очень мне не понравился; страшно исхудал уже после своего юбилея; мрачное и злобное настроение. На всех злится; во всех воспоминаниях о старом времени и старых людях ищет только их смешных или отталкивающих стариков. И мне невольно кажется, что и он не жилец на этом свете, себя пережил; «червяк полураздавленный, а еще топорщится», как говорил Базаров Одинцовой[967].

Хотел бы знать о Вашем здоровье и планах. Увидимся ли с Вами еще или нет? Если не трудно будет написать.

Вас. Маклаков

P.S. Вы мне писали о рецензии Карповича[968]. Я наконец ее прочел, и «с удовольствием» - как когда-то подписывал Николай II. Мне всегда неловко читать, когда меня хвалят; всегда незаслуженно. Возражать нельзя, а молчать - как будто соглашаться. Но Карпович отметил то, что, в сущности, не «похвала». Что я не стараюсь быть красноречивым и что у меня посыл «право», а не «свобода», как у Родичева. Это все правда. Не старался быть красноречивым, ибо знал, что это мне «не дано». И мой посыл «права» - огражденность прав. «Freedom of fear»[969] - это ведь minimum того, что нужно человеку. Большего тоже мне не дано; «христианина в тебе нет» - как писал мне Черняев в предпоследнем письме.

Автограф.

BAR. 5-24.

М.А. Алданов - В.А. Маклакову, 16 марта 1951

109 West 84 St. New York 24

16 марта 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Все по той же причине должен писать, даже Вам, реже и короче, чем хотелось бы. Все-таки мой глаз уже гораздо лучше, - надеюсь, скоро все пройдет.

Не везет и Вам в последнее время - теперь упали! Правда, верно с той поры уже и швы пришли в полный порядок, правда? Меня беспрестанно о Вас здесь спрашивают. Ваша популярность в русской Америке очень велика, хотя Вы и не приезжали сюда, и не пишете в «Р[усском] Слове»[970]. Довольны ли Вы были статьей Карповича в «Новом Журнале»? Я два раза видел здесь Михаила Михайловича. Он так же мил и так же перегружен работой, как всегда был. Кажется, не очень огорчен тем, что последняя книга «Нового Журнала» была в обеих здешних рецензиях объявлена весьма неудачной. Она и в самом деле не хороша, - по крайней мере художественный отдел.

Недавно я завтракал с Николаевским. Он увлечен теперь больше прежнего идеей создания русского архива в Нью-Йорке. Бахметев обещал устроить это: по-видимому, Колумбийский Университет (Нью-Йорк) предоставит совершенно обеспеченное помещение, а небольшие нужные для архива деньги «можно будет найти», - насколько я понял (преимущественно из сообщения Карповича), эти небольшие деньги даст именно Бахметев из своего Фонда. На совещаниях намечен Комитет по руководству этим архивом в следующем составе: из живущих в Европе Вы (если согласитесь) и Бунин, из живущих здесь Бахметев, Карпович, Николаевский, Ал. Толстая, и я (кажется, никого не забыл). Борис Иванович сам Вам напишет, - пожалуйста, не отказывайтесь: Ваше имя очень важно, а хлопот и ответственности у Вас по этому делу не будет. Преимущество Колумбийского У[ниверсите]та перед, например, Нью-Йоркской библиотекой в том, что Университет не выговорит себе права собственности на этот архив: когда Россия освободится, он будет передан для перевозки в Москву: ведь гораздо естественнее, чтобы, например, Ваш архив оказался со временем в России, чем быть ему до конца времен в Нью-Йорке.

Два раза завтракал вдвоем с Керенским. Я давно не видел его в столь угнетенном настроении духа, как теперь. Главное основание, по-видимому, в том, что в их Лиге все переругались и находятся в очень дурных отношениях, - не только политических, но личных. «Все», впрочем, преувеличение, но очень многие и главные. Делать Лиге решительно нечего. Ал. Фед. говорил мне, что ему хотелось бы уйти от политики и, если бы средства позволили, переехать в Европу.

Сегодня Я.Б. Полонский сообщил мне, что умер Ступницкий и что его злополучная газета кончается. Вероятно, теперь опять возникнут разговоры о том, что она могла бы перейти в руки либералов и демократов? Но ведь и теперь оказалась бы та же трудность: где взять редактора и где найти деньги, хотя бы и небольшие?

Кончина И.И. Тхоржевского очень меня огорчила. О войне здесь как будто говорят и пишут чуть меньше, чем месяца полтора тому назад. Тем не менее настроение мрачное и «русофобское». Сказывается оно во всем - от речей сенаторов и газетных статей до продажи русских книг. Знаю и по своему опыту: никогда мои книги в Америке не продавались так плохо, как теперь. Издатель прямо мне так это и объяснил: рядовой читатель-американец теперь не желает читать книги русских авторов. Помню, что и мы в 1914 году не очень читали в Петербурге немецких писателей; а ведь все-таки атмосфера теперь почти военная. «Лайф» с ее многомиллионным тиражом печатает большие отрывки из книги маркиза Кюстина[971], - вспомнили через 110 лет! Но не хочет войны из американцев почти никто.

Слышали ли Вы о съезде в Филадельфии представителей ряда стран, входивших до первой войны в состав России, а также захваченных большевиками после второй войны? Ничего дурного на этом съезде не говорилось. Был на нем и Александр Федорович, - лично, как Керенский. Его встретили там очень хорошо. Он сказал, кажется, только несколько слов. Об этом съезде были статьи в газетах. Была статья в «Н.Й. Таймс» очень известной публицистки Анны Мак-Кормик[972]. Она поставила точки над i. Смысл ее статьи был таков: хотя все эти люди (участники съезда) и не говорят, что они хотят войны (они этого действительно не говорили), но ведь они не могут ее не хотеть, так как освободить их страны могла бы только война. Поэтому нам, американцам, с ними не по пути: С. Штаты войны не хотят. Кроме того, они все резко выступили и против Тито[973] (там были югославские эмигранты, а Тито наш [т. е. американский] союзник). Между нами говоря, я осторожно посоветовал А. Ф-чу написать письмо в редакцию Таймс о том, что он войны НЕ ХОЧЕТ. Он уклонился от ответа и письма не написал. Что ж, пока ему (как и всем) роль «поджигателя войны» приписывали одни большевики, это, конечно, никакого значения не имело. Но теперь они могут с известным основанием ссылаться на то, что сказала об этом знаменитая американская публицистка весьма умеренного направления.

Ну, вот, написал больше, чем разрешает окулист. Шлем самый сердечный привет Вам, Марье Алексеевне и общим друзьям.

Ваш М. Алданов

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

В.А. Маклаков - М.А. Алданову, 21 марта 1951

Париж, 21 марта [1951][974]

Дорогой Марк Александрович,

Наши письма разошлись; но, раз глаза еще болят, напишу кратко в форме информации.

У нас продолжается смертность: умирает от удара жена Кровопускова; она в бессознательном состоянии третий день.

Если Вы видаете [так!] Карповича, спросите его, получил ли он мое письмо? Кроме благодарности там были два деловых вопроса; ответа я не получил. Я не знал его адреса и писал на Харвардский Университет.

Согласен с вами, что «беллетристика» в 24 кн. слаба; но зато публицистика интересна; особенно статья Николаевского[975].

Кускова прислала статью Далина от 12 Фев[раля] как сенсационную. Но сущности разногласия с Амер[иканским] Ком[итетом[976]] в ней не изложено. Догадываюсь о нем по отрывочным сведениям. Но зачем было опубликовано 6 Марта постановление «Совета Лиги Борьбы за народную свободу» - и что оно значит - непосвященным понять невозможно.

Здесь забастовка на передвижения по Парижу; она пока все еще разрастается. Ясно обнаруживается бессилие власти и парламента перед выборами. Это серьезнее, чем кажется, ибо это кризис демократии; для нее нужен тот цинизм, кот. сейчас во Франции нет. И это может кончиться победой коммунистов, хотя и не сразу.

В связи с открытием наследства после Ступницкого, имели суждение М.М.Т., Титов, я, Альп[ерин], Руб[инштейн] и находившийся проездом Бор[ис] Исаак[ович] [Элькин]. Для меня ясно, что у нас нет ни денег, ни подходящего редактора. Потратили вечер на ощупывание возможного направления для газеты. По вопросу об единстве России, как исходном факте для дальнейших суждений - все были согласны. Мы не разошлись с Мельгуновым. Иной вопрос о том, как относиться к возможной войне. С удовольствие констатирую, что единогласно все отрицательно. Статья Мак-Кормик к нам бы не относилась. Но от того, что этот путь для нас неприемлем, логически следует, что единственная надежда на эволюцию строя; на появление там здоровых элементов, на которых можно ставить ставку; надо отказаться от мечтаний, что эмиграция создаст в России власть, и будет карать участников советского деспотизма. Таково здесь настроение, кот. непримиримые могут считать и объявлять «капитуляцией».

На эту тему мне пришлось недавно написать дипломатическое, но определенное письмо Тихменеву; меня он просил (кроме Лазаревского и Зеелера) написать некролог о Тхор[жевском]. Я ему объяснил, что именно меня разделяет с «Русской Мыслью», что дело не в личной обиде на них, а в глубоком разногласии с ними. Их проповедь непримиримости или замаскированный призыв к войне, или простая поза и фраза, которая разлагает эмиграцию, дискредитирует ее в глазах иностранцев и создает Кремлю ореол защитников интересов России. (Ваше письмо о «Кормике» пришло после моего ответа.)

Таково вкратце содержание этого письма, кот. определит мое отношение к ним.

Письмо было переписано, но еще не отослано, когда по телефону сказали о смерти жены Кровопускова. Не везет бедолаге последнее время, начиная с veto, кот. на него наложило Мин. Вн. Дел.

Прислали мне из Германии газеты крайне правые - «Русс[кое] Знамя» и «Набат». В последней статья о съезде в Мюнхене - тенденциозная и лживая справа. О многом хотел бы поговорить, т. к. мы накануне событий. Вместо этого посылаю только несколько строк, чтоб возобновить контакт с Вами.

Вас. Маклаков

Все, что происходит здесь сейчас, напоминает в миниатюре 17-й год. В миниатюре, т. е. более медленным темпом. Там не хватает одного: столкновения сил, манифестантов или забастовщиков с агентами власти и отказа [слово нрзб].

Машинопись. Подлинник.

BAR. 5-4.

М.А. Алданов - B.A. Маклакову, 18 апреля 1951

18 апреля 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Карпович приехал в Нью-Йорк через несколько дней после получения мною Вашего письма, я встретился с ним и сказал ему, что он Вам не ответил на Ваши вопросы. Он обещал ответить тотчас по возвращении в Кембридж и, надеюсь, ответил? Его адрес: 898 Memorial Drive, Cambridge, Mass. Я чрезвычайно рад тому, что и Вы, и Александр Андреевич, и Абрам Самойлович, и Яков Львович [Рубинштейн], и Михаил Матвеевич также не хотите войны, как я. Впрочем, я в этом не сомневался. Во всяком случае, у нас всех это не «алиби», как у некоторых других. Со всем тем я, разумеется, понимаю, что если Кремль заставит воевать, то воевать придется (и тогда уже именно «до последних сил») всем свободным народам. Я, кстати, сегодня вернулся из Вашингтона, - нашлись какие-то возможности повидать в частном порядке так называемых осведомленных людей (американцев, разумеется) из тех, что стоят на нашей позиции. Был до того в Нью-Йорке тоже частный завтрак с американцами, менее «важными», чем Вашингтонские, но осведомленными. Были речи, - говорил и я. Впечатление у меня отчасти и отрадное. Эти люди, во-первых, не хотят войны, во-вторых, в случае войны и победы будут защищать единство России, - без «вплоть до отделения». Увы, знают они о России немного. Если я называю их «осведомленными», то не в этом, а в том, что творится в Вашингтоне. Не скрою от Вас, там преобладает (насколько я могу судить) мнение, что, как это ни ужасно, но война будет - и никак не по их желанию. Действительно, все действия Сталина можно понять, только если исходить из предположения, что он решился на войну. Иначе они совершенно бессмысленны. Никак, однако, не считаю исключенным предположение, что эти действия Москвы именно бессмысленны, т. е. что, быть может, там на войну и не решились (или еще не решились) и, тем не менее, делают все то, что логически должно привести к войне. Никак не разделяю мнения, высказанного в «Новом Журнале» Керенским, будто там уже тридцать лет с необычайной логикой и хитростью осуществляется злодейский, но гениальный план[981]. Никаких там гениальных людей нет. Все это пишу Вам доверительно. Добавлю, что и информация моя, быть может, все-таки не очень верная или односторонняя. Да и можно ли вообще теперь говорить об информации? Знают о том, будет ли война, всего человек десять на земле: влиятельнейшие члены Политбюро и, вероятно, верхушка советского военного командования. Да и это при недоказанном предположении, что Сталин уже твердо решил, что он будет делать.

Слышал, что у Вас снова обсуждается вопрос о газете в Париже. Мне в письмах называли несколько редакторов, в том числе Вас и Кускову. Между тем Вы, как и я, верно в очень многом расходитесь с Екатериной Дмитриевной? А Берлин из Парижа написал сюда Лунцу[982] (который это сообщил мне), что какие-то американцы предложили мне денег на издание русской демократической газеты в Париже и что я отказался! Разумеется, в этом нет ни единого слова правды. Я действительно отказался бы, если б мне предложили. Но мне никто никогда ни гроша не предлагал, и я никого ни о чем таком не просил, да и не знаю решительно никого здесь, кто дал бы мне на это денег.

Вы мне не ответили об архиве, но Николаевский по телефону сообщил мне, что Вы согласились войти в Комитет, чему я искренно рад.

Шлю Вам и общим друзьям самый сердечный привет.

Ваш М. Алданов Увы, приписки Вашей почти не разобрал.

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

В.А. Маклаков - М.А. Алданову, 23 апреля 1951

Париж, 23 Апреля [1951[983]]

Дорогой Марк Александрович,

Наш взгляд на войну пришлось недавно формулировать в письме к Бахметеву, в связи с газетой. Дело опять движется. Я в первый раз слышу о том, будто бы кто-то Вам предложил деньги; но Вырубов был в переписке с Лунцем, и тот указал ему некоторые данные, кот. и вызвали обращение к Карповичу и Бахметеву. Я не знаю, в какой мере это секрет, но все-таки из дискретности в подробности Вас не ввожу, пока Бах[метев] сам Вам не скажет.

«Наше» отношение к войне только определилось и укрепилось. Но война может быть и даже скорее, чем думаем; Вы пишете, что тогда воевать придется всем свободным народам, ибо победа Кремля была бы худшим исходом. Но позволительно ли будет русским людям принять участие в этой войне против Кремля? У нас все-таки в России особое отношение и особые обязательства, кот. нет у других. И ведь мы не знаем, что в случае победы над Кремлем победители сделают с Россией; начавши с освобождения, они могут захотеть себя от новой войны обеспечить, как это делают в Германии. Словом, у нас есть право в войне не участвовать, как на судах жена и дети подсудимого могут отказаться давать показания. Это будет дело ощущения и совести каждого, и эту совесть никакая группа не может насиловать.

И настоящая трагедия для нас начнется тогда, если русский народ, обманутый Кремлем, сочтет, что Блок[984] идет не освобождать, а порабощать или умалять, и будет сражаться за Кремль с тем же подъемом, как в 42-43 годах. Этому возможному обману нужно противодействовать; уже теперь это наш долг. Но что, если этого мы не сумеем, и народ будет защищать не по принуждению, а по патриотизму? Вот здесь трагедия. Тогда нам не будет настоящего места ни на той, ни на другой стороне, и придется быть нейтральным, молчать, и, конечно, этот вопрос - дело индивидуального понимания, а не группового решения. Большего сейчас сказать невозможно; все это я пишу и Бахм[етеву]. Ясно, что по существу такой ответ не удовлетворит никого. Но можно ли сказать больше?

Кроме «нашей группы» о газете хлопочут и диссиденты «Рус[ских] Нов[остей]» Адамович, Полонский... С ними, кажется, и Кускова. Мы вообще в контакте и соперничать не собираемся; возможно, что после будем вместе; пока же работаем в контакте, но не вместе. Вопрос о редакторе даже не ставят пока; «настоящего» редактора нет ни у кого.

Мне статья А.Ф. очень понравилась страстностью и динамизмом. Не решусь ни спорить, ни соглашаться с Вами по вопросу об обдуманности линии Сталина. Может быть, Вы и правы. Но не могу забыть, как еще до 20 года из России нам говорили, что если расчет большевиков на социальную революцию в Европе оказался ошибочным, то расчет на национальный подъем против империализма превзошел все ожидания. Тогда на это не обращали внимания; но это, оказывается, серьезнее. И если Керенский и идеализирует злодейскую гениальность советской политики, то ведь это неважно. Лучше преувеличить в эту сторону, чем недооценивать противника и его удачи объяснять случаем.

Недостаток статьи Керенского в том, что он не решается до конца сказать то, что думает. Но в этом не столько вина его, сколько трагизм положения. Иногда надо молчать, на это же он по темпераменту не способен. Кроме войны - трагизм момента заключается в обнаруживающейся несостоятельности подлинной демократии, в тяготении к «вождям». Это ясно во Франции, и именно потому, что у нее нет вождя, у нее ничего не выходит. Это, по-видимому, начинает происходить в Англии, с уходом со сцены - Крипса[985] и Бевина[986] и появлением нового вождя Бевана[987]. Но не то ли самое и у Вас с Мак Артуром[988]? Все это на руку Кремлю, и той идеализации «силы и воли», превосходства государства над правом и человеком, кот. сейчас вытесняет идеал подлинной демократии. Но в этом вина лежит и на самих демократиях; помню, как Бальфур[989] говорил в 1908 г. на приеме нас в Парламенте[990]: демократия - лучший, но и самый трудный порядок. Письмо Бахметеву (личное) - написано, но прежде чем его посылать, хочу убедиться, что не расхожусь с группой. Но увидать всех нелегко.

Письмо Б[ахметеву] трудно потому, что надо: 1) не приписывать личных взглядов группе; 2) и раз мы у них [искали] помощи - их не огорошить неосторожным словом.

Машинопись. Подлинник.

BAR. 5-4.

M.А. Алданов - В.А. Маклакову, 4 мая 1951

4 мая 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

В Вашем письме от 23-го апреля Вы ни слова не сказали о своем здоровье. Надеюсь, это значит, что жаловаться не на что? Но меня все о Вас спрашивают, как и о Бунине. Если можно, напишите и об этом.

Вы правы, в случае новой мировой войны наше положение будет почти невыносимым. Однако я думаю, что в случае новой мировой войны ВСЕ решительно будет настолько ужасно, что особенности нашего положения уже меняют немногое. Покойный А.И. Деникин говорил, как и Вы, что в случае войны нам придется молчать. Но он добавил: «Все же одну статью я тогда напишу. Скажу, кто до этого довел» (разумел, конечно, большевиков, и это правда).

По поводу газеты я кое-что вчера сообщил моему бофреру Полонскому и сказал ему, что он это может сообщить ТОЛЬКО ВАМ, с условием, что Вы тоже это оставите в секрете. Это касается Дон-Левина[991] и его плана создания ежедневной газеты в Париже. Думаю, впрочем, что это В а с не заинтересует. Возможно и то, что все это неправда, хотя Аронсон говорил мне на днях об этом, как о чем-то вполне достоверном. Не жду ничего хорошего от такой газеты, если она и создастся. Если Вас это интересует, позвоните Полонскому. Кстати, почему Вы его в письме ко мне назвали «диссидентом Русских Новостей»?! Он никогда в этой газете не писал. В ней было несколько заметок, подписанных «Я.Г.», но они ничего общего с Полонским не имели. После появления первой из них он позвонил Ратнеру и попросил подписывать чужие заметки как-либо иначе. Ратнер этого не сделал (по мнению Якова Борисовича, Ратнер и выдумал эти инициалы для того, чтобы сделать ему неприятность). Тогда мой бофрер поместил в «Новом Русском Слове» письмо в редакцию, в котором указал, что заметки эти пишутся не им и что никогда в «Русских Новостях» не печатался. От Вас, должно быть, это письмо ускользнуло.

Я знаю, что Лунц написал Василию Васильевичу [Вырубову] о Фонде Форда[992]. Они (т. е. Кеннан[993]) дадут субсидию «Новому Журналу», который рассматривается с некоторой натяжкой, как издание не политическое, а чисто культурное. Но не думаю, чтобы Кеннан дал субсидию политической газете. Впрочем, может быть я и ошибаюсь. Очень советую Вам настаивать у Бахметева, чтобы он повлиял на Кеннана. Бахметев и Карпович будут, кажется, негласными и бесплатными советниками при русской секции Фордовского Фонда. Может быть, под ВАШЕ имя эта секция и даст денег. Думаю, впрочем, что с разных концов мира они получат тысячи просьб и предложений.

Во вторник мы завтракаем с Бахметевым и Николаевским для окончательного обсуждения сообщения о создании Архива. Если Бахметев со мной заговорит о субсидии газете, я, разумеется, всячески буду ему советовать поддержать ее. Но, конечно, Выше письмо к Бахметеву было бы гораздо важнее моего мнения. Лучше всего было бы, если б секция Кеннана просто дала в Ваше распоряжение известную сумму. Группе Кусковой - Полонского - Адамовича (особенно Адамовича, как бывшего сотрудника «Русских Новостей») она, верно, не дала бы ничего. Я лично Кеннана не знаю. Он выдающийся и очень уважаемый в Америке человек.

У нас ничего нового. Массовое умопомешательство на Мак-Артуре понемногу спадает. Как я слышал, Александр Федорович на стороне Мак-Артура! Сам я с ним об этом не говорил.

Шлю Вам самый сердечный привет и лучшие наши пожелания Вам и Марье Алексеевне.

Ваш М. Алданов

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

В.А. Маклаков - М.А. Алданову, 12 мая 1951

Париж, 12 Мая [1951[994]]

Дорогой Марк Александрович,

Отвечаю по пунктам.

Насчет здоровья я Вам действительно не написал, т. к. сказать было нечего. Мог бы только пожаловаться на резкое падение слуха; пошел вчера к новому врачу, кот. мне рекомендовали. Рассказал все, что было. Он спросил, сколько Вам лет. А потом ответил: «Не советую Вам лечиться, это бесполезно. Разве если Вы верите в омоложение по способу Богомольца[995]». А я в это не верю.

Теперь о газете. Говорил с Я.Б. [Полонским] по телефону, и мы завтра увидимся. Если я назвал другую инициативу - диссидентами из Рус[ских] Н[овостей], то не в порицательном смысле, а просто потому, что для простоты было нужно им дать какую-то кличку. О принадлежности к той группе - Я.Б. я узнал только позднее. Нам передавали про другую инициативу именно «диссидентов», Адамовича, Бахраха. Кантор просил меня принять Адамовича, своего друга. А пришел Адам[ович] вместе с Я.Б., и только тогда я узнал, что он тоже работает в этом направлении и вместе с той группой. Об его отношениях к Рус[ским] Н[овостям] - и о письме в Нов. Рус. Сл. - не знал ничего.

Наша группа написала Карповичу. А кроме того я по их просьбе написал лично письмо Бахм[етеву]. По поводу этого у нас были длинные разговоры между собой, чтобы правильно формулировать свою линию, притом так, чтобы никого не обманывать, но и не отталкивать. Эта работа довольно скучная, но не бесполезная для нас; она нам помогла себе самим дать отчет в нашей позиции. Будет ли она приемлема для Америки, не так ясно. Но здесь мы честны; не дадут денег - не нужно. Никого не хотим обмануть.

Но нужно признаться, что вопрос о войне все же остается не только трагическим, но и неразрешимым, по крайней мере, для меня. Я не хочу войны. Но тогда, как же я мыслю конец Кремлевского коммунизма? На это другие отвечают: война, которая нужна только для того, чтобы поднять в СССР - революцию. Но, во-первых, война остается все же войной, даже для революции. А во-вторых, я всякой революции совсем не поклонник, ни прежде, ни теперь.

Она моей природе отвратна, с ее восхвалением в себе того, что мы в других осуждаем; причем все это покрывается красивой легендой с подлинным идеализмом, подлинным героизмом, который, конечно, свойственен ей, как и войне, но все топится в жестокости и лжи. Тогда на что же такие люди, как я, могут надеяться? В душе только на эволюцию советского режима, под влиянием необходимости, угроз и революцией, и войной, но только угроз ими, а не осуществления этих угроз. Сознаю, что сейчас это не реально, и настоящей позиции для себя в данной обстановке не вижу. Отчасти поэтому же не хочу брать на себя ответственность за газету, так как ей не сочувствую. И когда Вы пишете, что газете могли бы дать деньги под мое имя, меня это стесняет, как будто я кого-то обманываю. Но кто будет политически собой лучше всего представлять эту газету - не вижу. И другие в этом отношении не лучше, чем я. Да нас таких и мало осталось.

И вот мое личное положение: я не люблю ни революций, ни войн, а люблю эпохи реформ, а не застоя. С этой точки зрения Вы были правы в своем предисловии, что я неплохо выбрал дату рождения. Я застал тогда эпоху реформ, начиная с 1894-1905 - до 1917 г.; а пережить позднее революцию мне было полезно, чтобы себя укрепить в понимании, насколько моя эпоха была исключительно интересна, и яснее видеть то, что я тогда ощущал, - наши ошибки. Все это было судьбой мне дано. Неудача моя только в том, что я себя пережил и дожил до времени, когда с моими взглядами мне нечего делать.

Совсем другой вопрос. Если мы на газету достанем денег, то хватит ли у нашей группы уменья оказаться на высоте задачи"? Я не знаю, и в этом совсем не уверен. Для этого нужны не только русские писатели, кот. уже мало остается во Франции, но и особый талант организатора. Я его среди нас не вижу. Но это может быть потому, что по глухоте и возрасту я мало вижу новых людей; а среди старых мало остается тех, кто бы это мог делать. Мои наблюдения, однако, поневоле односторонни и поэтому могут быть и ошибочны. Спрос вызовет и предложение. Но то, что именуется «пашей группой», на мой взгляд, организовать это дело не сможет; беда в том, что этого они не понимают, а считают, что это второстепенно и сделается как-то само собой.

Машинопись. Подлинник.

BAR. 5-28.

М.А. Алданов - В.А. Маклакову, 28 мая 1951

28 мая 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

На этот раз мне особенно не повезло. На Вашей приписке к последнему письму, на первой странице я прочел, что приписка совершенно конфиденциальна, - и больше почти ничего разобрать не мог, - быть может, из-за своего конъюнктивита, который упорно держится. Я понял только, что приписка относится к отношениям внутри Вашей группы и к ее отношениям с другой группой, хотевшей создать газету (Кускова - Полонский - Адамович). По доходящим сюда сведениям, из газеты ничего не вышло; да и едва ли могло выйти, когда не было ни денег, ни редактора, ни даже согласия в программе между организаторами. Не знаю, удалось ли Дон-Левину создать ежедневную газету? Был ли он у Вас?

Я завтракал с Бахметевым. Сообщил ему, просто к слову, что у Ваших парижских друзей возник план: Вы «согласились» рассказывать свои воспоминания (начиная с детских лет), они пригласят стенографистку, - одним словом, все то, о чем я переписывался и говорил с Кровопусковым. Вы едва ли себе и представляете, как Борис Александрович [Бахметев] ухватился за этот план и как ему обрадовался. - «Напишите в Париж, - попросил он меня, - что мой Фонд[996] с радостью даст на это 500-600 долларов, - это необходимо сделать, Василий Алексеевич самый умный человек во всей эмиграции» и т. д. Если так, то, собственно, все препятствия, кроме главного, преодолены: этих денег ведь с избытком хватит не только на стенографистку, но и на внесение типографии большого задатка, - а остальные расходы по изданию будут покрыты продажей. Главное же препятствие, конечно, это Вы сами, дорогой Василий Алексеевич: ведь все-таки разговоры ведутся давно, а Вы еще, по-видимому, и не начали рассказывать!

Я сейчас вернусь к Вашим воспоминаниям, но хочу еще сообщить Вам следующее: после разговора о них я позволил себе спросить Бахметева, не достанет ли он Вам денег на издание в Париже газеты, - денег от Фордовской организации. Он прямо ответил, что это невозможно: ему известно, что на политические издания, да еще не в С. Штатах, организация Форда денег давать не будет.

Тут же он сообщил нам, что при русской секции этой организации будет создано русское издательство. Точнее ни он, ни Карпович еще ничего не знают. По слухам же, очень интересующим, естественно, всю русскую литературную и политическую колонию, издательство начнет работу очень скоро, в ближайшие месяцы или даже недели. Говорят, правда, что оно будет преимущественно издавать книги пишущих Ди-Пи. Но я этому плохо верю: писателей Ди-Пи ведь очень мало, и новое издательство, думаю, просто не может ими ограничиться. Если же оно будет печатать и книги старых эмигрантов, то, конечно, Вы, да еще Бунин, по Вашему «рангу», первые и законнейшие кандидаты. Тогда отпадает всякая надобность в поисках издателя для Ваших воспоминаний, - такого, который не только Вам не платил бы, но еще требовал бы денег со стороны. На это можно, разумеется, пойти. Но ведь Фордовская организация никаких денег за издание не потребует, да еще Вам заплатит приличный гонорар. Никакой политики в ней не будет. Как бы Вы к этому отнеслись? Во всяком случае, умоляю Вас - и не только от своего имени - начать рассказывать воспоминания. Если Фордовское издательство выпустит Вашу книгу, то лучшего и желать нельзя. Если не выпустит, то осуществить издание можно будет при поддержке Бахметевского Фонда. В сотый раз скажу, что это ВАШ ДОЛГ. Вероятно, я, как и все здесь, скоро буду знать, какие задачи ставит себе русское издательство Форда и кто им будет руководить. Я тогда Вас об этом извещу. Впрочем, вероятно, Вам пишут об этом и Бахметев, и Карпович? Ответил ли Вам Михаил Михайлович на Ваши вопросы? Он 10 июня приезжает сюда.

О революции вообще и о русской в частности мы с Вами ведь не раз говорили и переписывались. Больших разногласий у нас не оказалось. В эволюцию же советской власти я никогда не верил, даже в 1945 году, и теперь не верю.

Вчера в «Н.Р. Слове» появилось сообщение о нашем Архиве[997]. Хоть это дело осуществилось.

Я понимаю, как Вам тяжела глухота. Но она хоть, к счастью, не опасна. Меня все спрашивали, получил ли я от Вас ответ о Вашем здоровье. Я отвечаю в смысле Вашего письма. Когда и куда Вы уезжаете на лето?

Мы оба шлем Вам самый сердечный привет и лучшие пожелания, также Марье Алексеевне.

Ваш М. Алданов

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

В.А. Маклаков - М.А. Алданову, 6 июня 1951

Париж, 6 Июня [ 1951[998]]

Дорогой Марк Александрович,

С газетой дело, кажется, провалилось. Если Кусковская группа, чтобы не называть ее неподходящей кличкой диссидентской, денег еще не достала, то мы еще меньше. Тер рассчитывал на Левина. Он ждал его вторичного приезда, хотел даже привести его ко мне; по-видимому, он не приехал и, во всяком случае, у меня не был. Наша группа, по письму Лунца к Вырубову, стала надеяться на другой исход, на Фор[довский] Фонд. Тер об этом писал Карповичу, я - Бахметеву, но потом оказалось, что в задачи Ф[орловского] Фонда это не входит. Об этом мы узнали уже после того, как письма были посланы; плохая рекомендация нашей деловитости, отношения же между двумя группами, кот. с первых шагов начали дело врозь, тоже плохой, хотя и привычный симптом, но это недоразумение уладилось. Но сейчас в Париже нет той атмосферы оживления, при которой можно начинать большое дело. Вероятно, эта атмосфера понемногу перекочевала в Америку. Виноваты ли в этом мировые события или специальный упадок Франции, судить не берусь. Но не удивляйтесь, что никакое новое дело здесь пока не идет; и с газетой, во всяком случае, все откладывается до осени, по крайней мере поскольку я знаю. Но я знаю не все: у меня сейчас другие хлопоты, связанные с реконструкцией всей охраны беженцев, и в связи с этим офисов.

Теперь другое дело. Мои воспоминания. Тут уже я более всего виноват. Я прекратил после 2-ой Думы продолжение их, т. к. не нашел здесь стенографических отчетов, потом хворал, и сейчас, когда «по виду» здоров, чувствую ослабление памяти и общую утомляемость.

Вы предлагаете мне такие исключительные условия для работы, что как будто нельзя отказаться; мне только рассказывать, а за мной будут записывать; что может быть приятнее, проще и легче. Начало этому сейчас было положено. Меня просили адвокаты рассказать о своей адвокатской деятельности. Это я делал два раза, и, казалось, все были довольны. Одной нашей приятельнице, ныне вышедшей замуж за Американца и живущей там, я, по ее просьбе, рассказывал о семейных воспоминаниях; и это оказалось интересным. Но одно дело рассказывать друзьям о том, что им интересно, другое - рассказывать для печати, для публики; и о чем рассказывать. Ведь это предполагает не историю русской общественности данной эпохи, а личные воспоминания; я окажусь в центре того, о чем буду говорить. Я сам себя заморожу сомнениями - как не стыдно все говорить о себе, хотя бы эти рассказы и имели интерес для эпохи. А эти сомнения, знаю по себе, заставят меня все бросить. Смешно требовать большего удобства для работы, чем то, что мне предлагается. Но это сейчас для меня все-таки трудно. Если бы я мог сделать то, что сделали Евлогий и Шаляпин. Они рассказывали - а другие по их рассказам написали книги, выбрав из рассказов то, что, по их чувству журналистов, было интересно. Для Шаляпина это сделал Поляков-Литовцев[999], а для Евлогия - жена И.И. Манухина[1000]. Здесь и разделение труда, а главное - одновременная проверка слушателем, насколько рассказы интересны для других, кроме рассказчика. Могли быть и другие комбинации, то, что я сделал сначала в «Совр[еменных] Зап[исках]», писал периодически отдельные главы об отдельных событиях, кот. можно тотчас остановить, если они неинтересны; или соединить после в книгу, как я это сделал с изданием «Иллюс[трированной] России»[1001]. Но такого журнала все-таки нет, даже если «Нов. Жур.» ищет деньги, а я до конца своих дней написать не успею.

А между тем эта работа меня самого могла бы занять. Я достал у С.Г. Пти стенографический отчет 3-ей Думы; сам я [во время] не знал, что они у нее есть. Я перечитываю эти фолианты с упоением; так интересно жить во второй раз. И другое я в связи с Вашим письмом стал соображать, о чем бы я мог рассказать; не писал, а только вспоминал и записывал для памяти простыми намеками. И тут вышло очень интересно. Тема выходит так: рассказ о том, какие влияния жизни, начиная с семьи, сделали меня таким, как я оказался. Но эта тема, конечно, не для печати; подобного самомнения у меня нет.

Так дайте мне время до осени; я либо начну, либо откажусь уже окончательно.

Машинопись. Копия.

HIA. 2-17.

М.А. Алданов - В.А. Маклакову, 18 июля 1951

18 июля 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Не получил от Вас ответа на мое давнее письмо, касавшееся Ваших новых воспоминаний. Теперь хотел Вам еще сказать, что почти не сомневаюсь в том, что если Вы эту книгу напишете, то ее издаст по-русски создающееся сейчас в N. Y. Фордовское русское издательство и заплатит Вам 1500 долларов, в три приема: 500 при заключении договора (в октябре), 500 в момент выхода книги, 500 через три месяца после ее выхода, -я говорил о ней с только что назначенным руководителем этого издательства, - он уполномочил меня написать Вам. Это больше полумиллиона франков, - Вам они тоже, наверное, пригодятся. А главное в том, что Вы обязаны это написать. Подробности сообщу при встрече. Но Полонский сообщил мне, что Вы не будете в Париже в конце июля. Тогда увидимся только осенью. Мы садимся на пароход завтра. С 1-2 августа наш адрес Ницца, 16, Авеню Жорж Клемансо.

Ради Бога, извините меня, - забыл поздравить Вас в мае.

Вчера простился с Керенским, - он просил передать Вам самый сердечный привет. Он в необычайно угнетенном настроении. Вы прочли в «Н.Р. Слове», что он вышел из Лиги и почти со всеми рассорился и политически, и лично. Прав я был, когда убеждал его в 1948 году не входить в Лигу.

Всю нашу с Вами переписку я, согласно Вашему разрешению, передал в запечатанном конверте в Бахметевский архив, с указанием, что она может быть использована для печати либо с нашего разрешения, либо после нашей смерти.

Надеюсь, Вы хорошо отдыхаете и поправляетесь. Шлю самый сердечный привет.

Ваш М. Алданов

Только что пришло письмо Полонского. Он пишет, что Вы мне ответили 7 июня. Я не получил.

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

В.А. Маклаков - М.А. Алданову, 1 августа 1951

1 Ав[густа 1951[1002]]

Hotel des Iles Britanniques

Aix-les-Bains

Дорогой Марк Александрович!

В последнем письме, кот. я от Вас получил, от 19 июля, накануне Вашего отъезда из Нью-Йорка, Вы писали, что с 1 Ав[густа] Ваш адрес будет Ницца. Потому туда и пишу. Я от Полонского узнал, что Вы ждали от меня ответа, а я ждал от Вас. К счастью, в данном случае я не ограничился письмом от руки, дал его переписать, и у меня сохранилась копия, помеченная 7 Июня[1003]. А по наведенным в Офисе справкам, что я послал Вам оттуда письмо авионом - 8 Июня. И так оно пропало, и мы оба укоряли друг друга в молчании. Я был бы больше виноват, т. к. не ответил бы Вам на Ваше предложение о «воспоминаниях». Этого, конечно, я бы не мог сделать. И я ответил, хотя мой ответ Вас, вероятно, бы не удовлетворил; но теперь, после смерти Б.А. [Бахметева], - я не знаю, стоит ли прежнее предложение. Но даже если оно стояло и зависело от Б[ахметева] - я не мог бы просто сказать да, не поговорив с Вами. Все это я изложил в моем письме

7 Июля и просил отсрочить до осени, чтобы подумать. Я не только подумал, я здесь, на отдыхе, стал как-то по-новому не думать, но только ужасаться обилию материала, из кот. очень многое и для меня лично интересное совершенно не годится для печати. Обо всем этом я Вам писал, и письмо сохранилось.

К слову, если Вы отдали в Бах[метевский] Архив мою переписку с Вами, то ведь и у меня очень много Ваших писем. Должен я их туда же отдать?

А еще больше у меня писем самого Бахметева эпохи 20-х годов. Что с ними делать?[1004]

На всякий случай сообщаю Вам свои планы. Я останусь здесь до 8 Ав[густа]. 8-го еду в Женеву, а 15 оттуда в Париж. Но между 8 и 15, если можно, хочу сделать маленькую [слово нрзб]. Элькин очень звал меня в Glion, где они будут. Это место я знаю, и оно мне подходит. Но Эльк[ин] должен был быть там 1 Ав[густа]. Пока от него нет письма. Но где-нибудь пробуду между 8 и 15: не знаю только где.

Третьего дня умер Фальковский; вообще нашел мор на наше поколение. И мне как-то страшно собираться писать воспоминания, хотя есть о чем вспомнить. Но кому, кроме меня, это интересно.

Не знаю, когда нам суждено будет встретиться.

Вас. Маклаков

Автограф.

BAR. 5-8.

М.А. Алданов - B.A. Маклакову, 5 августа 1951

16, avenue G. Clemenceau, Nice

5 августа 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Получил Ваше письмо от 1 августа, спасибо. Письмо от 7 июля[1005] я, к сожалению, НЕ получил.

Увы, в письме Вашем я половины не разобрал! Не разобрал и самого главного: ответа на мой вопрос, согласны ли Вы написать воспоминания (для Фордовского издательства)? Как будто Вы пишете, что хотели бы со мной об этом предварительно поговорить? Я в Париже буду еще не скоро и точно не знаю, когда именно. Крайне досадно, что Вас там не было, - мы остановились лишь на два дня. Кроме Бунина и Тэффи, я за эти два дня никого повидать не мог, но к Вам хотел заехать в первый же день. Очень был огорчен Вашим отсутствием.

Я к Вашим услугам для каких бы то ни было дополнительных письменных сведений по делу об издании Ваших мемуаров. Но что же собственно я мог бы Вам сказать? Ждать долго с этим делом нельзя: издательство, верно, приобретет и выпустит в первый год или два не более шести-семи томов воспоминаний. Прилагаю копию моего письма к Ек. Дмитриевне (прошу и Вас держать это в секрете и вернуть мне эту копию). Больше я ничего сказать не могу, так как ничего больше и не знаю. Не сделаете ли Вы как она? Е.Дм. послала Вредену[1006] краткую программу - план своих воспоминаний, сославшись на его разговор со мной. Это ведь Вас ни к чему не обязывает: если Вы откажетесь от мысли о мемуарах, то можете это сделать и позднее. Конечно, если будете ему писать, то не иначе как на машине.

Кончина Бахметева[1007] чрезвычайно меня огорчила. Это громадная потеря для эмиграции.

Не знаю, кто теперь будет главой только что созданного нашего архива. Фактически все делал пока Бор. Ив. Николаевский. Ему я и сдал Вашу переписку со мной. Я почти все письма пишу на машине с копиями, так что вложил в этот огромный запечатанный конверт, вместе с подлинниками Ваших писем, копии моих. Николаевский теперь где-то в Германии, должен побывать и в Париже. Было бы прекрасно, если бы Вы его повидали и поговорили с ним, в частности, об архиве. Он мог бы увезти с собой и то, что Вы хотели бы ему еще для архива сдать.

Если Вы предпочитаете, чтобы о Ваших воспоминаниях написал Вредену я, сделаю это с радостью. Но я уже с ним об этом говорил. Надо, по-моему, только сообщить (и возможно раньше), готовы ли Вы подписать контракт. Краткий план был бы чрезвычайно желателен. Николаю Романовичу [Вредену] будет, конечно, приятно, если Вы ему сами об этом напишете. Адрес его - в прилагаемой копии.

Надеемся, что Вы довольны отдыхом и лечением. Знаю, что Вы скоро увидите Кускову, - поговорите с ней (от нее мои переговоры с Вреденом, конечно, не секрет).

Шлю лучшие пожелания и самый сердечный привет.

Ваш М. Алданов

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

В.А. Маклаков - М.А. Алданову, 6 августа 1951

6 Ав[густа] 1951

Дорогой Марк Александрович!

Сегодня получил Ваше письмо и возвращаю Вам письмо Кусковой; 8 - вечером буду в Женеве, откуда проеду в Glion, куда меня настоятельно приглашает Элькин, а 15 Ав[густа] собираюсь быть в Париже.

Простите, что пишу не на машинке; здесь ее не знаю, где и достать.

Я очень жалею, что Вы моего письма не получили; рад, что сохранил его копию. Когда мы увидимся, Вы поймете, в чем мои затруднения.

Я в сущности не знал, да и теперь не знаю, чего от меня хотят, и что, подписав контракт, я обязан дать. На таких условиях мне не приходилось работать; я же не писатель. Когда-то под нажимом Фундаминского я начал писать в С[овременных] 3[аписках], не подозревая, что из этого выйдет[1008]. Не понравится глава - не беда; ее можно опустить. Весь риск для меня был в одной главе. Когда потом я из них делал книгу, остов был уже готов; оставалось дополнить, сосредоточиться на определенном отрезке времени. И это было не трудно, т. к. я заранее исключил все то, что было после Революции, хотя для моего quasi посольского состояния у меня был редкий материал - дневники. Может быть, это было бы интересно, хотя бы и мог оказаться криминальный материал, но по другим причинам этого я не хотел.

Если же это исключить - то останется эпоха Освобод[ителыюго] Движения (о кот. первая книга[1009]), 1-я Дума и 2-я Дума. Судьба помешала мне продолжать, как я бы хотел в 42 г., и довести до 1917 г. Но, конечно, многое из этой эпохи было затронуто недостаточно, моментами и можно было бы продолжить.

Но здесь меня и останавливают главные сомнения. Я очень неохотно стал бы говорить о себе; этого нельзя избежать, но это не может составить главное содержание книги. Между тем в словах на титуле «воспоминания такого-то» - как будто предрешается, что он будет говорить о себе. Не так неуклюже, как это делает Сперанский, кот. себя везде выдвигает, но все же - моя оценка, мой подход к событиям и людям поневоле определяет содержание книги. Не скрою, что это было бы интересно для меня самого, может быть и для других, но такой книги я не хотел бы писать, и уже особенно без нарочитой об этом просьбы. Да тут я мог бы написать - не два, а гораздо больше томов.

Но не сомневаюсь, что от меня ждут не этого, не самовосхваления, не самобичевания и даже не автобиографии, а изображения того и так, кого я видел. Но мне бы хотелось не самому выдумывать тему, не навязывать, а знать мнение издателя, чего бы ему хотелось.

Вы предложили Е.Д. самой сообщить план воспоминаний; конечно, это исход [так!]. Но я бы затруднился это делать, т. к. вечно был бы в сомнениях - не становлюсь ли я вместо историка и наблюдателя автобиографистом. А занимать этим публику мне было бы совестно.

Вот почему я и хотел сначала поговорить с Вами. Потому частный вопрос; в своем предисловии Вы высказали удивление, что я мог стать адвокатом, и привели некот. мои сенсационные суждения об них, об этой профессии. И вот, прочтя это, меня подмывает рассказать, почему и как неожиданно для себя я стал адвокатом, и как эта первоначальная профессия на мне отразилась. Но ведь печатать это верх самомнения.

И я скажу так, если Вы письмо разберете. У меня несомненно есть материал для книги; как всегда в таких случаях раньше, чем писать, надо подумать, сосредоточиться. И вот я хотел бы раньше, чем начать думать, утвердиться в том, чего от меня ждут. Ведь на склоне жизни я должен признать, что всю жизнь профессии менял и ничего запоминающегося по себе не оставил. Моя заслуга и результат моей жизни не соответствуют тому, что другие мне приписывают. И, берясь написать книгу - я не решусь самому определить ее содержание и задачу. И не хочу, чтоб я писал о себе, но тогда хотел бы, чтоб мне дружески посоветовали, о чем хотят меня слышать.

Я чувствую, что Вы перестанете разбирать со второй страницы; все это вкратце было мной Вам написано 7 Июня. И я давность Вашего молчания верно объяснял тем, что Вы махнули на меня рукой. И [то, что] Вреден так неопределенен и претенциозен к Вам, я бы не решил, особенно если он, как Вы пишете, очень занятой человек. Из письма Кусковой вижу, что он хотел издавать воспоминания - Кусковой, меня, Керенского, Церетели, Дан (понял - Лиды[1010]), Бахметева. Из всей этой группы я наименее определенный человек. Что же Вы от меня хотите. И в какой мере, подписав контракт, я не возьму на себя непосильной задачи. Простите почерк.

Вас. Маклаков

Автограф.

BAR. 6. F.

Maklakov V.A. to M.A. Aldanov, Paris and n. p, Sept. 1948 - March 1953.

Письмо Маклакова к М.А. Алданову. 6 августа 1951 г.

В.А. Маклаков - М.А. Алданову, 11 августа 1951

11 Авг[густа 1951[1011]]

Hotel Victoria

[Два слова нрзб]

Дорогой Марк Александрович!

Живу здесь уже второй день; пробыл сутки в Женеве, видел и Прокоповичей; здесь же окружен заботами о госте; приезжал Элькин. После 3-х недель в Aix, где я за это время не встретил ни одного знакомого, и привык, и приспособился к одиночеству, здешняя суета меня несколько не то что утомляет, но тяготит.

Но хочу с Вами по душе [так!] поговорить о «воспоминаниях», если только смерть Б.А. [Бахметева] не уничтожит прежних планов. Я Вредена не знаю и не знаю, в какой мере все останется по-прежнему. Е.Д. говорила о каких-то инструкциях, кот. Бах[метев] оставил Карповичу, но и она их недостаточно знает, и Карпович мне не ответил на 2 деловых письма, и я затрудняюсь к нему обращаться. Еще более того, не хочется мне «напрашиваться» к Вредену и основываться на бывших, никогда не связывающих планах. Мне будет гораздо «приятнее», если это слово подходит, если за смертью Бахметьева все как будто само собой умрет естественной смертью, чем делать шаги, за кот. ничего не последует. Потому пишу это Вам, т. к. начал об этом переписку. Еще раз жалею, что мое письмо от 7 Июня на машинке до Вас не дошло и что столько времени прошло.

Когда я сговаривался с Фундаминским о печатании моих статей в С[овременных] 3[аписках] - никакого договора и никакого аванса я не получал. Все было по-дружески и по доверительности. Сейчас дело станет иначе. И вот тут начинаются мои scrupules[1012]. Я хотел бы знать, что от меня ждут, что желают. Не знаю, сумею ли я исполнить как следует то, чего от меня ждут, выйдет ли это интересно; но я хотел бы знать, чего от меня желают. Материала у меня много, но много книг, кот., конечно, я при жизни написать не успею. Я не стану сейчас пытаться дать картину и объяснение того, что случилось в России; это мне не по силам. Не могу говорить о положении Европы сейчас. Или о том, что такое была Русская Революция 17 г. Все это требовало бы таких трудов и изучения, на кот. сейчас у меня не хватит смелости. Потому то, что я могу писать, как мемуарист, это описывать то, что я видел, что переживал, и отмечать, как жизнь отражалась на мне, и вообще на той среде, в кот. я жил. Это - остов рассказа. Среда, из кот. я вышел - дворянин, помещичья среда со стороны матери, интеллигентская - со стороны отца, затем «классическая Толстовская гимназия», с ее потугами создать человека по своему вкусу, реакция Александра] III и в результате объединение всех против Самодержавия за демократию. Я на собственном примере мог бы показывать и на те замашки Самодержавия, кот. расцвели уже при Сталине, и на правильное понимание задач государства, кот. лежали в основе «Великих Реформ» 60-х годов. Я на своем примере мог бы показать, как политическая система уже тогда «калечила» людей, но и насколько она могла надеяться [на] «эволюцию» и носила все элементы «оздоровления». Это мое основное убеждение - что в отличие от настоящего времени эволюция, т. е. совместная работа «государства» и «общественных сил», начавшаяся в 60-х годах, была возможна, несколько неприятных эксцессов с обеих сторон - этому помешали и толкнули «русскую общественность» на ту борьбу с «государством», кот. потом стала credo левых течений.

Моя неудавшаяся ученая деятельность, в кот. затянул меня Виноградов и кот. положил конец «Боголепов», привела как к [два слова нрзб], к адвокатуре - кот. меня и воспитала по основной линии моего существа, сотрудничества представителей интересов и прав человека с государством в области защиты прав. Это был этап очень интересный и недостаточно оцененный. Земская и судебная реформы вели к «конституции». Но и государство, кот. ее не хотело, и «общественность», кот. хотела полного «народовластия», едва русскую жизнь и [слово нрзб][1013].

Боюсь, что зря утомляю Ваши глаза. Я не привык и не могу себя приучить к таким «договорам». Мало ли я их заключал в своей жизни. Написать жалобу, меморандум, ноту для определенной цели, нужной заказчику - это было привычное. Но писать на тему, кот. я хочу, в том освещении, кот. я хочу, и получать за такое обязательство аванс - мне непривычно. И мне все кажется: вдруг окажется совсем не то, что мне поручили, и я договора не исполнил? Ведь он, т. е. В[реден] - меня не знает. Я мог такой договор заключить с Бахметевым, или с Вами, или другими, кот. меня знают, но не с Орган[изацией] Форда; ведь у меня нет ни литературного имени, ни ясного, отчетливого прошлого. Его каждый может по-своему написать, а мне самому о себе рассказывать -неудобно, да еще брать за это деньги.

Поймите, что я не отвиливаю, не ломаюсь, я только боюсь сделать не то, что faux pas[1014], a не совсем честный почин, пользуясь дружеским отношением ко мне и Вас, и Б.А. [Бахметева]. Вот почему я хотел сначала все это выяснить в личном разговоре. Это же было содержание моего письма 7 Июня.

Вас. Маклаков

Автограф.

BAR. 6. F.

Maklakov V.A. Letter fragments and miscellaneous material relating to correspondence.

M.А. Алданов - В.А. Маклакову, 13 августа 1951

13 августа 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Получил оба Ваши письма, опять многого, несмотря на все усилия, не разобрал: то ли мои глаза, то ли Ваш почерк стали хуже. Не удивляйтесь поэтому, если отвечаю не на все или даже не на то, что Вы на самом деле сказали.

Если я правильно понял, Вас смущает: будут ли Ваши воспоминания интересны, каких именно воспоминаний от Вас ждут, можете ли Вы писать, не подвергаясь упреку в эгоцентризме!!! Поистине Вы меня изумили, - надо бы поставить не три, а тридцать восклицательных знаков. Последний человек, которого молено упрекнуть в эгоцентризме, это именно Вы. Какие воспоминания? Те, какие Вы пожелаете написать. По-моему, Вы должны рассказать всю свою жизнь. Повторять ли старые изречения? «Всякая человеческая жизнь интересна». «Кто имеет право писать воспоминания? Всякий, потому что никто не обязан их читать». Герцен сказал это - и написал одну из самых интересных книг в русской литературе. Гете[1015] говорил, и Тургенев любил повторять за ним: «Ein jeder lebt's - nicht vielen ist's bekannt, - Und wo ihr's packt, da ist's interessant»[1016]. Если «всякая человеческая жизнь интересна», то ведь Вы прожили жизнь необыкновенно богатую, очень много видели, знали столько замечательных людей, были участником или свидетелем больших событий. По-моему, Вы должны были бы начать с детских лет, - Полонский давно с восторгом рассказывал мне о том, как были интересны Ваши гимназические воспоминания, которыми Вы как-то поделились в тесном круге людей, собравшихся на докладе. Разумеется, Вы можете не касаться того, что сочтете делами интимными. Это Ваше дело, как и весь выбор воспоминаний. Если же Вы НИЧЕГО личного касаться не хотите, то опять-таки это зависит от Вас, - расскажите только Вашу адвокатскую и политическую жизнь.

Вижу, что Вам не хочется писать Вредену. Это было бы очень хорошо, - ведь он просил меня с Вами поговорить. Но могу написать ему и я. Для того, чтобы это не было простым повторением того, что я ему уже говорил, прошу Вас только в этом случае написать мне (на машинке) строк 10-20 о программе Ваших воспоминаний, я ему это перешлю. Не понимаю, почему Вас беспокоит вопрос об авансе. Во-первых, Вы можете от него и отказаться (хотя для этого ни малейшей причины нет): тогда Вы получите деньги в момент выхода книги. Во-вторых, если Вы решите, начав диктовку, прекратить ее (что было бы непростительно), то Вы им вернете эти 500 долларов. И мне случалось возвращать авансы. Договор и аванс при таких условиях почти ни к чему не обязывают: не вышло - только и всего.

Ни от Вредена, ни от других я больше никаких сведений не имел. Собственно, и не ждал, но все-таки буду вполне спокоен лишь тогда, когда издательство начнет подписывать договоры с писателями. Все-таки сюрпризы возможны. Я не знаю, кого Николай Романович [Вреден] пригласил на должность, которую предлагал мне. Кажется, он хотел разделить ее. Я ему рекомендовал пять человек: Веру Александрову[1017], писателя Н.С. Калашникова[1018], Церетели, Николаевского, Лунца (хорошо знающего издательское дело). Вполне возможно, что он обратится к другим людям, а могут быть и люди «неожиданные». Это сообщение Вам совершенно конфиденциально, - Вы можете об этом сказать только Екатерине Дмитриевне.

Николаевский уже улетел в Нью-Йорк. Об этом мне написал Бунин, у которого он обедал.

Пожалуйста, очень кланяйтесь Анне Александровне и Борису Исааковичу [Элькиным] и скажите Б.И., что я напишу ему, как только получу известие о том, кого пригласил Вреден (дело идет о воспоминаниях покойного Павла Николаевича [Милюкова][1019]). Тогда же напишу и Екатерине Дмитриевне.

Шлем Вам самый сердечный привет и лучшие пожелания.

Ваш М. Алданов

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

М.А. Алданов - В.А.Маклакову, 18 августа 1951

18 августа 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Я чрезвычайно рад тому, что Вы готовы написать воспоминания. Много людей порадуются этому со мной. Уверен, что Вы напишете превосходную книгу, и что Вам самому будет приятно ее писать.

Со времени моего последнего письма к Вам я узнал кое-что новое об издательстве. Чтобы не повторять того же, прилагаю копию моего позавчерашнего письма к Екатерине Дмитриевне (пожалуйста, верните). Знаете ли Вы лично Веру Александровну Александрову? Она - критик, имеет немалые познания в русской литературе, очень милая дама, жена меньшевика С. Шварца и сама меньшевичка (правая, в отличие от г-жи Дан, сестры Мартова[1020]). Ее назначение облегчает дело: Вреден на письма отвечает не скоро, перегружен делами, она же, наверное, будет отвечать тотчас (по его директивам). Если Вы напишете ЕЙ, то это заменит письмо к Вредену, а она вдобавок будет польщена. Ее адрес: Mrs. V. Alexandrova-Schwartz, 4 West 105 Street, New York 25, N.Y.; личный адрес Вредена: Mr. Nicholas Wreden, 450 East 63 Street, New York 21, NY.

Теперь ч т о им писать? Относительно первого проекта Вашей программы, изложенного в письме от 15-го, у меня были сомнения: Вы там перечисляли то, о чем Вы НЕ хотите писать, и это Вредена очень удивило бы: ему ведь важно лишь то, о чем Вы хотите писать. Но в письме от 16-го Вы дали два очень хороших проекта программы, еще укрепившие меня в мнении о том, как будет интересна Ваша книга. Если позволите дать Вам совет, то я сказал бы следующее: объедините эти два проекта в один, средний по размеру. Перечень, действительно, слишком сух. Более же длинный проект имеет, по-моему, три невыгодные стороны: 1) Вы называете много имен из времен Вашей молодости, но ведь большинство читателей многих из них не помнит, а Вреден, уехавший из России 20-летним юношей, о них и не слышал. Между тем о Ключевском, о Муромцеве[1021], особенно же о Льве Толстом Вы упоминаете только одним словом. По-моему, Вы должны уделить Вашему первому знакомству с Львом Николаевичем и дальнейшей близости с ним большую главу, которая, наверно, будет интереснейшей. Как же не сказать этого подробнее в программе? По-моему, было бы прекрасно, если б Вы с самого начала в программе сказали, что уделите много места портретам (или «встречам и разговорам с...») таких-то людей, начиная от Толстого и кончая, скажем, Витте или Столыпиным, - Вы ведь знали всех знаменитых людей России и сами к ним принадлежите по праву. 2) Поверьте, говорю по долгому писательскому опыту, - Вы будете на каждом шагу отступать от Вашего более длинного плана, ведь все меняется в процессе работы. Поэтому незачем так все заранее конкретизировать. 3) Едва ли нужно указывать, что Вы остановитесь на моменте Вашего вступления в политику. Это будет видно дальше. Но, разумеется, эти мои соображения не важны, оба Ваши наброска программы вполне хороши. Вреден в этом году приобретет один том, в следующем, надеюсь, второй. В первый год они берут только по одной книге каждого писателя. У Бунина теперь приобретают переделанную «Жизнь Арсеньева», а дальше будут каждый год приобретать по одной книге, - так мне обещал Вреден.

Александровой Вы могли бы написать следующее: Н.Р. Вреден сказал Алданову и уполномочил его передать мне, что хочет выпустить мои воспоминания. Я узнал, что Вы назначены заведующей редакционным отделом. Поэтому считаю правильным послать Вам для ознакомления и для передачи Николаю Романовичу следующую краткую программу.

Если же Вам не хочется писать ни Вредену, ни Александровой, пришлите окончательный текст программы (на машинке) мне, а я перешлю либо ей, либо ему - как Вы укажете. Думаю, что лучше всего будет, если Вы сами им его пошлете. Оба Ваши письма при сем прилагаю. Если можно, верните их мне - для дополнения к конверту, сданному в Архив, для Вашего будущего биографа.

Вреден не будет иметь ничего против того, чтобы отрывки из Ваших воспоминаний предварительно появились в «Новом Журнале».

Я не знаю, сколько времени Вы будете писать эту книгу. Но договор надо заключить теперь. Повторяю, в громадном большинстве случаев договор на еще не написанную книгу обязывает автора только к возвращению аванса, если книга у него почему-либо не выйдет: что ж делать, это у писателя всегда может быть, а издательство, получив назад аванс, никакого материального ущерба не терпит.

Шлю Вам самый сердечный привет.

Ваш М. Алданов

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

В.А. Маклаков - М.А. Алданову, 20 августа 1951

20 Августа 1951 г.

Дорогой Марк Александрович,

Получил Ваше письмо и отвечаю сейчас же, чтобы отослать письмо Кусковой. Я у них обедал в Женеве и про него знал. Мое письмо к Вам - не было программой: конечно, в ней я не пометил бы того, о чем не хочу говорить. Это было только для Вас, чтобы этим путем выяснить, чего от меня хотят. С тех пор я успел подумать и остановился на положительной программе, которую Вам и изложу на машинке.

Насколько я понимаю, эта программа не для оглашения; она не должна заинтересовать «читателей»; она только для издателей, чтобы они могли судить, собираюсь ли я говорить о том, что им хочется. Может быть, им надо совершенно иное, а не гимназические и студенческие воспоминания, но они будут интересные.

Вам преданный В. Маклаков

Я не понимаю, зачем А.Ф. возглавлять «Объединение»[1022]? В Женеве заподозрили, что он поддался на «провокацию».

Машинопись. Подлинник. BAR. 5-8.

М.А. Алданов - В.А. Маклакову, 23 августа 1951

23 августа 1951 Дорогой Василий Алексеевич.

Получил Вашу окончательную программу, прочел ее с большим интересом. Вы пишете мне: «Вычеркните то, что не нужно». Вычеркивать ничего не надо, я не вычеркнул ни одного слова, но остаюсь при своем мнении, что прибавить надо было бы многое, в частности то, что я в своем последнем письме к Вам обозначил под цифрой 1, - и не заканчивать программы на Вашем избрании в Думу. Может быть, я ошибаюсь, а Вы правы. Как бы то ни было, я завтра пошлю Вашу программу со своим письмом Вредену по воздушной почте.

Если я правильно разобрал Вашу приписку от руки, Вы спрашиваете, что я думаю об этом Штутгартском объединении[1023]. Мое отношение отрицательное. Кроме того, о чем мы с Вами давно говорили, и кроме опасности нового «Треста»[1024] у меня не лежит душа к введению людей в заблуждение. Александр Федорович дал интервью, которое воспроизвела из английской газеты «Sunday Dispatch» здешняя «Нис-Матэн» (в «Фигаро» и «Монд» я его видел). Там сказано, что они решили создать радиостанцию на средства русских эмигрантов в Америке и что в их Объединение принимают только демократические партии. Очень надеюсь, что газета переврала и что он этого не говорил.

Я недавно писал Титову о той статье, которую 14 августа поместили в «Нью-Йорк Хералд Трибюн» братья Олсопы (Alsop)[1025]. Они принадлежат к самым влиятельным и осведомленным журналистам Америки и, в частности, лучше всех знают то, что делается в военных кругах[1026]. Газета их очень серьезная и вторая по значению в С. Штатах после «Таймс». И вот в этой статье (если не ошибаюсь, впервые в американской печати) сообщалось, что весь план американского генерального штаба заключается в массовом истреблении русского населения и русских городов при помощи атомных бомб. Да иначе и быть не может (это я уже говорю от себя): у американцев пока нет другого способа борьбы; если они к этому не прибегнут, то будут верно побеждены. По-моему, для нас отсюда следует одно: сделать то немногое, что от нас зависит, для того, чтобы войны НЕ было. Я отлично знаю, что если война начнется, то наше положение будет безвыходное и трагическое: мы все-таки должны всей душой желать победы демократиям. Но пока война не началась, задача наша ясна. Зензинов, человек не-лукавый, давно в моем присутствии на небольшом масонском собрании прямо сказал, что ХОЧЕТ войны! Другие пользуются фиговыми листочками. Все это пишу Вам, как и Титову, конфиденциально. Но если Вы от себя обратите внимание Александра Федоровича на статью в «Хералд Трибюн», вы хорошо сделаете. Он говорит, что войны не хочет. Однако, когда Анна Мак-Кормик в «Н[ыо]-Й[орк] Таймс» прямо заявила (я Вам писал об этом), что Филадельфийский съезд, в котором он участвовал, ХОЧЕТ войны и что поэтому американцам с ним не по пути, я убеждал А. Ф-ча послать опровержение, но он этого НЕ сделал.

Я лично люблю Керенского, у него много достоинств и большой личный «шарм». Все же я недоумеваю по поводу того, что он делает в последние годы. Три года тому назад он расколол (создав Лигу) демократическую эмиграцию (о чем я чрезвычайно сожалею); полтора месяца тому назад он расколол и Лигу (чему я рад). Скоро, вероятно, расколется и мощная штутгартская организация (об этом позаботится хотя бы Мельгунов со свойственным ему характером). Делалось же все это во имя «объединения»! Что ж делать? А.Ф. был в политике слишком счастлив в первую половину своей жизни и слишком несчастлив во вторую. Он очень рано стал генералом (или даже фельдмаршалом) и очень рано вышел в отставку. Эту отставку он терпел, пока у него в эмиграции были свои органы печати. В Америке он впервые остался без них, и делать ему было решительно нечего. По человечеству это можно понять: генералу нужна если не армия, то хоть взвод солдат, а в С. Штатах у него солдат не было, - там все полковники и капитаны. Теперь он в Штутгарте обзаведется на некоторое время солдатиками, и в лучшем случае это будут солдатики оловянные. Бисмарк очень метко сказал, что бездарные политики всегда во всем полагаются на свое «чутье», на свою «интуицию». А.Ф. НЕ бездарный политик и очень одаренный человек. Тем не менее он в свое «чутье» верит безгранично, как верил и в 1917 году. Куда оно его еще приведет, я не знаю. В политике нужен холодный анализ и те свойства, которые были у Бисмарка и которых совершенно нет у Керенского.

Пишу резко - я сегодня в очень плохом настроении духа. Разумеется, пишу совершенно конфиденциально. Но мне очень хочется знать, что ВЫ думаете об этих съездах.

Примите мой самый сердечный привет.

Ваш М. Алданов

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

В.А. Маклаков - М.А. Алданову, 25 августа 1951

25 Авг[уста 1951[1027]]

Дорогой Марк Александрович!

Сегодня получил Ваше письмо и отвечаю несколько слов.

Во-первых, о «воспоминаниях». Раз Вы программу tel quel[1028] послали Вредену - можно сказать: jacta est aléa[1029]. Посмотрим, какая будет реакция. Но от себя Вам скажу, по поводу Ваших слов, что к ней «надо было бы много прибавить». Ведь программа - только «заглавие». Под него я стал бы многое говорить, чего в ней не упомянуто. Я попробовал вместо программы начать писать. Так вот первые 2½ строчки программы - у меня разрослись в целую главу в 20 стр., под заглавием «моя мать». Все это написано моим почерком, но это сократило написанное. Вы видите, что опасность для меня быть слишком длинным, говорит о том, что вовсе не нужно. Хотя, на мой взгляд, эта глава была бы очень интересна; но не для всех; и я не знаю, нужно ли будет печатать ее. Я Вам ее покажу.

Ну а о том, чтоб продолжить за указанный предел (т. е. 2-я Дума), скажу, что я совсем не зарекаюсь, если б было время, но не мог бы этого делать по одной памяти, нужно было бы много прочесть, тогда я и не написал больше 2-й Думы. Не думаю, чтоб я это смог сделать теперь.

И еще, кстати. Перерыв бумаги, я нашел у себя, не помню для кого изготовленное, краткое изложение моей деятельности за границей, на 38 страницах печатного текста. Кроме того есть сырой материал в виде дневника, кот. надлежало бы обработать. На это времени и жизни не хватит. А те 38 стр. после меня можно будет напечатать; но я писал их не для этого.

Во-вторых - «объединение». Совершенно с Вами согласен, и удивляюсь, и возмущаюсь тем, что затевается. Я вообще по обыкновению мрачно смотрю на положение в мире. Хорошего выхода не вижу; во всяком случае, никто его не указывает, ибо во всех практических ситуациях и планах есть «неустранимая» дурная сторона и опасность. И в планах силой раздавить большевизм, и в преувеличенных надеждах на его нормальную эволюцию. И в том, и в другом понимании есть и правда, и ложь. Но чего я не понимаю - это то, что в этих условиях эмиграция, кот. за язык не тянут и кот. сама по себе совершенно бессильна, пытается руководить событиями. Я бы еще понял, если б у нее был какой-то практический план, кот. она решила осуществлять; но такого плана для себя у нее нет, если не считать того, что она советует другим, т. е. войну. Что бы ни было, она, а с нею русский народ, от такой позиции много теряют. Это - игра без выигравших. И когда я смотрю на то, что происходит, мне кажется, что произойдет нечто совсем неожиданное и что все наши планы, не только Атлантическая хартия, но и «русская акция» - все это провалится, так же как должна провалиться Франция со своей «демократией». Все это не то, что нужно сейчас.

Письма Вашего, конечно, никому не покажу. Но Кускова глядит так же, как Вы. Я ей еще не писал из Парижа.

Меня поразило то, что Вы пишете о статье «Олсопов». Трудно поверить в это, не повидавши статьи. Может быть, это неправильное ее толкование. Другое дело - Ваш собственный вывод, что никакого пути у них нет. Боюсь, что в этом Вы правы; но если это они говорят и это не вызывает общего возмущения, то как можем мы быть с ними вместе? Скажу больше: трудно будет нам желать им победы, по крайней мере вслух, открыто. Не помню, писал ли я Вам, что Кусковой кто-то говорил, что последний Съезд являлся «провокацией». Вы знаете, этому можно поверить, т. к. иного смысла я в этом не вижу.

Вчера уже после Вашего письма мне звонил Бунин; спрашивал, правда ли, что Николаевский и Керенский оба в Париже? Я только из Вашей приписки узнал, что он так думает. Не знаю ничего; нет здесь ни Титова, ни Тера. Не знаю, где останавливаются Н. и К. Я думаю, что это вредит. Но что там происходит или уже произошло - совершенно не знаю. Повторю: думаю, что события пойдут мимо этого и сами обнаружат никчемность затеи. Но для нас она - одна срамота.

Вас. Маклаков

Сейчас получил С[оциалистический] В[естник]. Позиция по нац. вопросу, под покровит[ельством] Амер[иканцев] и с расчетом на них очень невыгодна для эмиграции и выгодна для Сталина[1030].

Автограф.

BAR. 5-8.

М.А. Алданов - В.А. Маклакову, 28 августа 1951

28 августа 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Я тогда же отослал Вредену Вашу программу. Буду ждать ответа. Говорят, Джордж Кеннан, глава всей русской секции Фордовской организации, уехал в Европу. Может быть, это затормозит на некоторое время и издательство (смету). Не знаю. Кеннан уехал на шесть недель.

Я чрезвычайно рад тому, что Вы относитесь к новым затеям Керенского так же, как я. Но ОЧЕНЬ Вас прошу продиктовать на машине и прислать мне отчеркнутые мною красным карандашом строки из Вашего письма, которое для этого прилагаю (тоже, пожалуйста, верните). Я их, несмотря на все усилия, не разобрал, а я хочу знать Ваши мысли об этом вопросе полностью - это мне очень важно.

Так как Вы допускаете возможность, что я неправильно истолковал статью Alsop-ов, то я ее при сем прилагаю. (Разумеется, то, что они пишут о некоторых сомнениях, у кого-то возникающих в штабе в последнее время, не имеет значения, как видно и из их собственных слов, подчеркнутых мною в самом конце статьи). Я буду рад, если Вы ее прочтете Керенскому (и кому хотите еще), но затем вернете ее мне. Заранее предвижу его ответ: «Мы идем туда, чтобы бороться с такими настроениями!» и т. д. Бороться с такими настроениями трудно, когда основываешь радиостанции «на деньги русских эмигрантов в Америке». И дело будет не в ЛИЧНОЙ независимости Александра Федоровича (в ней я не сомневаюсь). Все это пишу Вам тоже совершенно конфиденциально. Вы, конечно, его увидите. Мне пишут из Америки, что он отправился в поездку по каким-то лагерям. Адресов его и Николаевского не знаю.

Шлю Вам лучшие пожелания и сердечный привет.

Ваш М. Алданов

(переверните страницу)

С Екатериной Дмитриевной я, кажется, согласен ТОЛЬКО в крайне отрицательном отношении к идее новой войны и в оценке Лиги, новых Объединений и пр. Больше я ни в чем с ней не согласен.

Возвращаюсь (простите бессвязность письма) к тем планам и намереньям генерального штаба С. Штатов, о которых сообщается в «Хералд Трибюн». Это очень легко сказать: «Мы будем бороться со всем этим»! А что другое может Керенский предложить Америке? Он желает, очевидно, чтобы в случае войны двадцать пять союзных дивизий, без атомных бомб и разрушения России, взяли в плен триста советских дивизий, снабдили пленных штутгартскими прокламациями и программой «Народного Движения»[1031] и восстановили «демократию» 1917 года при помощи штутгартской радиостанции?

Что сказать о декларации Лиги по национальному вопросу? Если не ошибаюсь, эта резолюция была принята еще до того, как Ал. Фед. расколол Лигу и создал «Народное Движение». Думаю, во всяком случае, что нечто в этом роде было или будет принято и Штутгартским объединением. Ведь две группы «Объединения», Лига и СБОНР, уже это приняли. Теперь они с большой легкостью говорят о «плебисците» на Украине и где угодно, - отчего бы и не в Сибири и не в Рязани? Уж если выдавать, в целях «объединения», бронзовые векселя, то можно вычеркнуть из истории не только двести-триста лет, но и четыреста, а «сепаратисты» есть или появятся везде. Тогда у А.Ф. была «интуиция» и теперь «интуиция». Еще совсем недавно Керенский уверял меня, что по вопросу о Константинополе и проливах у него не было в 1917 году разногласий с Милюковым!! - Позволяю себе думать, что «Дарданеллы» были крупнейшей ошибкой покойного Павла Николаевича за время революции, - но уж он-то резолюции Лиги никогда не подписал бы: он был себе верен.

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

В.А. Маклаков - M.A. Алданову, 30-31 августа 1951

30 Ав[густа 1951[1032]]

Дорогой Марк Александрович!

Тороплюсь Вам вернуть и вырезку, и мое письмо. Я дал переписать только то, что Вы отметили красным. Но на второй странице Вы дважды подчеркнули неразобранное слово; оно значило «возмущаюсь».

х

Не совсем понимаю, в чем Вы с Кусковой не согласны, причем так решительно. Ведь главные очередные вопросы сейчас это как раз те, где Вы с ней согласны, т. е. идея войны, оценка Лиги и новых объединений. Сейчас это злоба дня.

х

Статью Олсопов Вы, конечно, поняли, т. е. изложили в письме совершенно правильно. Но ведь в этой статье Олсопы, как и Вы в своем письме, излагают, каково, по их мнению, было понимание военных американских кругов о приемах и целях войны. И они называют их -hideous morally[1033]. Я, было, подумал, что они это считали допустимым. Это то, что мы говорили сторонникам войны: вы этого не говорите, но к ней призываете, потому что для вас нет иного пути.

Так и Олсопы говорят Генеральному Штабу: если вы рассчитываете победить атомной бомбой, то значит вы хотите истребления населения, ибо иначе победить вы не можете. Все это правильно, но Ген. штаб может ответить: у меня есть другие планы, не эти.

Это спор о словах, но я подумал, что Штаб где-нибудь проболтался подобным цинизмом; и не хотел этому верить.

Но вообще я боюсь, что мы идем к этому независимо от того, на что мы рассчитываем. Когда государства начинают говорить друг с другом таким языком, каким сейчас говорят, то они неумолимо приближаются к схватке, как ругань переходит в затрещину. И ведь создание Лиги в этот момент положительно безумие или преступление.

Конечно, Лига может Вам ответить: мы в мир русского народа принесем вам такую динамительную [так!] силу, что советская власть напугается и отступит. Но ведь это просто фраза, кот. уже никого не обманет.

Когда «эмиграция» объединяется для этой цели, то, если это не хлестаковщина, она должна пояснить, в чем же ее динамительная сила, где способы ее воздействия, кроме тех атомных бомб, кот. принесут американцы? Действия этой Лиги должны сделать ненужной войну, а не война должна быть необходима, чтоб помочь Лиге. А когда в виде оружия этой Лиги идет «народность», все дело получает такой вид, что для того, чтобы уничтожить Кремль, надо уничтожить Россию. И это такая услуга Советам, такой удар по моральному престижу демократической эмиграции, что можно действительно себя спросить: не стоит ли за спиной увлекшихся демократов - провокатор в пользу Кремля. Я так не думаю, но понимаю, что это возможно, и тогда это получает больше смысла, чем неожиданная интуиция А.Ф.

Но все это Вы знаете лучше меня. Чтоб кончить, только два слова.

Я не знаю, где А.Ф. и Б.Н. Про них спрашиваете, но я ничего не знаю. Здесь нет самых осведомленных - ни Мельг., ни Альп., ни Титова, ни Терпагос. [так!] Видел Кантора, но он ничего не знает.

Возможность каких-то новых сюрпризов мирового масштаба, при кот. и Фордовский Фонд может закрыться, подрезает во мне охоту браться за воспоминания. Но я все же попробовал заняться не планом, а писанием. Написал 1-ю главу. Она еще не переписана, т. к. не поручусь, что не брошу ее в корзину.

Если Вы будете здесь, то я лучше попрошу Вас ее прочитать и сказать, стоит ли мне продолжить. Эта глава, конечно, наименее интересна для посторонних.

Вас. Маклаков

31 Ав[густа]

Новость! Сейчас звонил Тер; я его не видел; он уезжает до Вторника; говорил так по телефону. Он получил письмо от А.Ф. Он (А.Ф.) приезжает в Париж в Сент[ябре]. Судя по письму, он очень доволен тем, что он делает. Очевидно, здесь будет неприятный с ним разговор. Тер очень огорчен тем, что К. делает.

Автограф.

BAR. 5-8.

М.А. Алданов - В.А. Маклакову, 7 сентября 1951

7 сентября 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Не совсем разобрал то, что Вы пишете об американском ген. штабе в связи со статьей в «Хералд Трибюн», но вижу, что в отношении к затее Керенского мы совершенно согласны. В этом и в отношении к войне, разумеется, я вполне схожусь и с Кусковой, и действительно это важные вопросы. Но из того, что она писала в «Н.Р. Слове», я почти ни с чем не согласен. Достаточно Вам сказать, что год тому назад, когда Труман послал войска для защиты южной Кореи и, по-моему, отлично сделал, я получил от нее негодующее письмо: вот, мол, что делают американцы! Я тогда спросил ее, что же Труман должен был сделать. Она совершенно серьезно ответила, что надо было сделать заявление, что больше американцы ничего такого впредь не потерпят.

Вы пишете, что Керенский (я не разобрал, кто об этом сообщил Михаилу Матвеевичу?) очень доволен достигнутыми им в Германии результатами. Я в этом и не сомневался. Все же, как будто там дело уже идет не очень гладко, если судить по прилагаемой корреспонденции, появившейся сегодня в «Нис-Матэн»[1034] (верните, пожалуйста).

А как смотрят другие в Париже на это объединение? Из Америки кто-то мне писал, что «недоумение» (мягко выражаясь) у очень многих полное. Говорят также, что они («Объединение») основывают в Париже ежедневную газету. В это я не очень верю. Разумеется, если бы меня туда и пригласили, я откажусь.

Вероятно, Вы очень скоро увидите Керенского. Вы говорите, что будет неприятный разговор. Да, конечно. У меня их с ним в Нью-Йорке было несколько. Не скрою, я буду чрезвычайно рад, если ВЫ со всем Вашим авторитетом скажете ему все что думаете.

Шлю Вам самый сердечный привет. Осенью увидимся. От Вредена ответа еще нет.

Ваш М. Алданов

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

B.A. Маклаков - M.A. Алданову[1035], не ранее 7 и не позднее 11 сентября 1951 (I)

[Не ранее 7 и не позднее 11 сентября 1951[1036]] (I)

Дорогой Марк Александрович!

Пока пишу только два слова, но не хочу откладывать, чтоб письмо дошло немедленно. Вчера я завтракал с А.Ф. у Тера; сегодня вечером придет со мной говорить tête-à-tête. Мое первое впечатление, что в деле есть много недоразумений, непонимания и, м. б., умышленного перевирания, а с его стороны «неосторожность», а не излишняя вера в свою интуицию. Буду Вам писать после яснее; пока передаю только первое впечатление. Они старой Америке внушают не необходимость войны, а необходимость в случае войны, для выигрыша ее, иметь русский народ за собой. Вот исход дела. Их организация не претендует «возглавлять» - а только желает устанавливать более или менее авторитетно, на какой позиции Амер[ике] нужно стоять, чтобы иметь русский народ с собой. Не вхожу пока в детали по отношению к нему, но важна зависимость от Америки. Он это будет выяснять сегодня.

Вас. Маклаков

Я пока не спорил, а слушал. Но я недостаточно знаком с иностранной прессой, чтоб возражать. Он говорит, что его задача была бороться с теми Америк[анцами], кот. хотят войны - и думают, что и можно выиграть, только по-Олсоповски. т. е. уничтожить Россию: они же стараются внушать, что так ничего сделать нельзя и надо иметь русский народ на своей стороне. Вот на какой площади будто бы идет спор.

Кер., по-видимому, и не подозревает, как здесь была представлена и воспринята его инициатива.

Автограф.

BAR. 5-8.

В.А. Маклаков - М.А. Алданову, Не ранее 7 и не позднее 11 сентября 1951 (II)

[Не ранее 7 и не позднее 11 сентября 1951[1037]] (II)

Дорогой Марк Александрович!

Прилагаю Вам краткое резюме моего разговора с А.Ф. Многие обвинения и подозрения приходится снять. Но опасность того, что эта инициатива будет не понята, изуродована и врагами, и друзьями, остается в полной силе. Хотел бы знать Ваше мнение.

Вас. Маклаков

Возвращаю вырезки.

Краткое резюме разговора 1. «Союз» к войне не зовет и ее не хочет уже потому, что не уверен в возможности разгрома Кремля внешней силой; война может кончиться советизацией всей Европы, т. е. новой консолидацией тоталитаризма.

2. В Америке существуют противоположные и опасные настроения; если одни мечтают о войне и истреблении населения в советской России, то другие о том, чтобы предоставить Россию и Европу собственной участи, заниматься только Азией; на два фронта Америки может не хватить. Оба эти направления опасны для судьбы России.

3. Этим тенденциям противуполагается ставка на русский народ и его освобождение своими силами. «Союз» больше не говорит о внешней войне как толчке для такого освобождения. Как оно произойдет, Союз не предрешает. Нужно только подготовлять для этого нужную атмосферу.

4. Задача «Союза» именно в этом; в Америке он хочет воскресить веру в Россию и русский народ, а в советской России хочет бороться с уверениями, будто Америка - враг России как таковой, хочет ее расчленения и уничтожения. «Союз» ставит задачей бороться и тут и там с подобными взглядами.

5. Для достижения этого предусматривается: а) постановка для Союза Американцами специального мощного радио; б) сговор со всеми эмиграциями, в том числе с национальностями и сателлитами; в) установление при посредстве всего этого связи с Россией и в том числе и с теми представителями советского «аппарата», который против Сталина. Все это только общие линии, а не конкретный план. Он вырабатывается общими силами, в зависимости от хода событий. «Союз» не ставит пока иной задачи, как устранять все то, что этому может мешать, т. е. примирение с большевизмом или мировая война.

6. Создание громоздкого «Союза» было необходимо для того, чтобы в этом движении все увидели антисоветскую национальную позицию России, а не чью-либо личную или партийную авантюру; увидели это одинаково и в Америке, и в России.

7. При такой постановке вопроса многие возражения сами собой устраняются. Но остаются опасения сторон:

а) соглашение противоположных тенденций (единства России с сепаратистами) ведет к недоговоренности, кот. легко раздувать и обличать.

б) Необходимость считаться с американс[ким] общественным мнением, при материальной зависимости от Америки, дает повод утверждать, что русская инициатива хочет служить интересам Америки как таковой.

Письмо - автограф; резюме разговора - машинопись, подлинник.

BAR. 5-8.

М.А. Алданов - B.A. Маклакову, 11 сентября 1951

11 сентября 1951

Все это письмо конфиденциально.

Дорогой Василий Алексеевич.

Нет, я никак не могу согласиться, с «доводами» Керенского (сердечно благодарю за присылку записи). Прежде всего, в них нет решительно ничего нового. Мы тридцать лет (кроме Екатерины Дмитриевны) пишем, что русский народ одно, а большевистское правительство - другое, и что иностранцы должны их различать, что надо бороться с их, иностранцев, тенденциями и т. д. Теперь и власовский «Посев»[1038] (см. прилагаемую вырезку из статьи Кусковой) признает, что это банальнейшее из банальных (и совершенно справедливых) общих мест. Допустим, что в России этого «не знают». Но ведь это десять раз в день повторяет по радио русская секция (во главе с Берлиным) нью-йоркского «Голоса Америки», имеющего все же еще большие технические возможности, чем будущая радиостанция Александра Федоровича. Зачем же он создает станцию? Для этого, право, не стоит.

«Сговор с национальностями и сателлитами»? Но либо А.Ф. и его соратники собираются тех обмануть. - тогда мне с ним, наверное, не по пути, да и, конечно, те не так глупы, - либо же он, еще три месяца тому назад уверявший меня при свидетелях, что у него в 1917 году не было ни малейших разногласий с Милюковым о КОНСТАНТИНОПОЛЕ, а пять лет тому назад одобрявший территориальные достижения Сталина, - теперь «согласен» на расчленение России «под контролем ОН[1039]» (совершенно невозможным и неосуществимым). Особенно же неприятно звучит этот сговор теперь, когда на нем настаивают именно люди, дающие деньги на радиостанции (хотя бы видимого давления, как в Фюссене, теперь не было). Впрочем, я на происхождение денег особенного ударения не ставлю. Главное не в этом.

«Создание громадного "Союза" было необходимо для того, [чтобы] в этом движении все увидели антисоветскую национальную позицию России, а не чью-либо личную или партийную авантюру»!!! Беда этого Союза никак не в том, что он «громоздок». Если б он был в десять раз более «громоздкий» (не совсем понимаю тут это слово), но ДЕЙСТВИТЕЛЬНО состоял только из демократов и либералов, то я относился бы к нему СОВЕРШЕННО ИНАЧЕ. - И не только «всех», а никого А.Ф. не убедит в том, будто в Штутгарте произошло «национальное объединение» (Вы ведь видели статью в Nice-Matin). Напротив, именно это скорее можно назвать «авантюрой», а никак не личные или партийные действия.

Очень сочувствую идее «установления связи с представителями советского аппарата», но не думаю, чтобы это удалось при помощи «Объединения», радиостанции и поднятого на весь мир шума. Кускова думает, Вы писали, что тут уже провокация М.В.Д. - Я этого не знаю и знать не могу. Все же, хорошо зная Керенского, сомневаюсь в его методах предосторожности. В Боевой Организации эс-эров, у народовольцев работали старые друзья, связанные годами тесной близости, - и все же были Азефы и Окладские[1040]. И я не могу отделаться от риторического вопроса: если в СССР «из-за установления связи» польется кровь (тогда потоки крови, в тысячу раз больше, чем могло быть при царях), то «на чью голову эта кровь падет»? Знаю, что вопрос бессмысленный: на чью голову она ни пала бы, человек вытрется и скажет: «Лес рубят, щепки летят» или что-либо другое в том же роде. (Вдобавок, никакого леса они не рубят). Человек-то ведь остается на Западе.

«Течения, в "Союзе" не представленные, получают соблазн исказить»! Не думаю, чтобы участие в этом Союзе вызывало уж такую зависть и чтобы попасть в него было уж так трудно. Но, право, я думаю, что в «искажениях» гораздо больше виноваты друзья Союза и А. Ф-ча, чем их враги. Сегодня получил номер «Н.Р. Слова» от 17 августа. На первой странице телеграмма (прилагаемая) швейцарского радио[1041]. Кто скорее ее дал швейцарскому агентству: враг или друг?[1042] И что же мудреного, если в Нью-Йорке повторяют об этом то же слово, которое еще недавно в письме ко мне употребили Вы: «Хлестаковщина»!

Как будто Ваше, дорогой Василий Алексеевич, отношение к Объединению начинает меняться. Мое НЕ изменилось, но, разумеется, я в мыслях не имею «влиять на Вас» (да и не мог бы). Каждый судит по-своему. Пожалуйста, сообщите мне, как судят Титов, Альперин, Тер-Погосян. Кланяйтесь и им, и Александру Федоровичу, - я его все-таки люблю.

Примите мой самый сердечный привет.

Ваш М. Алданов

Вчера узнал, что в Нью-Йорке скоропостижно скончался Г.П. Федотов. Я очень огорчен: талантливейший был человек.

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

В.А. Маклаков - М.А. Алданову, 17 сентября 1951 (I)

17 Сент[ября 1951[1043]] (I)

Дорогой Марк Александрович!

Я недостаточно ясно выразился; мое отрицательное отношение к Союзу вовсе не изменилось, хотя изложение самим Керенским не совпадало с тем, что про него писали и друзья, и враги. Именно это и заставило меня переизложить его понимание в форме резюме, где, к сожалению, иногда спутаны его слова и мысли с моими возражениями.

Поскольку когда-то Вы спрашивали об отношении к нему наших, то могу сказать, что вчера было у Т.П.[1044] [на] собрании, где он изложил свой план, и ему задавали вопросы; было человек 15. Я шел с тем, чтобы молчать; когда он меня провоцировал, спрашивая, каково мое заключение, -я уклонился, сказав, что пришел его слушать. Но потом, после речи Т.П., кот. с ним не согласился, но старался внушить мысль, что по обстановке иначе делать нельзя, я не вытерпел и обрушился уже на Т.П., говоря, что никто не заставлял Союз признавать принципиальное право на отделение, притом с обязательством меньшинству народности большинству подчиниться. Эта уступка вредная; никто искренности ее не поверит; а если эта уступка не народности, а америк. - то еще хуже. Потом говорили и другие в подобном же смысле, именно, что на нее пока никто не пойдет. Очень хорошо и ярко говорил на эту же тему Татаринов. Но дело не в этом! Как теперь из этого выйти? Мне его жалко. Думаю, что он понимает сам, что увлекся и переборщил. Мне он не возразил ни одного слова, тем более что я возражал формально не ему, а его заступнику Теру.

Но агитация против него идет страшная - справа и слева. Сегодня я был на панихиде в память Столыпина (это мне, конечно, поставили в вину); там раздавали листовку за подписью «один из читателей "Рус. Мысли"». Ругали К., не лучше издателя, а заодно и «Рус. Мысль» за то, что она его воззвание напечатала, а Вел. Кн. Владимира[1045] - нет. Как из этого выйти ему? Вот чего я не вижу. Хотелось бы, чтоб это вышло не демонстративно, не заметно, но о нем слишком нашумели, и что ни делай - все будет плохо.

Во всей этой истории у меня не было никогда колебания в том, что затеяно зря; что никаких приемов борьбы со Стал[иным], кроме радио, нет, что для борьбы программной отдать Россию [слово нрзб] народностям есть предательство интересов, и что помощь Америки создаст нам некрасивое положение. Но сейчас я не вижу, какой из этого положения для Союза лучший исход, а в частности для А.Ф. Нам легко туда не идти! Но что делать тем, кто это затеял и уже нашумел? Признать свою ошибку, но как же именно можно признать, не унижая себя и не делая себя ридикюльным? Ведь они оказываются в полном недоумении, и не знаю, чем бы я мог быть полезен. Не решусь его убеждать, чтоб он вышел из Союза. Да ведь он заметной роли играть в нем больше не хочет. И, вероятно, мое нападение на его план лишит меня возможности дружески на него повлиять.

Вас. Маклаков

Автограф.

BAR. 5-7.

В.А. Маклаков - М.А. Алданову, сентября 1951 (II)

[17 сентября 1951[1046]] (II)

Дорогой Марк Александрович!

Прибавлю несколько соображений.

Я не могу переварить принципиальное право «народности» самоопределяться вплоть до отделения. Не признаю правильности раздроблять целое государство с желанием его потом соединить как федерацию. Они не скрывают от нас, что все это делается только чтобы оттолкнуть тех, кто вопреки нам признают за «народностями» это право и потому являются в сущности врагами России как таковой. И в этом мы им уступаем! Этим мы подвергаемся таким жестоким упрекам и здесь, а может быть, и [в] России, что вредно и опасно.

С другой стороны - провал нами этого плана может усилить те опасные настроения в Америке, о кот. я вчера понял со слов А.Ф.

Это тоже вредно.

Какой лучший выход? Мне кажется, что ни присоединиться нам к ним нельзя, ни проклинать их не следует. Нужно, чтобы они умерли собственной смертью, от недостатка сочувствия, кот. можно объяснить по-разному, [два слова нрзб] организованности общества, чем от неприятия их положения: когда посмотришь, что говорят и пишут их враги, то совестно очутиться вместе с ними. А главное: тот, кто этому плану помешает, должен ответить, на что же он надеется? И что надо эмиграции, особенно новой, делать. Бездействие не есть действие в иные минуты.

В. Мак.

Автограф. BAR. 5-7.

М.А. Алданов - В.А. Маклакову, 18 сентября 1951

18 сентября 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Я с ужасом прочел в постскриптуме Вашего письма сообщение о том, будто бы скончался Карпович. Всей душой надеюсь, что это неверно. В парижском «Хералд Трибюн» ни вчера, ни сегодня, ни в предшествовавшие дни об этом не было ни слова. Правда, там ничего не было и о кончине Федотова, но Карповича в Америке знают больше. Я как раз вчера получил от Мих[аила] Михайловича длинное письмо, которое при сем прилагаю, - я все равно хотел его Вам послать (в доверительном порядке): в нем я отчасти нахожу объяснение тому, что Вреден мне пока не ответил и что ни с Вами, ни с Буниным, ни со мной (и ни с кем) пока не заключают договора о книгах. Пожалуйста, верните мне это письмо. И, главное, если Вы что-либо еще узнаете о Карповиче, пожалуйста, тотчас мне сообщите. «Возрождение» могло бы узнать это только из телеграммы: кто-либо из общих друзей в Нью-Йорке мне, верно, немедленно сообщил бы это по воздушной почте (ведь, насколько я мог разобрать, Вы говорите, что этот слух идет из «Возрождения»?)

К несчастью, не разобрал и половины Вашего письма, в частности и всего того, что Вы пишете о совещании у Михаила Матвеевича. Вероятно, Вы находите неудобным диктовать такие вещи машинистке? (хотя на нашу милую Лялю Штром, думаю, всецело можно положиться, если Вы попросите ее молчать). Не хочу Вас утомлять, но Вы мне оказали бы большую услугу, если бы по телефону попросили либо Александра Андреевича, либо Михаила Матвеевича хотя бы кратко (а лучше подробно) известить меня о прениях на этом заседании. Я был бы им чрезвычайно благодарен. Кто именно ЗА позицию А. Ф-ча из парижан?

Не скрою, я очень, очень рад тому, что Вы по-прежнему относитесь отрицательно к действиям Александра Федоровича (Вы знаете, что я никак не «враг» ему лично, напротив). Но аргументации Вашего письма я не разобрал, как ни старался: самое важное было неразборчиво!

Мне пишут из Нью-Йорка, что Николаевский вернулся со съезда в Германии чрезвычайно недовольный им и будто бы, в частности, давлением, оказанным «Комитетом Лайонса»[1047]. За достоверность НЕ ручаюсь. Пожалуйста, никому этого не говорите.

Не сердитесь, что пристаю к Вам за информацией: меня все это не только интересует, но даже почти волнует.

Шлю Вам сердечный привет.

Ваш М. Алданов

Для объяснения письма Карповича сообщаю Вам (хотя это Вам и малоинтересно) следующее. Если Вы помните, Бунин ушел три года тому назад из «Нового Журнала» вследствие комического (по существу), оскорбительного по содержанию, письма, написанного ему М. Цетлиной. Из солидарности с Буниным ушел тогда же и я. Теперь, имея возможность издавать журнал на деньги Фордовской организации, Карпович от Цетлиной естественно освободился совершенно (она больше никто), после чего сначала меня устно в Нью-Йорке, потом Бунина и меня письменно настойчиво просил в журнал вернуться. Мы оба приняли его приглашение.

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

В.А. Маклаков - М.А. Алданову[1048], 19 сентября 1951 (I)

[19 сентября 1951[1049]] (I)

Дорогой Марк Александрович!

Пишу от руки, чтобы не откладывать. Возвращаю Вам письмо Карповича. Слух о смерти, наверное, не верен. Его на «совещании» принес Кантор как известие, сообщенное в «Возрождении», вернее, идущее оттуда. Никто из бывших на Совещании (в Пятницу) ничего про это не слыхал. Сколько мы ни спрашивали здесь - тоже. Получив Ваше письмо, сегодня утром я звонил Кантору. Он ответил, что подтверждения не имеет и что это известие сообщил один из администраторов «Возрождения», кот. сам телеграмму не видал, а от кого-то слышал. Очевидно, вздор.

О Совещании напишу Вам подробнее на машинке. Но сейчас скажу: никто с ними не пойдет; больше других его поддержал Тер, но так, как веревка повешенному. Кускова рвет и мечет. Мне его жалко. Не знаю, что ему посоветовать, чтоб бросить это дело с наименьшим уроном.

Преданный Вам В. Маклаков

Автограф.

BAR. 5-7.

В.А. Маклаков - M.A. Алданову, 19-20 сентября 1951 (II)

19 Сентября [1951[1050]] (II)

Дорогой Марк Александрович,

Я передал Ваше желание и Теру, и Титову, но хочу и сам вкратце Вам осветить происшедшее на собрании в связи с тем, что происходило вне его.

Первоначально весь план представлялся так: Союз по-прежнему принимает войну, не хочет ей мешать, но хочет обеспечить помощь Америке со стороны народов России. Для этого он и вырабатывал программу, которая была бы приемлема для Америки и соблазнительна для народов России. Создается русско-американский комитет, кот. будет руководить всеми антибольшевистскими силами в самой России и за рубежом. От этого плана, каким нам его рисовали, осталось немного.

Войны Союз не хочет и сам боится ее. Никем не собирается руководить. Надеется на внутренние процессы. Но так как в Америке общественное мнение становится уже русофобным, а в России, слушая это, начинается американофобия, то Союз и хочет пропагандой бороться с этим настроением, воскресить старую американско-русскую дружбу.

Для этого и только для этого Комитет и создан. Это я изложил в тех тезисах, кот. Вам послал. Когда в частных разговорах с А.Ф. я ему указывал, что их программа санкционирует расчленение России, он показал мне постановление Союза, где они обязуются с этим бороться, считая его одинаково вредным и для России, и для народностей. Тогда в нашем разговоре наедине я не выяснил, будет ли это постановление их напечатано и как согласовать его с программой? Боялся побудить его это постановление отменить. Хочу Вам сказать предварительно, что все, с кем я говорил до собрания, смотрели на этот план скептически, если не отрицательно; что он никого не приглашает к Союзу присоединиться, занимал позицию защитительную. Перед собранием я предупредил Тера, что прошу меня не «провоцировать», иначе стану ему возражать. Он сказал, что это вполне понимает, и меня не тронут. Кер. говорил со многими наедине, раньше, чем состоялось собрание. Все были в курсе. На собрании он изложил цель Союза, подчеркивая, что не будет говорить о том, как Союз видит свержение Кремля, тем более, что это зависит от обстоятельств. Союз будет только готовить для этого атмосферу обычными средствами пропаганды, а в частности получив в свое распоряжение радио. Окончив изложение, предложил задавать вопросы. В вопросе о нежелательности расчленения мы были особенно тем сильны, что он в нем с нами был согласен и прочел то постановление, кот. читал конфиденциально и мне. Все шло так гладко, что он обратился ко мне со словами: дайте Ваше заключение! Я уклонился, сказав, что пришел только слушать.

Настроение переменилось с выступлением Тера. А.Ф. на другой день мне сказал, что оно было очень для него интересно своей новой информацией. Тер стал его план защищать, доказывая, что в данных условиях это полезно. Он будет говорить только о Кавказе. Если не признать за тамошними народностями прав на самоопределение вплоть до отделения, то они могут поддаться на происки турок и присоединиться к ним, о чем там хлопочут. Потому де Союз вынужден был занять такую позицию.

Я обещал не возражать Кер., но не Теру, и ему я ответил. Указал на странность позиции; что для того, чтобы сохранить единство России, провозглашают от ее имени право народностям от нее уходить и уводить с собой несогласное меньшинство; что такая уступка народностям идет так далеко, что никто искренности нашей не поверит и увидит в этом лицемерный маневр, кот. не увеличит к нам уважение. А если эта уступка делается не для них, а для Америки, то тем хуже; что мы жертвуем Россией Америке и получаем с нее деньги. Это даст возможность дешевой, но опасной пропаганде против нас.

Это было прямое возражение против всего плана, хотя я несколько раз подчеркивал, что самого плана не осуждаю, но опасаюсь, что излишними уступками он сам себя компрометирует.

Я хотел Кер. не унижать. Мне он ничего не ответил, но стали нападать и другие; между прочим, Вырубов, Вольский и Татаринов. Татаринов сказал очень хорошую и сильную речь, указав, что наши позиции дают Сталину возможность, как в 1941 году, выступить защитником единой России против ее расчленения; и ему К. ничего не ответил. Оговариваюсь, что мой слуховой аппарат плохо действовал, и многое я мог не расслышать. На другой день я спрашивал К., как мог Мельгунов после его статьи в «Возрождении»[1051] подписать их декларацию? А К. упрекал Мельгунова, что он раньше его делал ненужные уступки «народностям», и этим заставлял его их принимать. А жена Мельг.[1052] говорила одному близкому человеку, будто Мельг. объявление о народностях не подписывал и вообще об этом будет статья в ближайшей книжке «Возрождения». Вообще К. никого не увлек; тороплюсь хоть это Вам сообщить, а на днях увижу Вольского; он написал, что придет поговорить об этом собрании. Мне ясно, что ничего полезного не выйдет из этого плана. Но как спасти лицо Кер. и публично его не топить? Это превышает мое воображение: или простое воздержание от всяких выступлений и заявлений? Но он будет продолжать, а на чем-нибудь может оборваться? Боюсь скандала с Мельгуновым, кот. поставил себя в фальшивое положение.

Припоминаю следующих участников собрания:

[Слово нрзб], Вольский, Вырубов, Берлин, Титов, Рубинштейн, Ерухманов, Кровопусков, Тер-Погоссиян [так!], [Армякин?], [слово нрзб], Татаринов, Кантор.

Другие, с хорошими ушами, напишут Вам лучше.

Преданный Вам В. Маклаков

20 Сент[ября]

Сейчас получил еще письмо от Кусковой. Она продолжает негодовать, что тоже не знает, как исправить зло, кот. уже сделано. Письмо подтверждает то, что Вы слышали об Америке. Выписка: «Только что в №30 Власовского "Голоса народа" опубликовано новое заявление Амер[иканского] Ком[итета]. А в нем черным по белому: "Комитет предполагает держаться в стороне, предоставляя все поле конкретной деятельности русской объединенной организации, через которую он будет направлять свою материальную помощь и дружеское руководство"...»

И она негодует: «...неужели эта организация уже теперь стала бессильна, что не могут влиять даже на редакцию. Заявление какого-то неведомого и вовсе не авторитетного Амер[иканского] Комитета». И т. д. И она, Е.Д., думает, что «такое унижение русских именно Комитет делает сознательно, для каких-то своих целей. Но русские-то!..»

А практически, что из этого следует делать? Она пишет: «Конечно, проваливать эту затею мы, ее противники, никоим образом не должны. Это надо было делать раньше, если б участники ее прислушивались к добрым советам...»

Но что же делать сейчас, чтобы не брать на себя ответственность за них и не очутиться в лагере Чухновых и т. п.? Я не вижу; так вопрос на собрании, конечно, не ставился.

Сейчас узнал, что Мелъг. возмущен Кер. и Ам[ериканским] Ко[митетом], кот. будто бы без него и его согласия опубликовал программу Соглашения не так, как она была принята. Следующий № его газеты (не «Возрож[дения]») будет целиком посвящен этому вопросу. Но это пахнет домашним скандалом.

Машинопись. Подлинник.

BAR. 5-8.

М.А. Алданов - В.А. Маклакову, 20 сентября 1951

20 Сентября 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Вы бесконечно обрадовали меня сообщением о том, что слух о кончине Михаила Михайловича оказывается неверным.

Сегодня получил прилагаемое письмо Александровой, заведующей литературным отделом Фордовского издательства. Как видите, опасения Карповича были преувеличены. На всякий случай напоминаю Вам, для Вашего ответа им, их имена и отчества: Вера Александровна Александрова, Николай Романович Вреден.

Мне тоже очень жаль Александра Федоровича лично. Прочел хорошую статью Лебедева и об его, Керенского, большой ошибке и об отвратительной травле, поднятой против него в Германии[1056]. Не знаю, получаете ли Вы «Н.Р. Слово». Прилагаю статью.

Прилагаю также статью о солидаристах в «Нью Лидер»[1057]. Это самый антибольшевистский (левый) журнал в С. Штатах[1058]. Кто такой Фред Форрест, не знаю. Если ВЫ хотите (для подкрепления Вашего совета) показать Александру Федоровичу эту статью, я ничего против этого не имею; она мне не нужна. Кланяйтесь ему от меня и моей жены. Письмо Александровой, пожалуйста, верните мне.

Сердечно Вас благодарю за обещание написать мне о совещании. Очень прошу извинить, что так Вас утруждаю. Жду с нетерпением.

Ваш М. Алданов

Когда Вы будете отвечать Вредену и Александровой, я не советовал бы писать о двух томах. Они, вероятно, обязательства на два тома принять пока не могут. Если же у Вас выйдет два тома (что ведь тоже еще неизвестно) то они позднее примут и второй.

Думаю, что Бунин согласится печататься по новой орфографии и возьмет свой ультиматум назад. Мне тоже было бы гораздо приятнее печататься по старой, и я просил об этом Вредена, но ультиматума я не ставил и убеждал Ивана Алексеевича не ставить.

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

В.А. Маклаков - М.А. Алданову, 23 сентября 1951

Воскресенье [23 сентября 1951[1059]]

Дорогой Марк Александрович!

В Четверг утром я послал Вам письмо, вечером того же дня письмо от Вредена и Александровой, а в Пятницу утром Ваше второе письмо от 20 сен[тября]. В тот же день, т. е. 20, встретил А.Ф. за обедом у Л. Тесленко[1060], кот. гораздо раньше меня приглашала, так что встреча с А.Ф. была мне сюрпризом, и там ни о чем серьезном с ним говорить не пришлось.

Возвращаю Вам письмо Александровой и заметку Н.Р.С. - о Керенском. Вырезку из New Leader оставляю пока у себя, чтоб ему показать. Он обещал меня повидать перед отъездом.

Вреден мне написал очень любезное письмо о том, что уверен, что моя книга будет интересна и что программу он передал Александровой. Она будет мне писать о подробностях. Словом, письмо любезное, но без содержания. Разве если считать содержанием заключительные слова: «Если я могу быть в чем-нибудь Вам полезен в этом отношении, пожалуйста, напишите мне».

Я ему тогда же ответил благодарностью, но прибавил, что я не так уверен, как он, что книга будет интересна для большой публики, что мне случалось рассказывать друзьям отдельные ее эпизоды, и это было для них интересно; но это друзья, кот. интересовались мною. Не знаю, покажется ли это интересным для публики, и предпочитаю сделать эту оговорку здесь же, заранее.

Вы меня, может быть, за эту оговорку осудите, но я не могу иначе поступить. Но меня смутило письмо Александровой; ей отвечу я завтра. Она подтвердила получение плана Воспоминаний. Затем пишет буквально следующее: «Просим Вас сообщить нам, когда Вы смогли бы прислать нам рукопись Ваших воспоминаний. С своей стороны обещаем как можно скорее ознакомиться с их содержанием, чтоб вопрос об их издании мог бы быть поставлен на обсуждение Совета».

По-видимому, она думает, что рукопись уже готова или близка к окончанию. Но ведь это не так. Я хочу ей ответить, что обсуждал содержание воспоминаний, поэтому и мог представить их план; но писать их не начинал, пока не знаю, будет ли такой план им приемлем. Если же они его одобрят, то попрошу дать мне знать, к какому времени по издательским соображениям нужно будет рукопись закончить. Если она назначит срок слишком короткий, я оставляю за собой право его не принять и тогда к писанию не приступлю. Но если я его приму, то к сроку непременно окончу. Во всяком случае ей такой срок назначить легче, чем мне.

Сегодня у меня был Аджемов; он сказал, будто Церетели дали срок на 2 года. Так много я не прошу. Но она, по-видимому, думает, что я план брал из готовой уже рукописи и что мне остается только ее переписать и послать? Это полное извращение отношений; начинают не с плана, а с присылки рукописи, до заключения контракта, Не ей, а Вам я скажу; что я сейчас загодя уже начал писать - самая неинтересная часть, банальная, о гимназии. Интерес начнется со «студенчества» -и усилится к «адвокатуре». Это же только предисловие, кот. я, м. б., вовсе не кончу. Но нужно его переписать и дать полежать, чтоб я сам его прочел как нечто новое. Но начинать писать, не зная, одобрен ли план, писать с риском, что это вовсе по содержанию к ним не годится, я бы не решился.

Но довольно об этом. Посмотрю, что они мне ответят. Я уже Вам писал, что не впаду в отчаяние, если эта работа не состоится.

Хочу еще добавить 2 слова о Кер.

Ему кто-то сказал, что я получил письмо от Кусковой, и просил меня его ему показать. Так как там никаких личных выпадов на него не было, и, отказывая его показать, я бы заставил его подозревать в нем нечто худшее, так что я показал. Он его молча прочел, иногда улыбаясь, и кончил, что он ничего не понимает. Это было у Тесленко, и заводить публично разговор я не хотел.

Он напал на Кровопускова за то, что тот говорил о Мельгунове - на собрании у Тера. Надо было отрицать просьбу никому об этом собрании не рассказывать; это правда. Конечно, к Вам это не относится, т. к. Вы бы были приглашены, когда были в Париже. Но все-таки предупреждаю Вас об этом, чтоб не шло дальше. Но Мельгунов грозится, что в ближайшем № «Демокр.»[1061] - т. е. его газеты - будут несколько статей на эту тему. Это не облегчит его дело.

Вот Вам некоторые дополнения к предыдущему письму.

Да, Вольский очень отрицательно относится ко всей затее, но думает, что невозможно было не сделать только словесные уступки народностям, вернее, не им, а их вождям; что до русофобства - там очень сильно, хотя почвы под собой не имеет. Не знаю. Поверил бы документу.

Вас. Макл.

Вольский дал мне прочесть изложенные им воспоминания о его встречах с Лениным, с кот. он был очень близок пока не рассорился. Очень интересная книга. Вот что Вам бы издать, а не мои воспоминания. Они будут иметь гораздо больший успех, чем мои.

Автограф.

BAR. 5-7.

М.А. Алданов - B.A. Маклакову, 24 сентября 1951

24 сентября 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Наши письма скрестились. Сердечно Вас благодарю за интересное сообщение о совещании. Отвечу, как только получу письмо Титова и Тер-Погосяна, если они действительно напишут. Тогда все будет еще яснее. Пока мне кое-что неясно.

Теперь пишу лишь несколько слов, чтобы узнать, получили ли Вы письмо Вредена и Александровой? Что именно они пишут? Что Вы ответили? Я позавчера получил от Вредена длинное письмо. Выписал бы Вам цитаты о русской колонии в Нью-Йорке, но пришлось бы писать от руки (он мне всегда пишет по-английски), у меня нет английской машинки, а мой почерк не намного лучше Вашего. Н[иколай] Р[оманович] сообщает, что заключать контракты и платить авансы они начнут только с 1 ноября.

Шлю сердечный привет и лучшие пожелания. Передали ли Вы мой привет Керенскому? Если и забыли, то беды нет.

Ваш М. Алданов

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

М.А. Алданов - В.А. Маклакову, 26 сентября 1951

Все это письмо конфиденциально

26 сентября 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Наши письма опять скрестились. Чрезвычайно Вам благодарен за новое сообщение о Союзе (или Совете).

Повторяю, я искренно рад тому, что никто из собравшихся на заседании у Михаила Матвеевича не выразил сочувствия новой затее Александра Федоровича. И я совершенно согласен с тем, что говорили Вы и, по-видимому, другие участники собрания. Одно меня огорчает, хотя, быть может, Вы просто об этом не написали, считая это само собой разумеющимся. Судя по Вашему письму (я ведь опять много в нем не разобрал), прения сосредоточились на вопросе о недопустимости той части новых взглядов Керенского, согласно которой всякий, кто пожелает, может из состава Российского государства выйти («вплоть до отделения»). Повторяю, я вполне, как Вы знаете, согласен с тем, что это недопустимо. Не могу понять Мельгунова, - еще недавно он ведь поносил всех тех, кто считает формулу «вплоть до отделения» приемлемой.

Но еще гораздо менее могу понять Керенского. Я Вам писал, что три месяца назад он меня уверял, будто у него в 1917 году не было никаких разногласий с Милюковым по вопросу о Константинополе и проливах и что пять лет тому назад, после победы, он в частных разговорах одобрял и приветствовал все территориальные приобретения советского правительства. Таким образом, тогда ему были нужны Константинополь и Кенигсберг, где никто ни одного русского слова не знает. Теперь же он «согласен» на отделение Киева, Харькова, Баку, Тифлиса, быть может, и Сибири (сепаратистское движение можно создать где угодно)! Это бывший глава русского правительства! Правда, он русским эмигрантом тут же показывает другую бумажку: все пять групп Совета «не сочувствуют такому отделению». Только еще не хватало, чтобы он этому сочувствовал! В сочувствии расчленению России его никто не подозревает, слава Богу. Совершенно достаточно, что он на него «согласен». Теперь, конечно, его согласию грош цена. Но в свое время этот вексель будет ему показан. Добавлю, что подобный пункт программы можно было выработать и пятнадцать, и тридцать лет тому назад. Но тогда он об этом и не думал. Незачем себя спрашивать, почему, зачем и для чего (или для кого) это сделано теперь: ответ достаточно ясен.

Тут мы все согласны. Мое некоторое недоумение относится к другому. Неужели же на собрании говорилось только об этом? А как же все другое в новой затее Александра Федоровича? То, о чем мы с Вами переписывались и в чем, кажется, мы били согласны? Кое о чем с полной ясностью сказал в своей хорошей мужественной статье Вл. Лебедев (я вообще не так уж его люблю). Кое о чем уже три года ведется ожесточенный спор в Нью-Йорке. И прежде всего пределы состава участников будущего Совета? Объявление их всех демократами? И все остальное? Неужели об этом вообще не было речи? Или же в этом некоторые были с Керенским согласны?

Вы говорите, что не хотели «топить Керенского». Не понимаю Вашей мысли. Чем же Вы его потопили бы, если б Вы сказали ему со всей ясностью, со всем Вашим громадным авторитетом, все то, что Вы думаете об его затее? Ведь иначе он будет иметь право думать, что Вы в общем ей сочувствуете, и будет иметь право говорить об этом: «Разошлись, мол, только в вопросе о формуле "вплоть до отделения", -"но ведь и я ей не сочувствую, мы только дали на нее согласие"».

Повторяю, впрочем, что я, вероятно, не имею полного представления о том, что было на собрании у Тер-Погосяна и о Ваших возражениях. Мне трудно поверить, чтобы А. Ф-чу удалось у Вас возродить идею Зарубежного Съезда первых лет эмиграции, притом никак не в лучшем ее варианте. Там, по крайней мере, все было правдивее и честнее, и никакого давления не было, как и не было «недоговоренностей». Он Вам, например, говорил, что «принимает» войну, но не хочет ее. Что такое значит «принимать» войну? Как можно ее не принимать, если она будет? Можем ли мы, например, «не принимать» холеру или землетрясение? Относительно же того, как они «не хотят» войны, у меня есть свое мнение, и я Вам о нем писал. Зензинов в моем присутствии на собрании, на котором председательствовал еще здравствующий и известный Вам A.B. Давыдов[1062], прямо сказал, что он хочет войны, -и ему, по крайней мере, делает честь его прямота. Абрамович печатно высказался за превентивную войну, - и это делает честь его мужеству. Мы с Вами действительно «не хотим войны» по-настоящему, а А.Ф., увы, составляет себе алиби. И вообще у них больше ничего понять нельзя. Прилагаю статью Далина, на случай, если Вы ее не читали. Далин входит в Лигу, Лига входит в Совет с солидаристами. И вот что он о них пишет!

Еще раз очень Вас благодарю и шлю самый сердечный привет.

Ваш М. Алданов

Что же именно Вам написал Николай Романович [Вреден], и что Вы ему ответили?

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

В.А. Маклаков - М.А. Алданову, 28 сентября 1951

Париж 28 сентября [1951[1063]]

Дорогой Марк Александрович.

Пишу на машинке, зато покороче.

На последний вопрос, что я ответил Вредену и Александровой, посылаю Вам копию моих ответов. Только верните мне их.

Вас удивляет, что мы не уличали самого Керенского в противоречиях. На такие улики он ответил бы кратко, что обстоятельства переменились. Но главное не в этом. Прения шли по докладу его. Я не мог бы его уличить в его противоречиях, т. к. о том, как он относится к Милюковским настояниям на Константинополе я узнал только из Вашего конфиденциального письма, кот. Вы просили никому не показывать. А сам он этого не повторял.

Я не хотел топить Керенского, на собрании, но у меня с ним было два свидания с глазу на глаз, и тут я все ему сказал, включительно до впечатления, которое производит его зависимость от Америки. Я не совсем понимаю из Вашего письма, что мы должны были ему говорить. Мне кажется, что я ему все сказал, и он после этого здесь в русской среде не ищет союзников, только среди Армян и Грузин. И конечно на Керенского можно было бы очень нападать, но ведь не стоило за то, что он теперь говорит, а за то, что говорил в 1917 г. «Самоопределение до отделения» - ведь это формула тогдашнего времени. И тогда он соглашался на это, теперь же изображает это в виде уступки. Но ведь не будем же мы его упрекать, что он это больше не знает.

А на что нужно было еще напирать, если он от войны отрекается?

И что Вы называете возрождением «Зарубежного Союза»? Общего в том и другом - только наивная уверенность, будто объединение даст моральную силу объединившимся. Конечно, это преувеличение. Это мы ему говорили, но он утверждает, что у него есть связи с Ди Пи, что он говорит от имени антибольшевиков. В этом я не могу ни его поддержать, ни опровергать, т. к. сам их вовсе не знаю. А не хочу я его «топить» уже потому, что против него так бросаются справа, что не хочу оказаться с ними в компании. И если бы я искренно ему все говорил, я бы сказал, - «вы ничего этой политикой не достигнете, а себя замараете». Но такой подход не очень убедителен для тех, кто замарать себя не боится. А он ведь таков и всегда был таков.

Я не знаю, почему Титов и Тер Вам еще не написали. Разве будут ссылаться на то, что было условлено о всем том, что произойдет на Собрании не рассказывать. Это было предварительное замечание К., но ведь это не относится к нашей группе.

Сюда приехал Болан из архивной комиссии[1064]. Вернется надолго в ноябре. Я ему дал Ваш адрес.

Вы, по-видимому, не понимаете, почему я не хотел К. топить в здешнем общественном мнении. Я себе этой цели не ставил; я хотел только, чтобы никто за ним не пошел, и этого мы достигли. Какие аргументы для этого выставили, было неважно; упрекать его в том, что он стал прислужником американцев - мы не считали справедливым: для него вопрос был не в том. Но как можно было покончить эти затеи без скандала и его ошельмования? Я и сейчас не вижу, как это можно было бы сделать без шума, после того, как шум около дела уже возник. Для меня было ясно, что из затеи ничего выйти не может. А не только самим не идти, но и других от этого отговаривать, значило представить это дело в том виде, в каком его изображал правый лагерь.

Это было бы несправедливо, и этого мы не хотели. Потому было достаточно в него не идти, не объявляя публично причину. Потому мы никаких прений не хотели.

Машинопись. Копия.

HIA. 2-17.

М.А. Алданов - В.А. Маклакову, 2 октября 1951

2 октября 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Возвращаю Вам копии Ваших писем к Вредену и Александровой. Поистине Вы сделали все для того, чтобы помешать принятию Вашей книги. Надеюсь все же, что Вам это не удастся. Узнаю Вас в этой скромности, но, право, Вы напрасно говорите Вредену, что, быть может, Ваша книга не будет интересна. Тут никакого «ка де консианс»[1065] не должно было быть. Если он обязан переводить все письма авторов своим американским коллегам, то буду надеяться, что он им покажет и мои письма о Вас. Сам он Вас, слава Богу, достаточно знает, как все русские, но он там не один. Я сегодня опять ему написал. Ведь я имею право писать ему о Вашей книге и о Вас, что мне угодно. И у меня этого «ка де консианс» о Вас нет. Я не ссылался на Ваше письмо к нему.

Относительно Александра Федоровича у нас недоразумение. Я вовсе не предлагал, чтобы Вы «публично объявляли» и т. д. Напротив, я Титову писал, что и по моему мнению выступать против него В ПЕЧАТИ теперь не следует, - именно по той причине, какую указываете Вы: потому что теперь крайние правые (с не-крайними правыми он в дружбе) ведут против него травлю. Это я написал Александру Андреевичу уже несколько дней тому назад, т. е. до получения Вашего сегодняшнего письма. Вам же я написал следующее: «Чем же Вы его потопили бы, если б Вы сказали ЕМУ со всей ясностью, со всем Вашим громадным авторитетом, все то, что ВЫ думаете об его затее? Ведь иначе он будет иметь право думать, что Вы в общем ей сочувствуете, и будет иметь право говорить об этом». Так как Вы пишете, что Вы ему все это и сказали, то у нас разногласий нет. Но Вы недоумеваете: что мы должны были ему еще говорить? По-моему, то, что сказали Вл. Лебедев и американец Фред Форрест (показали ли Вы Керенскому статью Форреста? - покажите непременно).

Конечно, Вы не смогли ссылаться на то, что я в частном порядке сообщил Вам о прежних высказываниях Александра Федоровича. Что же касается его (или их) нынешних резолюций, то я лишь указывал на то, что вторая бумажка («мы отделению не сочувствуем») ровно ничего не меняет. Достаточно вполне того, что они на это письменно (или даже печатно?) согласились. Надеюсь, что на собрании у Михаила Матвеевича это было сказано.

Кстати, об этом собрании. Если я правильно разобрал Вашу страницу, написанную от руки, это Иоллос[1066] (я сначала было прочел: Каллаш!) поместил о нем заметку в швейцарской печати? Откуда же он узнал? Я несколько лет с ним не переписывался и не знал, что он интересуется такими вещами. Или, быть может, Вы говорите не об Иоллосе, а о ком-то другом? Заметки Титов мне не присылал, но я уже дней шесть тому назад получил от него сообщение о собрании у Тер-Погосяна, за которое (сообщение) очень ему, как и Вам, благодарен.

Ваше сообщение о Мельгунове очень забавно. Я тоже прочел последний номер «Российского Демократа» и тоже никак не вынес впечатления, что он от резолюции отгораживается[1067]. Прежде хоть Сергею Петровичу нисколько не были свойственны «недоговоренности» и фигура умолчания. Но ему хоть, по-видимому, в отличие от Керенского, неловко.

Сегодня я получил новое, тоже очень милое, письмо от Вредена. Он мне сообщает, что ввиду все новых юридических формальностей заключение договоров с авторами откладывается до конца ноября. Но я страшно рад, что Вы начали диктовать воспоминания. Как идет работа? Разумеется, Вы имеете полное право вставить в книгу и все то, что когда-то напечатали из воспоминаний.

Шлю Вам самый сердечный привет и лучшие пожелания.

Ваш М. Алданов

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

М.А. Алданов - A.C. Альперину, 4 октября 1951

4 октября 1951

Дорогой Абрам Самойлович.

Александр Андреевич уже, наверное, Вам прочел и, быть может, обсудил с Вами мое недавнее письмо к нему. Сегодня мне мой приятель Г.М. Лунц прислал по воздушной почте прилагаемую статью Далина в «Н.Р. Слове»[1068]. Мне эта статья очень неприятна. Я с Далиным не близок и в очень многом с ним расхожусь. Да и в вопросе о формуле «Самоопределение вплоть до отделения» он, очевидно, занимает позицию прямо противоположную моей. Думаю, что он несправедлив и по отношению к Александру Федоровичу, которого я люблю, хотя в столь многом с ним разошелся. Далин был одним из главных создателей Лиги, проработал в ней три года и, по-моему, он не должен был бы так о ней писать. По-моему, он не должен был так писать и о «Комитете Лайонса». Я лично знаю большинство его членов и не имею ни малейших оснований считать их непорядочными людьми. Они американцы и защищают ту позицию, которую теперь считают полезной для Соединенных Штатов. Но статья Далина вызвала в Нью-Йорке сенсацию. Он выдающийся человек и имеет, благодаря своим книгам, большое имя в Америке, в частности и в Вашингтоне, где эту статью прочтут и будут обсуждать. Поэтому я нахожу полезным Вам ее послать. Если Вы будете ее показывать нашим друзьям, то, пожалуйста, излагайте при этом и содержание моего настоящего письма (или, еще лучше, прочтите его). Не знаю и того, кого именно имеет в виду Далин в отчеркнутой мною части статьи. Не знаете ли Вы?

Все это чрезвычайно печально. Мы все стары, для каждого из нас началась последняя глава жизни, и много лучше было бы всем этим не заниматься. Не наша вина. Я все больше рад тому, что, в полном согласии с Вами и Александром Андреевичем, три года тому назад отказался войти в Лигу.

Татьяна Марковна и я шлем Вам самый сердечный привет.

Ваш М. Алданов

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

М.А. Алданов - B.A. Маклакову, 12 октября 1951

12 октября 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Простите, что по нездоровью не сразу Вам ответил. Возвращаю Вам копию письма Александровой. Делаю из него вывод, что они твердо решили выпустить Ваши воспоминания. Едва ли мне нужно говорить, как я этому рад.

Я слышал, что Болан просил Вас отдать ему Ваш архив. Очевидно, дело идет о передаче его тому самому Бахметевскому Архиву, в котором мы с Вами состоим членами Правления? Я не знал, что они поручили Волану привезти из Европы материалы. Слышали ли Вы что-либо о нашем Архиве? Кто заменил покойного Бориса Александровича [Бахметева]? Быть может, Болан Вам что-либо о нем сообщил? Со мной он пока не сносился.

Вероятно, Вам Абрам Самойлович прочел сенсационную статью Далина с заявлением об его уходе из Лиги[1069]. Вероятно, последуют ответы, - быть может, требование суда чести или просто суда, - не знаю. Очень все это тяжело. Я писал об этом Абраму Самойловичу. Какое Ваше впечатление?

Статья Форреста мне совершенно не нужна. Говорят, позавчера в Германии началась вторая сессия Совета. Тогда Александр Федорович, должно быть, находится там. А Зензинов, быть может, совсем переехал в Европу?

Если видите Софью Григорьевну, пожалуйста, и ей передайте мой сердечный привет (хотя Вы, кажется, таких просьб не выполняете, - шучу, конечно). Но хоть примите мой самый сердечный привет сами.

Ваш М. Алданов

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

В.А. Маклаков - M.A. Алданову, 14 октября 1951

14 Октября [1951[1070]]

Дорогой Марк Александрович,

Альперина я очень давно не видал, и статью Далина он мне не показывал. Но получил вчера от Мельгунова письмо, где он пишет, во-первых, что собрание отложено на конец Октября, а во-вторых, выписываю буквально: «Очень боюсь, что в погоне за призраком "националов" мы потеряли русскую общественность. Во мне зреет решительная оппозиция к тому, что сейчас происходит. На новом совещании поставлю все точки над и».

Вы видите, что здесь Союз не встретил поддержки. А сейчас, когда обнаруживается эпидемия «самоопределений до отделения» - странно выступать с этой программой.

Несколько времени назад я созвонился с С[офьей] Гр[игорьевной]. Она по нездоровью отложила свидание: с тех пор жду извещения. Но очень меня удручает, что везде происходит, и хорошего исхода не вижу.

Балан приезжал не знаю зачем; говорил об архиве, я ему говорил, что связан с тем архивом, где Вы и Бахметев; дал ему Ваш адрес. Он уезжал в Лондон и хотел снова вернуться и тогда более конкретно переговорить.

На днях получил письмо (от 5 Окт[ября]) от Мозли[1071]; он пишет, что место Бахметева займет Карпович. Пишет еще, что деятелем этого архива будет Л.Ф. Магеровский, кот. был долго в Праге.

Другие члены Архивного Комитета пр. Робинзон[1073], проф. Schuyler Wallace и Carl White. Предупреждает, что скоро мне Карпович напишет. Balan ему написал о «моем дружеском friendly interest» к этому Архиву. Но в каком положении дело и чего от нас ждут, я все же не знаю. Все это Balan no возвращении хотел мне сообщить. Я все же не знаю, в чем мои функции и что сейчас я могу делать.

Что касается до моего личного архива, то я уже говорил, что после смерти моей готов его передать, раз Ваш архив и Mosley - одно и то же, Mosely просил, меня раньше. Но и я до некот[орой] степени с ним уже связан морально.

Ваш В. Маклаков

Машинопись. Подлинник.

BAR. 5-14.

М.А. Алданов - В.А. Маклакову, 18 октября 1951

18 октября 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Спасибо за письмо с сообщением об Архиве или Архивах. Действительно, ничего не могу понять. Был один Архив с правлением, в которое, кроме представителя покойного Бахметева, входили Вы, Ал. Толстая, Карпович, Николаевский, Бунин и я; теперь другой, как будто тот самый, но с другими лицами, причем из прежних указывается один Карпович. Нас же об этом никто даже не уведомил. Мозли Вас извещает, что Вы скоро получите письмо от Карповича. Буду надеяться, что получат письма и другие члены Правления. А до того (как я написал вчера и Кусковой) я буду следовать (в смысле сдачи своего архива) поговорке «В сомнении воздерживайся».

Лично никто из нас, конечно, нисколько не заинтересован в том, чтобы числиться в составе Правления. Единственно важное, по-моему, следующее: покойный Борис Александрович говорил, что, в случае освобождения России этот Архив будет перевезен в Москву. Не знаю, как теперь?

Очень меня удивило в письме Мозли то, что он называет Карповича БЫВШИМ профессором Гарвардского Университета. Значит ли это, что он отказался от кафедры?

Если Болан пожелает меня увидеть, я, конечно, буду рад с ним поговорить. Но едва ли он для этого приедет в Ниццу. Шлю Вам самый сердечный привет.

Ваш М. Алданов

Николаевский опять вылетел в Европу. Не повидаете ли Вы его, чтобы узнать, в чем дело. «Исключить» его не могли. Я не знаю его адреса.

Неужели Вам не передали статьи Далина?!

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

М.А. Алданов - В.А. Маклакову, 19 октября 1951

19 октября 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Вчера Вам написал, а сегодня получил письмо от Г.М. Лунца, который часто осведомляет меня о нью-йоркских новостях. Он пишет и об Архиве. Привожу часть его письма:

«Катавасия с Бахметевским архивом. Мозли заявил, что нет смысла иметь отдельный архив, раз Колумбия занимается устройством такового и что все должно быть объединено у них. Сейчас ведутся разговоры об этом. У Мозли широкие планы, он хочет присоединить и Амстердамский архив[1076]. Но, как видно, он также не особенный администратор, ибо, не решив еще основных вопросов, обсуждает, кто будет решать вопрос о передаче русского архива будущему правительству свободной России. Николаевский сказал мне, что напишет Вам об этом».

Таким образом, есть основания надеяться, что все кончится благополучно:

1) Как будто дело еще только обсуждается, - поэтому нам с Вами и Буниным, как бывшим членам Правления или как членам бывшего Правления, пока не приходится обижаться, что нас даже не известили.

Очевидно, никакой ссоры с Николаевским не было, тем более что Амстердамский архив они, по всей вероятности, без Бориса Ивановича (русского представителя этого архива) никак приобрести не могли бы.

Самое главное. Весь смысл идеи покойного Бориса Александровича заключается в том, что основанный нами семью архив в случае освобождения России будет перевезен в Москву. Иначе его и основывать не стоило бы: каждый из нас мог бы (а мне и предлагали это) отдать свой архив (но НАВСЕГДА, т. е. без позднейшей передачи в Россию) русским отделам либо Нью-Йоркской Публичной Библиотеки, либо Библиотеки Конгресса в Вашингтоне. Я и опасался, что это теперь отпало, если русский архив становится архивом американским. Однако из письма Лунца как будто следует, что мое опасение неосновательно. Вопрос же о том, будем ли мы - Вы, Бунин и я - числиться в правлении Архива, для меня ни малейшего значения не имеет, как, конечно, и для Вас. Мне совершенно все равно. Мозли выдающийся ученый и, говорят, прекрасный человек. Магеровского я не знаю.

Лунц - близкий друг Карповича и на днях его видел. Поэтому думаю (хотя он этого не пишет), что его, Лунца, информация исходит не только от Николаевского, но и от Михаила Михайловича. Тем лучше.

Сообщает Лунц и политическую новость: Далин «созвал человек 20 и им изложил новые факты, подтверждающие его обвинения». Кстати, я чрезвычайно удивлен был тем, что Вам сенсационной статьи Далина не показали.

Разумеется, прошу Вас никому не говорить о том, что мне пишет Лунц. Но копию этого моего письма к Вам я, с той же просьбой, посылаю Екатерине Дмитриевне.

Шлю Вам лучшие пожелания и самый сердечный привет.

Ваш М. Алданов

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

М.А. Алданов - В.А. Маклакову, 25 октября 1951

25 октября 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Статью Далина я уже давно послал Абраму Самойловичу, и он в ответном письме (тоже давно) сообщил мне, что тотчас ее передаст Вам и даже зайдет к Вам с Титовым для ее обсуждения. Вероятно, что-то ему помешало. Я очень сожалею о появлении статьи Далина. Она была очень жестока и во всяком случае субъективно несправедлива. Он писал (таков был смысл), что члены Лиги (а с ними, очевидно, и Совет) стали послушными (и платными) пешками в руках Комитета Лайонса. Так как Совет принял или принимает и формулу «самоопределения вплоть до отделения», то статья Далина могла быть (и была) истолкована и так, что они стали послушными агентами по расчленению России. Сам он, впрочем, по-видимому, тоже стоит за эту формулу, но, так сказать, независимо, по собственному желанию; объявил, что из Лиги выходит, а Комитет Лайонса очень изругал (и, по-моему, тоже несправедливо: члены Комитета честные люди). Недосказанный смысл статьи Далина, как я писал Екатерине Дмитриевне, был тот, что за Богом молитва, за Лайонсом служба не пропадет. Но кроме этого, в его статье было очень тяжелое обвинение: он заявил (не называя имен!), что в объединившихся в Штутгарте организациях есть, притом на самом высоком верху, бывшие СС, т. е. бывшие Гитлеровские дружинники (среди которых, очевидно, была и секция, состоявшая из русских). Вы понимаете, какое впечатление произвели такие обвинения, исходившие от одного из основателей Лиги, три года в ней принимавшего ближайшее участие. Я получил теперь от Лунца ответ (очень корректный) Николаевского Далину[1077]. Прилагаю его при сем. Можно судить по-разному о степени убедительности ответа по первому обвинению. Но конец статьи Бориса Ивановича (я его отчеркиваю), по-видимому, почти не оставляет сомнений в том, что насчет бывших СС Далин сказал правду и что Лига как будто будет иметь суждение по этому делу, о котором она не знала. Не назвал имен и Николаевский. Собственно солидаристы имели бы право привлечь Далина к суду. Как бы к ним ни относиться, их смешивать с СС-ами никак нельзя. Имел ли он в виду кого-либо из них или же других людей, он, возводя такие обвинения, был обязан назвать имена. Не знаю, как все пять организаций выйдут из этого положения?

Керенский уже в Нью-Йорке и там говорит, что он доволен результатами своей деятельности в Европе! Скоро, кажется, в Европу возвращается. Как он лично относится к обвинениям Далина (который, впрочем, ему сделал комплимент: «очень честный человек, но...»), -мне неизвестно. Не знаю также, как к этому относится Мельгунов? Об отношении Николаевского знаю по его прилагаемой статье. Пишут мне, что он (Борис Иванович) в частных разговорах весьма резко высказывается о солидаристах, - за достоверность не ручаюсь. А почему люди нападают на Комитет Лайонса, состоящий из американских политических деятелей, мне непонятно. Я некоторых членов Комитета знаю лично и решительно ничего худого о них сказать не мог бы, - среди них есть и выдающиеся публицисты.

Умоляю Вас, пишите мне все на машине - я в каждом письме очень многого не разбираю.

Шлю Вам самый сердечный привет.

Ваш М. Алданов

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

В.А. Маклаков - M.A. Алданову, 27 октября 1951

27 Октября [1951]

Дорогой Марк Александрович,

Сегодня утром получил Ваше письмо с вложением статьи Б.И.Н., а вечером пришел Абр[ам] Сам[ойлович], Тер и Титов. Абрам Сам. только сейчас принес мне ту статью Далина, о которой Вы столько раз меня спрашивали. Прочел им всем ответ Николаевского и Ваше письмо. Не знаю, нужно ли было статью Николаевского Вам возвратить, но Тер ее у меня взял, чтобы кому-то показать, и обещал вернуть.

Керенский приезжает в Париж через два дня проездом в Германию; здесь утверждают, что съезд будет снова отложен. Не знаю, как относится к Далину Мельгунов; но я Вам сообщил выдержку его письма, где он стал отрицательно относиться к самому Союзу, говоря, что ради приобретения националов он потерял русскую общественность.

Можно было [слово нрзб] думать, что он выйдет из Союза. Он в Германию уже выехал. Тер говорит, что Америк. Комитет Лайонса, а потому и «Союз» Американским Правительством признан наравне с «Голосом Америки» и будет иметь большую финансовую поддержку. Тогда авторитет его вырастет, но думаю, что наша общественность может отбить охоту на нее полагаться. Если после всех внутренних конфликтов у Союза дело наладится, все будут думать, что это сделано больше всего Американской денежной поддержкой. Если это и вздор, то такой, кот. многие будут верить. И моральный авторитет Союза от этого не будет больше. А без этого кому же он нужен? Не знаю, зачем А.Ф. приезжает сюда. Боюсь, что я его не увижу, так как в Воскресенье я должен быть на свадьбе посаженным отцом. Не знаю, писал ли я Вам, что у меня лежит письмо Мозли на имя Волана.

Вам преданный В. Маклаков

Сейчас получил письмо от секр[етаря] Мозли. Посылаю Вам копию. Сообщает, что мне говорить Балану, кот., очевидно, скоро приедет. Вы более в курсе.

Машинопись. Подлинник.

BAR. 5-14.

М.А. Алданов - B.A. Маклакову, 29 октября 1951

29 октября 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Недавно Екатерина Дмитриевна попросила моего приятеля Г.М. Лунца, не согласится ли он присылать мне по воздушной почте все интересные вырезки из «Нового Русского Слова» для пересылки Вам. Я это тотчас и сделал. Сегодня и получил от него две вырезки. Мне они не очень интересны, - не знаю, как Вам. На всякий случай прилагаю их. Если хотите, перешлите их Екатерине Дмитриевне, хотя ей, кажется, многое присылают по воздушной почте другие. Я не уверен, что она уполномочила меня ссылаться в письме к Вам на ее вышеупомянутую просьбу. Быть может, лучше будет, если Вы не упомянете о ней в письме к Е.Дм.? Мне эти вырезки совершенно не нужны.

Открылась ли уже сессия Совета и что говорит там Сергей Петрович? Насколько я могу судить, Александр Федорович туда на этот раз не поехал. Почему же? Или он предпочитает, чтобы все обсуждалось без него? Как видите, крайние правые уже говорят: «продался», «перемахнул к долларам». До чего мы дожили! Вполне возможно, что и левые не будут стесняться в выражениях, если действительно окажется, что в Совете заседают бывшие СС. Как раз на днях во Франции процесс бывших СС закончился приговорами к пожизненным каторжным работам. Нет, подальше от всего этого. Неизмеримо лучше и чище та политическая работа, которую можно - и должно - не без успеха вести в международном, преимущественно американском, масонстве. Оно в Соединенных Штатах - большая сила. Труман, Маршалл[1078], Эйзенгауер[1079], лучшая половина сенаторов - масоны.

Шлю Вам самый сердечный привет.

Ваш М. Алданов

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

М.А. Алданов - B.A. Маклакову, 2 ноября 1951

2 ноября 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Статья Николаевского мне не нужна, так что ее можно мне не возвращать. Если из тех вырезок, которые я буду Вам посылать по получении от Лунца, какая-либо будет мне нужна, я буду специально это оговаривать. В противном случае делайте с ними, что хотите.

О просьбе Кусковой я упомянул на всякий случай, но, конечно, Вы правы: почему, в самом деле, Вы могли бы быть недовольны, узнав о ней, или почему она могла бы быть недовольна, узнав о том, что я Вам это сообщил? Я только исходил из того, что она как будто меня уполномочила сообщить Вам, что написал Лунцу по ее желанию.

Чернышевский умер в ночь с 16-го на 17-ое октября 1889 года. Кстати, интересную статью поместил о влиянии Чернышевского на Ленина Юрьевский-Валентинов (ведь, кажется, Валентинов это Юрьевский) в последней книге «Нового Журнала»[1080]. Публицистический отдел этой книги вообще очень интересен (а художественный очень плох[1081]).

Марья Алексеевна (пожалуйста, кланяйтесь ей от нас) вынесла, Вы говорите, впечатление, что Керенский очень весел (действительно, не от чего). Но Михаил Матвеевич на днях мне написал: «Был здесь Ал. Фед., - настроен он весьма грустно». Мих. М. забыл поставить дату на своем письме, и я не знаю, сообщает ли он это уже после встречи с Керенским теперь или же имеет в виду прошлый (недавний) приезд в Париж Ал. Федоровича.

Очень грустен тон письма ко мне Екатерины Дмитриевны, сегодня мною полученного. Имею в виду не политику. Позвольте доверительно у Вас осведомиться, - не знаете ли Вы, в каком положении ее материальные дела, т. е. совсем ли плохо или же она может подождать, пока, наконец, издательство имени Чехова приобретет ее книгу? Вреден писал мне, но уже давно, что они договоры с авторами начнут заключать лишь в конце ноября. Стороной же (не от Вредена) я слышал, что это откладывается до января. Как ни много врагов у Екатерины Дмитриевны, я все же не думаю, чтобы издательство могло отказаться от ее воспоминаний! Сам Вреден, как и Александрова, очень либеральный и культурный человек, я много с ним говорил о Кусковой, говорил, какая она замечательная и прекрасная женщина, у него ни малейшей враждебности к ней не было и, я уверен, нет. Однако в нынешней атмосфере возможны, думаю, и жалобы, и доносы на самого Вредена! Все это лишь мое предположение, надеюсь, ни на чем не основанное. Пожалуйста, никому обо всем этом не говорите ни слова. Джорджу Кеннану, я слышал, его деятельность уже надоела. Ходят слухи, что он вернется в Стэйт Департмент на высокий пост или же будет назначен послом в Москву. Он очень порядочный человек, и уж он-то к доносам не будет прислушиваться. И он, вдобавок, Кускову ценит.

Шлю Вам самый сердечный привет. Если что узнаете о сессии демократов (с СС-ами?) во Франкфурте или в Бадене, пожалуйста, сообщите мне подробно. Теперь ведь и выяснится главное. Не в политическом, а в психологическом отношении меня интересует, проглотит ли и Мельгунов формулу расчленения России (что ж, я, по французской поговорке, «называю кошку кошкой»). Впрочем, сознаюсь, что одну психологическую ошибку во всем этом столь печальном деле я уже допустил: я еще недавно думал, что этого и Керенский не проглотит. Он отлично проглотил - и, вульгарно выражаясь, не подавился. Вероятно, проглотит и СС-ов.

Ваш М. Алданов

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

М.А. Алданов - В.А. Маклакову, 5 ноября 1951

5 ноября 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Я сегодня получил прилагаемое письмо от Карповича. Пожалуйста, прочтите и, если можно, немедленно перешлите Е.Д. Кусковой. Бунина я запрошу отдельно.

Как видите, никаких «историй» с Архивом нет и не было. Действительно, после кончины Бориса Александровича [Бахметева] нам шести было бы нелегко найти помещение и даже те очень небольшие деньги, которые нужны для перевозки архивов в Америку. А так как Мозли согласен на то, чтобы в случае освобождения России Архив был перевезен в Москву, то, я думаю, что нам надо его предложение принять. Буду ждать Вашего ответа. В письме к Вам Мозли остается непонятным мне то, что он назвал Карповича БЫВШИМ профессором Гарвардского Университета. Быть может, это была обмолвка. Но если Михаил Михайлович даже и бросает кафедру, то это ведь его дело.

Получил я сегодня и письмо от Я.Г. Фрумкина[1082], которого, кажется, Вы знаете. Он друг Керенского и враг того, что Керенский теперь делает. В отличие от Лунца, Фрумкин ничего мне не пишет о том, должен ли я держать в секрете его сообщение (Лунц уполномочил меня все Вам сообщить). Между тем сообщение важное (об объединениях в статье Далина). Несколько поколебавшись, я решил все же ВАМ это сообщить, но прошу Вас держать это в совершенном секрете. Выписку прилагаю. Думаю, что Соловьев[1083] поступил совершенно правильно: единственный выход в его положении - суд. Ведь в конце концов возможно, что Далин и ошибся. Буду очень рад, если это так и окажется: уж очень стыдно было бы за либеральную интеллигенцию, если б оказалось, что часть ее вдобавок готова работать с бывшими СС-ами и членами нацистской партии! Но как же Совет поступит впредь до решения суда, особенно если принять во внимание то, что Фрумкин сообщает о позиции Бориса Ивановича (которая тоже меня обрадовала). А кто -второй (С.С.)?

Шлю самый сердечный привет.

Ваш М. Алданов

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

В.А. Маклаков - М.А. Алданову, 8 ноября 1951

8 Ноября 1951

Дорогой Марк Александрович!

Хочу Вам прибавить несколько слов о моем последнем разговоре с Баланом вчера.

Есть пункт, кот. я продолжаю плохо понимать; думаю, что он и сам его не понимает, а именно о структуре прежнего Комитета. Он продолжает говорить, что его еще не было, что был только проект, и ставит в вину Николаевскому более всего то, что он не только о нем написал в «Нов. Рус. Слове», но подписал статью - Директор-Распорядитель, кот. он будто бы не был. Вообще Б [алан] защитник «Университета» и не мирится с тем, что Архив мог быть самостоятельным от него. Мне и сейчас неясно, какова будет новая база отношений Архива с Университетом.

Между прочим, он собирается в Ниццу - и значит, Вы его увидите. Он может быть и дельный, но слишком суетлив. Я не охотник до этого типа, но он может быть и полезен.

В разговоре со мной он между прочим достал из портфеля копию письма Мозли ко мне. На вопрос, как оно попало к нему, сказал, что его ему прислал Мозли; не знаю, правда ли и зачем? Между прочим, он объяснил одно недоразумение; в этом письме Карпович не был назван «бывшим профессором» Гарварда, а только «бывшим учителем Мозли в Харварде». Оказывается, Мозли учился у Карповича - мы неправильно понимали его фразу.

Я вчера спросил Б [алана], в чем он упрекает Николаевского; раньше, т. е. 5 ноября, он вообще не только отрицательно к нему относился, но даже намекал на какой-то грех перед Амстердамским Архивом[1084], но так неясно, что я ничего не мог понять. Вчера дело как будто сводилось к тому, что Николаевский хотел все дела Архива взять в свои руки, в качестве Директора-Распорядителя.

Б [алан] должен был быть у Бунина; но я никаких сведений об этом не имею. Обещал ему свой архив Ремизов. Бердяевский взял ИМКА. Но вообще все происходит помимо меня. Он завтра едет к Кусковой.

Вырубов мне говорил, что Николаевскому нельзя руки подавать по политическим причинам; это, впрочем, не означает, что он ее сам не подает. Об отношении Вырубова к Б [алану] не знаю ничего; не может быть, чтобы Вырубов кого-нибудь не знал, но подробности мне неизвестны.

«Заговорщиком» я назвал Вас шутя, имея в виду Вашу частую просьбу ничего не говорить о том, что Вы сообщаете. Это было, конечно, шутя. Не знаю, какой ответ Вы от меня ждете Карповичу. Я принимаю к сведению все то, что он написал, но структура нового Архива, моя предполагаемая роль в нем, если она только предполагается, мне совсем не видна. Прежде чем соглашаться или отказываться, надо точно видеть, что именно мне предлагается. Это вовсе не отговорка, но не хочу попасться и поставить других в глупое положение. Несмотря на письма Карповича и Мозли - мы недостаточно осведомлены о том, что и как произошло. Что-то осталось недоговоренным.

Преданный Вам В. Маклаков

Машинопись. Подлинник.

BAR. 6. F. Maklakov V.A. to M.A. Aldanov, Paris and n. p., Sept. 1948 - March 1953.

М.А. Алданов - В.А. Маклакову[1085], 8 ноября 1951

8 ноября 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Екатерина Дмитриевна не сообщила мне, что следует послать Вам статью Аронсона, а я сам, извините меня, не догадался: собственно, она касается ведь только внутренних дел меньшевистской партии[1086]. По-видимому, хитроумная выдумка Абрамовича - это ведь в Германии не «блок», не «союз», а просто парламент, где никто ни за кого не отвечает - имеет у меньшевиков успех: он знает свою аудиторию. Но, как мне писали, Керенский на эту выдумку не согласен. Не знаю, проглотят ли и меньшевики «парламент», если окажется, что там сидят СС-ы. Во всяком случае, если парламент, то отчего же не приглашаются и Солоневич, и даже Чухнов?

Я не все разобрал в Вашем письме об Архиве. Ответите ли Вы Карповичу сами? Если Вы хотите, чтобы за Вас ответил я, то, пожалуйста, пришлите мне формулировку Вашего ответа, - я так дословно ему ее и передам.

Не разобрал, кто кому не подает руки: Вырубов - Николаевскому?! Или они Болану?

А почему я «заговорщик»? И тут всего не разобрал.

Сегодня от Лунца получил для Вас две вырезки. Значит, прилагаю три.

Шлю Вам самые лучшие пожелания и сердечный привет.

Ваш М. Алданов

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

В.А. Маклаков - М.А. Алданову, 10 ноября 1951

Париж, 10 Ноября [1951[1087]]

Дорогой Марк Александрович,

В письме от 2-го Ноября Вы меня просили «конфиденциально» узнать о материальном положении Е.Д. Я это сделал. Вчера мне принесли письмо одного женевского жителя, очень близкого к Прок[оповичу] -его брату, который неожиданно здесь и, по моему поручению, наводил эту справку. Мне дали выдержку из этого письма, кот. касается непосредственно этого вопроса, посылаю ее Вам, как она есть. Думаю, что первый мотив - отказ участвовать в долларных совещаниях - есть очень упрощенный вывод из распространенных сейчас предположений и сплетен о том, что кто-то получает деньги в долларах. Пр[окопович] этих денег и раньше не получала. Второй мотив - неопределенная издательская перспектива - более серьезен. Если она на эти деньги рассчитывала - то постоянные отсрочки могут ее огорчать. Но, конечно, все это находится в еще большей связи с общими перспективами для всего мира. Мне они напоминают эпоху падения Римской Империи, когда откуда-то появились неведомые варвары - и все затопили, несмотря на заслуги и преимущество Римской цивилизации. Читали ли Вы ряд интереснейших корреспонденции в Монде о том, что сейчас происходит в Китае? Как устоять против всего этого при теперешнем настроении «Европы» и прежней цивилизации? На некоторое время запасов еще хватит, а потом нужно ждать амальгамы, синтеза старого с новым; но на это уйдут «века».

Временно я имею [пропуск в тексте] некоторые планы, как помочь Е.Д., но все это временно и непрочно. Но это, вероятно, будет очень скоро сделано.

С «Советом» происходит нечто совсем несуразное. Вообще затеяно необдуманно и не вовремя. Балан хотел Вам сам писать, если не сможет поехать. Но я все менее понимаю - что теперь называется «Архивом», состоящим при Университете. Мне кажется, что Балан не имеет понятия о том, что было задумано или сделано раньше, а знает только, что Кол[умбийский] У[ниверситет] делает сейчас.

Я встретил вчера Зурова; он говорит, что Балан был у Бунина и что вынес то же самое впечатление. Остается что-то неясно.

Но в связи с обш,им настроением мира - остается ли в силе план Кеннана, Форда, словом, всего того, что было связано с Вреденом? Или им не до того? И все это отложено, как прежде говорили, - «до восстановления законной власти» в России.

Вам преданный В. Маклаков

Я не думаю, чтоб мне действительно пришлось писать воспоминания. Но вспоминая об этом времени, я как-то в памяти освежаю, перечитывая тогдашнюю литературу, и это большое наслаждение. Как-то все становится ясным и логичным. Ведь это Вы делаете - своими «Истоками» в широком смысле этого термина.

Машинопись. Подлинник.

BAR. 5-14.

М.А. Алданов - В.А. Маклакову, 12 ноября 1951

12 ноября 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Болан в этом прав: Действительно, письмо к Вам Мозли надо было понимать так, что он назвал Карповича своим бывшим преподавателем в Гарварде. Я внимательно тогда прочел эту строку. Но мне почему-то в голову не приходило, что Мозли - ученик Михаила Михайловича.

Сегодня получил для Вас от Лунца две вырезки. Прилагаю их. Вы, конечно, уже знаете от Екатерины Дмитриевны и от других, что в Висбадене «достигнуто соглашение»[1088]. Кускова, со слов очевидца, пишет, что был настоящий «Бедлам» и что, по общему мнению, ничего из всего дела не выйдет и выйти не может.

Во втором пункте, вероятно, для успокоения Мельгунова, они опустили слова «вплоть до отделения», сказав по существу то же самое. Предполагаю, что скоро начнутся «дезавуированья» со стороны грузин, армян, белорусов. У меня даже впечатление, что некоторые организации созданы Комитетом Лайонса ad hoc[1089]: местом их главной квартиры названы, например, Мюнхен и Штутгарт, хотя какие там могут быть скопления кавказцев!

Шлю Вам самый сердечный привет.

Ваш М. Алданов

Неверно, будто Николаевский «самовольно» назвался Директором-распорядителем Архива. Покойный Бахметев при мне предложил ему занять эту должность. Покойный Борис Александрович также принимал участие в составлении текста сообщения об Архиве в газетах и одобрил это сообщение.

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

М.А. Алданов - B.A. Маклакову, 13 ноября 1951

13 ноября 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Все расходятся наши письма. Спешу Вам ответить, хотя вчера писал: очень хочется, во-первых, узнать, что было сказано в отчеркнутых мною, неразобранных строках Вашего письма, и, во-вторых, узнать от Вас, что Вы имеете в виду, говоря: «С Советом происходит нечто совсем несуразное». Что именно?

Прилагаю еще две вырезки, полученные мною сегодня для Вас от Лунца.

Я не читал статей в «Монде», о которых Вы пишете. С настроением же Вашим согласен. Я семнадцать лет тому назад ведь закончил (вскоре после того изданный) роман, называющийся «Начало Конца»[1090]. Самое его заглавие указывает мои мысли, и мне от них теперь тем более отказываться, к несчастью, не приходится.

Как хорошо, что Вам что-то удается сделать для Екатерины Дмитриевны.

Шлю Вам самый сердечный привет.

Ваш М. Алданов

Вероятно, Екатерина Дмитриевна, со слов Иоллоса, осведомила Вас (так же, как меня), о «Бедламе» в Висбадене? Но Вы, должно быть, знаете и многое другое? Хотя и впечатлений Иоллоса совершенно достаточно. Это не помешало, как видите, Лайонсу назвать Висбаден «историческим событием исключительной важности»!!! Ну, что ж, он должен это говорить, у него тоже есть начальство. А человек он очень умный и приятный.

Где Керенский и Николаевский?

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

М.А. Алданов - B.A. Маклакову, 19 ноября 1951

19 ноября 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Я только что получил от Лунца для пересылки Вам прилагаемые вырезки. В одной из них Вы найдете бомбу: статью Далина об его несостоявшемся третейском суде с Соловьевым[1091]. Разумеется, я ровно ничего не имею и не могу иметь против того, чтобы Вы эту статью показали Керенскому, Николаевскому и хотя бы Мельгунову, - ему будет полезно узнать о ней возможно скорее.

Ровно неделя прошла, как я Вам писал, что, по-моему, скоро начнется «дезавуированье» армянских, грузинских и др. участников Висбаденского совещания со стороны их единомышленников. И вот, на обороте сегодня мною полученной статьи Далина есть еще «бомба», хотя и поменьше. Она тоже всем будет важна, особенно же интересует, вероятно, Тер-Погосяна.

Вы мне пока не ответили на мой вопрос о том, что Вы разумели, говоря: «С Советом произошло что-то несуразное». С большим нетерпением жду Вашего разъяснения. Ваше впечатление, что Николаевский совершенно разочарован Висбаденом, очень интересно. Борис Иванович - очень умный человек (добавлю, человек громадной учености в истории революционного движения, - а у меня всегда была слабость к очень ученым людям).

От Болана я сегодня получил письмо - он в Ницце не будет. Сообщает (на основании только что полученного им письма от Мозли): «Исполнительный Комитет Архива собирается учредить Комитет Покровителей Архива из выдающихся русских и пригласит в него: Вас, И.А. Бунина, В.А. Маклакова, А.Л. Толстую и др. в качестве членов». Так как Карпович будет Директором, то из бывших членов Правления Бахметевского архива не назван только Николаевский, если не предположить, что «и др.» имеет в виду его? Быть может, сам Борис Иванович отказался? Тогда вопрос отпадает. Если же нет, то, по-моему, мы должны решить вопрос о вхождении в Комитет совместно с ним, коллегиально. Меня лично устав и юридическое оформление дела не так уж интересуют, а мое участие или неучастие в Комитете совсем не интересуют. Для меня главное: надежное помещение для наших архивов и обязательство его руководителей, в случае нашего желания, отдать архивы в Москву после освобождения России. Если Вы хотите подождать устава, я ничего против этого не имею, т. е. тоже буду ждать. Не знаю, правильно ли я разобрал Ваши слова: Болан предложил Вам 50 000 франков на приведение Вашего архива в порядок, и Вы от этого отказались? Мне он никаких денег не предлагает, но я тоже отказался бы: буду вполне удовлетворен, если они оплатят небольшие расходы по перевозке, да и это не так важно. А поместить наши архивы в надежное место давно пора, мы все ведь стары. Так что я стоял бы за то, чтобы не ждать слишком долго. С меня лично достаточно опыта 1940 года, когда немцы вывезли или уничтожили в моей квартире в Париже все. Тогда же погиб и более важный архив Милюкова.

В Париже ли уже Александр Федорович? Собираются ли «активные» участники Совета переселиться в Европу? Буду Вам чрезвычайно признателен за подробное письмо (на машине).

Шлю Вам самый сердечный привет.

Ваш М, Алданов

Были ли Вы на чествовании Б.К. Зайцева?

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

В.А. Маклаков - М.А. Алданову, 19 ноября 1951

19 Ноя[бря 1951[1092]]

Дорогой Марк Александрович,

Я получил довольно длинное письмо от Мозли, кот., мне кажется, отвечает на все наши недоразумения. Я отдаю его переписать, и если это успеют сделать, то пришлю копию с этим письмом. Если не успеют, то пришлю его после; отсылку же этого письма откладывать не хочу; могу сообщить кое-что интересное.

Сообщу в самых общих чертах: во вторник будет у Тера собрание, где А.Ф. сделает доклад о том, что было, но сегодня я с ним завтракал у Тера и потому, если не будет неожиданных перемен, знаю, что он будет говорить.

На их затее надо поставить крест; если она и продолжится, то в другой форме и без участия А.Ф. Он совершенно разошелся с Американским Комитетом; этот Комитет написал им письмо, что вследствие принятия в Висбадене постановления без ведома и согласия Амер[иканского] Комит[ета] - он признает тамошние постановления незаконными и созданному в Висбадене Совету поддержки более не оказывает; субсидия финансовая прекращается с понедельника.

Разошлись на национальном вопросе: Америка требует, чтобы в будущем Совете, кот. будет представлять Россию, - «русские» и «национальные» меньшинства были представлены «на паритетных началах».

В этом Кер. усматривает победу «расчленителей» России, кот. получили поддержку Американцев против так называемых федералистов. По мнению А.Ф., это было интригой меньшинства, направленной против большинства их Союза, в котором оно, т. е. большинство, оказалось обманутым. Далин по его словам был прав. В этой интриге, по мнению А.Ф., участвовал и Б.И.Н.; а по «глупости» и Мельгунов; его они [слово нрзб] обошли. Вот как стоит дело сейчас. Кто одолеет - принцип единой Великой России или Американские доллары - покажет дальнейшее.

Пишу это под впечатлением разговора; м. б., к вторнику определится что-либо новое, но пока прежний план приходится похоронить. Сейчас в Америке опять усиливается прямое антирусское настроение, враг № 1 не коммунизм, а великорусский империализм. И всякая попытка сговориться с национальностями при посредстве Американцев ведет к усилению сепаратистов.

Боюсь, я больше всего одного: что негодование Кер. смягчится какой-нибудь небольшой уступкой - и что «la séance va continuer»[1093]. Это только мое опасение, пока ничем не подтвержденное. Сейчас он искренно негодует; затронут не только его патриотизм, но и его самолюбие. Его разыграли - и этого он не прощает.

Это письмо конфиденциально пока. Сообщил только Е.Д.

Вам преданный В. Маклаков

Машинопись. Подлинник.

BAR. 5-14.

М.А. Алданов - В.А. Маклакову, 20 ноября 1951

20 ноября 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Очень, очень Вас благодарю за Ваше столь интересное письмо от 19-го. Я чрезвычайно рад тому, что Керенский, которого я люблю, вышел из Совета, - лишь бы не оправдалось Ваше опасение, что он вернется. Но не совсем мне понятно, как мог Мельгунов «участвовать в интриге» против него? Ведь, насколько мне известно, Мельгунов больше, чем Александр Федорович, сопротивлялся плану расчленения России. Были против этого плана и солидаристы. Позиция Николаевского в этом вопросе мне неизвестна или неясна, как и позиция

Зензинова, который, кажется, в Висбадене все молчал. Ваше упомянутое выше опасение очень основательно. Ведь и положение Комитета Лайонса очень затруднительно. У него тоже есть начальство. Во всей этой затее Александр Федорович - единственный человек, имя которого известно чуть ли не каждому образованному американцу. Если он уйдет и объявит об этом в печати, то это, по-моему, чрезвычайно подорвет и положение Комитета Лайонса, который только что объявил мировым событием Висбаденское соглашение! Поэтому я не исключаю возможности, что Лайонс «испугается» и пойдет на уступки. В самом его Комитете есть люди разных взглядов. Дон-Левин человек очень благодушный и покладистый, он, наверное, всячески стоит за избежание раскола в Совете, - как же, только что чествовал висбаденцев пышным банкетом - и вот тебе на, раскол после недели существования!! Второй член Комитета Лайонса, Виллиам Генри Чемберлин[1094], - убежденный и ожесточенный враг единства России (он сам мне это говорил). Третий, сам Лайонс - по природе «диктатор», и ему, насколько я его знаю, главное: быть полным хозяином дела. С четвертым, Эдисоном[1095] (сыном знаменитого изобретателя), я не знаком, но он, кажется, больше декоративная фигура. Добавлю, что все члены Комитета умные и порядочные люди и, конечно, все искренние американские патриоты. Какова будет «воля большинства» в Комитете Лайонса, неизвестно. Повторяю, быть может, они сделают Керенскому уступки, и он сложит [так!] гнев на милость. И если им очень важно имя (только имя) Керенского, то вдобавок они, к моему изумлению, искренно верят в то, что у солидаристов есть мощная подпольная организация! Так что их уход (если и они уходят) тоже произведет впечатление на Комитет Лайонса.

По поводу же этой мощной подпольной организации: сегодня Аронсон прислал мне прилагаемую статью. Он с возмущением пишет, что после этого любезного отзыва солидаристов об Абрамовиче в «Соц[иалистическом] Вестнике»[1096] Абрамовичу «нужно, подлинно, потерять разум и стыд», чтобы по-прежнему стоять за совместную работу с ними. - Не смею спорить.

Пожалуйста, напишите мне тотчас после совещания у Тер-Погосяна. Заранее сердечно благодарю.

Я тоже думаю, что предложение Мозли приемлемо. Подробнее о нашем участии в Архиве я Вам написал вчера.

Шлю самый сердечный привет.

Ваш М. Алданов

Если Комитет Лайонса «с понедельника» прекращает субсидию, то в каком же положении окажутся люди, приехавшие или даже переселившиеся в Европу (как Зензинов) на деньги Комитета? Надо о них подумать.

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

В.А. Маклаков - М.А. Алданову[1097], 21 ноября 1951

21 Ноября 1951

Дорогой Марк Александрович!

Сегодня я должен быть в Версале и поздравить дочь Герцена со 101 годовщиной рождения. Некогда писать. Напишу завтра. Пока только несколько слов.

Все, что я Вам писал о К., пока очень секретно. Вчера он не все говорил, но и то специально просил не оглашать.

Вопрос еще не окончен. К. сказал, что они «еще борятся» [так!]. Если все это недоразумение, в кот. повинны представители А[мериканского] К[омитета], то дело можно еще устроить. Если это перемена политики Америки, то, конечно, он уходит, и, вероятно, все дело будет погребено.

Есть признаки, что Америка «меняет» политику. Знали ли Вы, что Фонд для «Свободной России» переименовали в Фонд для Восточной Европы? Они опубликовали выдачи из этого Фонда - больше всего уделяется Украинским Организациям. Высказывалось вчера мнение, что перемена политики чисто электоральная, т. е. внешняя. Среди избирателей много украинцев. На вопрос: «кто же будет их финансировать, если А[мериканский] К[омитет] прекратит помощь» К. ответил: «обратимся к русским людям»!!

Показал Вашу газету К.; он у меня ее конфисковал; нужна самому. Далин, наверно, сказал, что К. согласился, а потом отказался быть третейским судьей. Он никогда не соглашался, согласился быть посредником при разговоре. Тер подтвердил правильность сообщения, что Арм[янская] Орган[изация] в Висбадене не имеет никакого веса. Но К. очень хвалит этого армянина; он вновь приехавший.

Вчера Вольский пытался выяснить, откуда расхождения с Ник.? Очень его защищает. К. не договаривал. Зато Выр[убов] - горячился, обвинял И. в терпимости к власовцам, солидаристам и в других грехах. Но это очень неубедительно и не понятно.

Как Вы расцениваете назначение Кеннана в Москву? А главное - что из этого выйдет? Это зависит уже и от личности Кеннана.

Вас. Маклаков

Кер. уезжает.

Машинопись. Подлинник.

BAR. 6. F. Maklakov V.A. to M.A. Aldanov, Paris and n. p., Sept. 1948 - March 1953.

В.А. Маклаков - М.А. Алданову, 21-22 ноября 1951

Париж, 21 Ноября[1098] [1951[1099]]

Дорогой Марк Александрович,

Сейчас вернулся с поздравления дочери Герцена со сто первой годовщиной; она просила нас приехать и на будущий год; прощалась со словами - до свиданья в будущем год'. И ведь неприлично было бы принять это за шутку.

Я виноват перед Вами, что позабыл ответить на Ваше письмо от 13 Ноября и расшифровать отчеркнутые строки. Делаю это особо, возвращаю Вам мое письмо. А затем пишу о вчерашнем заседании. Вам будет ясно, почему я говорил о Висбадене как о несуразности.

Нас было вчера немного - Тер, я, Альперин, Вырубов, Титов, Вольский, Долгополов, Кровопусков, Бурышкин[1100], Ерухманов. Кантор и Татаринов не пришли по болезни.

Керенский начал с просьбы не оглашать того, что он расскажет. Докладывал без увлечения и многое не договаривал; не сообщил текст письма Американского Комитета Совету, кот. накануне мне показал, только их ответ на него. Там была речь о приостановке субсидий и их ответ, что они тогда постараются достать деньги иначе.

Разрыв произошел на вопросе не о правах национальностей, о котором спорили раньше и договорились в Висбадене до общей формулы (выпустить слова - вплоть до отделения), а на составе будущего центр[ального] совета, т. е. исполнительного органа СОНР. В Висбадене было постановлено, что этот совет будет состоять из 60 человек, 20 от русских объединившихся организаций, 20 от инородческих национальных групп и 20 - персонально приглашенных.

Этот совет должен был быть выбран пленумом СОНР, кот. должен был быть созван Временным исполнительным Комитетом, т. е. бюро, создаваемое 5 организациями СОНР, по одному от каждой. В результате этого совещания 7 Ноября этими пятью организациями, к кот. присоединились в Висбадене 6 национ[альных] (т. е. инородческих) организаций, была обнародована декларация.

Теперь закулисная сторона.

СОНР (т. е. пять русских организаций) все время вели переговоры с национальными, кот. пока стояли вне СОНР - и с ними договаривались как с равноправной стороной при условии, что они принимают программу (где говорили о самоопределении, но и о сохранении единства семьи свободных народов России, построенном на основе федераций и культурно - нац[иональных ] автономий (формула Фюссена). Главное время и главная трудность было вести переговоры именно с ними. Кер. при этом подчеркивал, что при этих переговорах все инородцы (называю так для упрощения) были единодушны и от них предлагалась всегда общая резолюция и выступал один человек. Среди пяти русских такого согласия не было, бывало большинство и меньшинство. Это не сумели сохранить в тайне, за это, по-видимому, (знаю не от него) Кер. винит Б.H.H., кот. больше всего дорожил доведением до конца начатого дела и потому шел на уступки «националам». Будто бы узнав об этом, националы стали играть эту карту и расстраивать достигнутое соглашение. Это тем более, что на национальные группы, кот. шли на соглашение, оказывали давление те, кто вовсе не хотел единой России и очень хотел добиться ее расчленения (украинцы). Результатом этого было давление националов на Американ[ский] Комит[ет], кот. и объявил, что постановление СОНР - в Висбадене - противоречит тому, что было принято раньше, их решение создать новый орган (бюро). Американцы не давали согласия, и потому А[мерикаиский] К[омитет] всякую деятельность СОНР будет считать незаконной и прекращает субсидию. Это всех возмутило, хотя и в равной степени; Председатель Ам[ериканского] Ком[итета] заявил, что их мнение неточно изложено, но СОНР не удовольствовался словесным разъяснением, а потребовал письменного изложения своей точки [зрения]. С этим ходили к Америк[анцам] двое уполномоченных и принесли ответ, только подтвердивший то, что было сказано: незаконность продолжения работ, незаконность предположения созвать пленум, выборы будущего совета и временного бюро. Будущий совет должен быть выбран на паритетных началах - русских и национальных (инородческих) организаций: без перевеса русских, в виде персональных приглашений.

На это они ответили, что считают требования Ам[ериканского] Ком[итета] незаконными, свою деятельность будут продолжать без их помощи.

Вот и все, что было. Но хотя так было отвечено, полного согласия между русскими организациями нет, и А.Ф. думает, что некоторые из них пойдут на уступки. Очевидно, и они что-либо уступят, пока идет торговля за кулисами, и от исхода ее зависит поведение А.Ф. На что согласятся русские организации для сохранения начатого дела и что уступят Американцы. В этом и лежит та загадка, о кот. я Вам писал сегодня утром; или это - только частичный и недолговременный успех националов у американ[цев], кот. мог быть продиктован как электоральными соображениями, так и надеждой, что русские организации уступят напору или перемене амер[иканской] политики в направлении Чемберлена, о кот. Вы пишете. Но если даже Амер[иканцы] и не хотят погубить дела, то они его дискредитируют и создают ту атмосферу недоверия, при которой задача, поставленная СОНР, становится очевидно непосильной. Как поступит Кер., я не знаю. Надеюсь кое-что узнать до субботы.

Во всяком случае, до урегулирования дела с Ам[ериканским] Ком[итетом] нельзя знать, что будут делать его настоящие члены, кто куда уезжает - это все будут предположения. А.Ф. со мной вчера простился, Ник. еще раньше. Я А.Ф. спросил, каковы его планы. Он сказал только: «Сейчас еду в Лондон», об остальном же сделал нерешительный жест. Как же это все не «несуразность».

На юбилее Зайцева я был, но ушел во время первого антракта, т. е. до его выступления. Меня уничтожил Сперанский своим напыщенным красноречием[1101]. Через день я завтракал с одним Зайцевым. Отсутствие всякого жеста со стороны Бунина было очень замечено. Посылаю мое первое письмо с расшифровкой отчеркнутых мест. Если Кеннан уедет в Москву - то что останется от этих планов, не пойдут ли деньги на украинцев?

Тон К. на докладе у Т. был не так решителен и отчетлив, как раньше. В этом главное отличие двух разговоров. Кто или что на него в эти 24 часа повлияло, не знаю.

X

22 [ноября]

Сейчас получил письмо Е.Д.; посылаю Вам копию из него. А.Ф.К. сегодня уезжает; я его едва ли увижу, но это письмо ему передам во время завтрака.

В. Мак.

Машинопись. Подлинник. BAR. 5-14.

М.А. Алданов - В.А. Маклакову, 23 ноября 1951

23 ноября 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Я чрезвычайно Вам признателен за Ваши столь интересные письма. Они отнимают у Вас много времени, но ведь в самом деле это очень важно. Екатерина Дмитриевна права, тут дело идет о чести русской интеллигенции. Кстати, думаю, что ее последнее письмо к Вам, копию которого Вы мне сегодня прислали, может произвести на Керенского больше впечатления, чем все остальное: он ведь знает, что члены Комитета Лайонса думают о нем и о них обо всех. Если Вам не удалось лично передать ему это письмо, Вы, по-моему, должны его послать ему туда, где он находится.

О Вашем первом письме ко мне, в котором Вы мне сообщили о скандале между Советом и Комитетом Лайонса, я известил ТОЛЬКО Екатерину Дмитриевну, так как Вы написали, что сообщаете это ей и мне; больше я никому не писал об этом, и, наверное, в Нью-Йорке еще об этом не знают, может быть и не узнают вообще. Или же секрет уже можно считать конченным?

Я думаю, что на заседании у Тер-Погосяна все советовали Керенскому бросить эту затею (уж если все были против нее и до скандала)? Сомневаюсь только относительно Юрьевского (он, Вольский и Валентинов это одно лицо): я слышал, что он с Николаевским и Берлиным начали какой-то журнал, - очевидно, тоже на деньги Комитета Лайонса? Я этого журнала не видел. Но получившие его Кускова и Полонский говорят, что он недурен, - во всяком случае не ругают, несмотря на свойственный им темперамент.

Дочь Герцена поистине удивительна. Жаль, что я никогда ее не видел.

Я никак не думаю, что на издательстве имени Чехова сколько-нибудь отразится настроение американского правительства, если даже это настроение изменилось в последнее время: фонд Форда совершенно от правительства не зависит и политикой не занимается, а в его правление входят люди разных взглядов: один из них, бывший ректор Чикагского Университета, даже, по-моему, слишком «левый». Вреден мне с первых же дней говорил, что Фонд будет поддерживать и украинские, и другие литературные издания. Тут, конечно, ничего предосудительного нет. Уход Кеннана меня все же огорчает. Он умный, талантливый и порядочный человек, который не прислушивался бы к жалобам и интригам, которых достаточно и в аполитических делах. Не знаю, кто его заменит. «Нью-Йорк Таймс» сообщает, что он поедет в Москву только в мае 1952 года. Думаю, что президент Труман не стал бы говорить об его возможном назначении, если б уже не было получено на это согласие советского правительства. Что это назначение означает? Насколько мне известно, Кеннан никак не сторонник войны, - как и сам Труман. Разумеется, он неизмеримо компетентнее в русских делах, чем нынешний посол. Быть может, Вашингтон надеется, что при его помощи можно будет легче добиться соглашения или «отсрочки»? Все будет тут зависеть от Москвы, а не от Вашингтона, а политику Москвы понять вообще невозможно: если они хотят войны, то чего же они ждали и ждут? В области атомных бомб они никогда Америки не догонят. Захватить же континент Европы они могли в любое время, могут и теперь.

Что именно Вы надеетесь узнать до субботы о Висбаденской затее? Если Ал. Фед. возвращается в Нью-Йорк, то «торг» будет вестись там. Не совсем понятно мне, почему Керенскому и им всем нужны еще «персонально приглашенные» люди? Кроме того, из двадцати таковых они могли бы десять взять из «националов».

Лунц прислал мне новые вырезки, которые при сем прилагаю. Разрешите ли Вы от Вашего имени поблагодарить за них Григория Максимовича [Лунца] (ведь Вы, кажется, его знаете?). Среди вырезок пока нет ответов «Господина Коллабо», Петрова (это, кажется, журналист Литвинский[1102]) и того армянского участника Совета.

Ответили ли Вы Мозли?

Шлю Вам лучшие пожелания и сердечный привет.

Ваш М. Алданов Известно ли Мельгунову и другим о статье Далина?

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

М.А. Алданов - В.А. Маклакову, 26 ноября 1951

26 ноября 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Прилагаю новые вырезки от Лунца. Простите, что не пишу: мы в крайней тревоге из-за внезапной и очень опасной болезни моего бофрэра Як. Бор. Полонского, - у него внезапно ночью образовался сгусток крови, подошедший близко к сердцу. Мы узнали позавчера и хотели тотчас вылететь в Париж, но Любовь Александровна[1103] просила этого не делать, так как это могло бы испугать больного. Говорил с ним по телефону (я из гостиницы, так как у нас здесь телефона нет). Вчера было лучше, сегодня без улучшения.

В вырезках на этот раз мало интересного.

Лунц сообщает, что Николаевский уже в Нью-Йорке.

Шлю Вам самый сердечный привет

Машинопись. Копия.

BAR. 6. F. Letters to V.A. Maklakov from М.А. Aldanov, 1951-1952.

В.А. Маклаков - М.А. Алданову, 28 ноября 1951

Париж, 28 Ноября 1951

Дорогой Марк Александрович,

Пишу Вам только несколько слов деловых.

Я получил от Хуверовской библиотеки текст двух новых параграфов договоров[1104], заключенных в 26 г., по кот. я передал им часть посольских Архивов. Было предусмотрено, что до 56 года они остаются моей собственностью, а после 56 - собственностью Хуверовской Библиотеки.

В договоре было условлено, что в случае моей смерти мои права переходят к Бахметеву; теперь, после его смерти, я в качестве своего заместителя указал Карповича (по подстрекательству Балана). Но Библиотека просит меня указать еще третье лицо на случай исчезновения нас обоих. Этот параграф был раньше, но мы его не соблюли. Они прислали мне текст и просят вписать и вернуть.

Можно ли указать Вас? А если Вы не захотите, то посоветуйте, кого Вы лучше знаете, кто будет ближе стоять к архивным делам. «На рубеже»[1106] очень интересно составлен. Есть ли он в Ницце? Моя сестра звонила утром к Полонским; сказали, что лучше.

Простите, тороплюсь. В. Макл.

Машинопись. Подлинник.

BAR. 6. F. Maklakov V.A. to M.A. Aldanov, Paris and n. p., Sept. 1948 - March 1953.

В.А. Маклаков - М.А. Алданову, 2 декабря 1951

Воскресенье, 2 Дек[абря 1951[1107]]

Дорогой Марк Александрович!

28 Ноября я послал Вам в Ниццу письмо; во-первых, в нем послал выдержку из письма ко мне Хуверовской библиотеки и просил Вашего совета; а во-вторых, со слов моей сестры, кот. в этот день говорила с [Лашет?], сообщал как последнюю новость, что Яков Борисович [Полонский] в опасности. А вечером того же дня мне сообщили о его смерти. А на другой день я поскользнулся на лестнице Metro Е. Quinet, упал и повредил себе коленку, и меня положили в постель. И мне было совестно Вас беспокоить, когда Вам не до меня, и еще более неловко писать соболезнующие письма. Все это говорю в мое оправдание, если Вы меня осуждаете.

Но сейчас причина этой записки другая. Я получил вчера письмо от Карповича по поводу архивов, в кот. он просит ответить. Раньше чем ответить, хотел бы Вас повидать. Надеюсь, что завтра начну выходить. Не знаю, расположены ли Вы вести такой разговор - и всегда боюсь быть навязчивым в неподходящее время. Словом, возможно ли будет Вас повидать до Вашего отъезда?

Простите за все эти церемонии; но в некоторых обстоятельствах я постоянно теряюсь и делаю то, что не нужно.

Преданный Вам В. Маклаков

Автограф.

BAR. 5-8.

В.А. Маклаков - М.А. Алданову, не ранее 3 и не позднее 27 декабря 1951

[Не ранее 3 и не позднее 27 декабря 1951[1108]]

Дорогой Марк Александрович!

Посылаю Вам, кажется, последние вырезки. Может быть, я некот[орые] отложил для доклада у [пропуск в тексте] я Вам потом их дошлю. А еще хочу сказать, что армяне нас предали и выступили за «новый порядок». При этом сделали еще гадость против меня лично. Завтра я подтвержу Мин[истерств]у, что я с ним не согласен и, очевидно, в новую организацию не пойду. Итак, я буду с Января свободен. Но больно видеть, как люди за гроши, за место в нов[ом] офисе себя продают.

В. Мак.

Автограф. BAR. 5-10.

М.А. Алданов - В.А. Маклакову, 27 декабря 1951

27 декабря 1951

Дорогой Василий Алексеевич.

Очень досадно то, что Вы сообщаете об Офисе. Все же надеюсь, что и несмотря на действия армян, Вы останетесь на своей должности. Ваш уход был бы огромной потерей для всей эмиграции.

Прилагаю новые вырезки от Лунца. Он сообщает новость: «Как видно, Керенский разругался с Гулем и могущественное Народное Движение скоро заснет». А нет ли обо всем этом новостей у Тер-Погосяна? Если новый съезд состоится, то Керенский и Николаевский должны бы скоро приехать, а то все это всем верно начинает надоедать: объединятся, не объединятся, объединятся...

Шлем самые лучшие новогодние пожелания Вам и Марье Алексеевне.

Сердечный привет.

Ваш М. Алданов

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-17.

1952