В.А. Маклаков ― M.A. Алданову, 2 января 1955
2-ое Января [1955[1741]]
Дорогой Марк Александрович,
Спасибо за поздравление, вырезки и письмо. Мы здесь очень подчеркиваем, что это не наш Новый год, не затем, чтобы афишировать преданность «старине», а только затем, чтобы иметь основание праздновать и на Антона, и на Онуфрия, т. е. два раза, и в эти наши праздники не ходить на службу в Офис, которая именно в этом году стала тяжелой. Вырезки не так интересны; главное ― я не читал еще письма А.Ф. Оно до меня еще не дошло, точнее сказать, лежит еще в очереди нераспечатанных пакетов, которые читаю с большим опозданием. Последний номер, мною прочтенный, был от 26 Ноября.
Рад был Вашему письму, т. к. либо на мне сказывается последствие возраста, либо я Вас не понял при последнем свидании, но мне казалось, что Вы сначала поедете в Лондон, прежде чем вернуться в Ниццу. И я все собирался Вам позвонить, хотя слишком плохо слышу я телефонный разговор.
Читали ли Вы последнюю брошюру Тойнби (53 г.) «Мир и Запад»[1742] («The World and the West»); она рассматривает мирские события в таком отдалении, что все, что заметно современному глазу, конкретно, становится в общем ходе событий такой мелкой подробностью, что перестает казаться трагичной; это очень успокоительное чтение, как хлороформ, т.к. притупляет ощущения. На этой точке зрения все эти инициативы КЦАБ и КЦ и т. д. перестают не то что волновать, но просто интересовать. В исходе таких столкновений или, вернее, взаимодействия противоположных систем русская эмиграция бессильна что-либо сделать. И врагом является уже не СССР, и не Кремль, а гораздо больше те, кто их поддерживает и в своих интересах их карту играет. Не могу не удивляться Эррио. Война со стороны СССР ведется пятыми колоннами. И потому нельзя им покровительствовать. Удивило меня поэтому обращение к Вам Келли. Ведь это вид «пятой колонны».
В нашей эмигрантской среде есть события одного и того же порядка. Мы сходим со сцены. Я на похороны Зеелера пошел[1743], т. к. наши старые отношения не позволяют видеть в этом политичес[кую] демонстрацию. Но читали ли Вы «Русскую Мысль»? Как Вам показалась статья Сперанского? В ней весь его стиль, и вся его самодовольная фигура; ничего лучше не нашел написать в его память, как изложить ту речь, кот. он, Сперанский, якобы говорил как профессор послушнику Зеелеру.
Вы были естественник; что Вы скажете про опыт Америки, кот. как будто нашла способ лабораторным путем заменять хлорофиллы. Если это правда, это что-то очень большое.
Здоровье сестры ― по-видимому, вполне благополучно, но исследование опухоли еще не сделано.
Помните ли Вы наш последний разговор? Время подходит, когда нужно быть вооруженным на всякий случай, чтобы не быть застигнутым врасплох.
С.Н. Прокоповичу опять лучше. Но Тер все так же. Он признал, что когда его хотят отвлекать посторонними разговорами, то это он понимает и это его раздражает. Потому предпочитает быть один. Ходит по улицам. Любит быть только с «детьми» совсем маленькими.
Привет Татьяне Марковне от обоих.
Вас. Маклаков
Машинопись. Подлинник.
BAR. 5-30.
В.А. Маклаков ― М.А. Алданову, 13 января 1955
13 Янв[аря 1955[1744]]
Дорогой Марк Александрович!
Не хочу этого письма давать сестре переписывать и потому пишу его от руки. Я так давно не получал от Вас писем (последнее было 30 Дек[абря] прошлого года), что себя спрашиваю: что с Вами? Здоровы ли Вы? Или я чем-нибудь Вам досадил? Или и Вы на меня махнули рукой, как сам с собой делаю. Пишу Вам по случаю Нового Года, чтоб напомнить о себе; но на это письмо отвечать не нужно. Всякое письмо будет ответом.
Сегодня приехала А.Л. Толстая; я ее не видел. Но она скоро едет на Юг.
Вас. Маклаков
Если нам и не придется более встретиться, хочу Вам сказать, в каком восхищении перед Вашим талантом и с какой дружбой к Вам я буду всегда помнить о Вас.
Автограф.
BAR. 5-20.
М.А. Алданов ― В.А. Маклакову, 14 января 1955 (I)
14 января 1955 (I)
Дорогой Василий Алексеевич.
Мне известно, что Ваши именины в январе, но числа я не знаю. Спрашивал у знакомых, даже у одного «Васильевича», ― не знают. Поэтому поздравляю Вас либо слишком рано, либо слишком поздно, ― в обоих случаях, пожалуйста, извините. Шлем Вам и Марье Алексеевне самые лучшие наши пожелания.
Брошюры Тойнби я не читал. Странно, у него огромное имя в Соединенных Штатах и во Франции, ― но не в Англии, где его считают фантазером, беспрестанно меняющим свои исторические концепции. По-моему, он очень талантливый историк.
Статью Сперанского о Зеелере я прочел, Вы, конечно, правы. Я очень много лет знал покойного Владимира Феофиловича [Зеелера], но близки мы с ним не были. Он был, при внешней грубоватости, очень добрый человек. Разумеется, я написал его вдове.
Об опыте с хлорофиллом я в последнее время ничего не слышал. Но такие работы ведутся очень давно, мечтал об этом еще Вильтштэттер[1745], который так много сделал в этой области.
История с Робертом Келли имела для меня еще продолжение. Получив то мое письмо (с отказом), он опять прислал мне длинную телеграмму: «если с моей стороны не будет возражений», то его помощник Патч такого-то числа прилетит в Ниццу, чтобы меня убедить участвовать! Я ответил по телеграфу, что мое участие совершенно невозможно. Патч и не прилетел. Больше ничего об этом съезде не знаю. Ничего не знаю и о КЦАБ-ах. А Вы?
Положение бедного С.Н. Прокоповича меняется изо дня в день, -так мне пишет Екатерина Дмитриевна, еще вчера имел от нее письмо. По-видимому, его дело совсем плохо.
Простите, что пишу короче обычного. Шлю Вам самый сердечный привет.
Ваш М. Алданов
Машинопись. Подлинник.
HIA. 2-24.
М.А. Алданов ― В.А. Маклакову, 14 января 1955 (II)
14 января 1955 (II)
Дорогой Василий Алексеевич.
К нам в Ниццу почту приносили в десятом часу утра. Почему-то с Нового Года стали приносить не раньше двенадцати. Сегодня я написал Вам письмо и отправил его утром часов в 11. Вернулся домой и застал Ваше небольшое письмо от 13-го. Оно чрезвычайно меня тронуло, от души Вас благодарю. Но немного меня и встревожило, ― почему Вы пишете: «Если нам и не придется более встретиться»?! Пожалуйста, не сердитесь на меня, что почти две недели Вам не писал. Я и чувствовал себя не очень хорошо, и настроение было скверное, которым не хотел «заражать» других. Но, разумеется, у меня в мыслях не было сердиться на Вас, ― за что же? Помилуйте. И никак я не мог также «махнуть на Вас рукой»! Вы давно знаете, какой я Ваш поклонник и как дорожу дружескими отношениями с Вами.
Все-таки почему Вы написали: «Если нам не придется...»? Надеюсь, это никак не значит, что Вы больны? Весной надеюсь увидеть Вас в Париже.
Пожалуйста, кланяйтесь А.Л. Толстой.
Самый сердечный, дружеский привет Вам.
Ваш М. Алданов
Машинопись. Подлинник.
HIA. 2-24.
В.А. Маклаков ― M.A. Алданову, 15 января 1955
15 Янв[аря 1955[1746]]
Дорогой Марк Александрович!
Сегодня получил от Вас сразу два письма. Спасибо. Отвечаю сначала на вопрос, чтобы потом никогда к нему не возвращаться. Именно потому, что я знаю Вашу дружбу, меня удивило Ваше молчание. Вчера на моих именинах я расспрашивал всех, кто мог о Вас знать, ― Кантора, Титова и др. ― здоровы ли Вы? Оба говорили, что Вы благополучны, что же касается до «махания рукой» и слов «если нам не придется увидеться» ― то они просто объясняются дурным моим настроением. Есть много различных и разнообразных причин, о кот. говорить я вообще не люблю; скажу только, что я нисколько не «болен». Но я чувствую, что пружина ослабела, и часы понемногу сами останавливаются, без всякой поломки от падений. Это я наблюдаю и чувствую. Эльяшевич, кот. еще недавно написал и продолжает писать превосходную книгу, сейчас не может и днем выходить на улицу; забывает, как его фамилия и на какой улице он живет. Помните ли Вы Тургеневского «Пегаса»? То, что произошло с собакой, может произойти и с человеком. И против этого нет средств. Правда, я до этого еще не дошел и могу еще допускать, что мы увидимся; но плохо, когда это замечать станут другие, приходится притворяться, а это невесело; и как писал Некрасов:
«Вспоминая пройденный путь,
Совесть песню свою запевает»[1747].
Мне короче всего; но не буду больше ни писать, ни особенно говорить об этом.
Ал. Толстую я не видел и не увижу. Она приехала в Среду и приехала прямо B.St. Geneviève[1748], и остановилась в квартире Бакуниной, где живет Панина. Собиралась вместе с ней поехать в Италию, через Швейцарию на автомобиле. Хотела заехать к нам в Четверг, навестить нас с сестрой. Но в Четверг, вернувшись в Париж, захворала желудком и даже слегла. Звала нас с сестрой приехать к себе. Была ужасная погода, и я не хотел ехать зря; спросил по телефону; подошла к нему Панина и сказала, что в этот день криз и к ней не пустят, но что Саша, если сможет, то на 5 минут приедет ко мне в Пятницу, чтобы хоть на минуту повидать; это день моих именин, и конечно, неудобный для встречи. Но уже в 8 часов вечера она позвонила, говорила с сестрой и сказала, что приехать не может, что еще нехорошо себя чувствует, но как только сможет, сейчас же уедет на Юг, на автомобиле, но одна, без Паниной. Здесь некоторая загадка, кот. выяснится только после. Не знаю, читали ли Вы в Нов. Рус. Слове ― от 4 Дек[абря] 54 г. ― статью А.Л. «Православная вера там и здесь»[1749]. Мне лично эта статья очень понравилась, хотя кое-чем она неясна. Меня удивляло, что в русской печати здесь ее не отметили: ни сочувственно, ни не сочувственно. И то, и другое было бы понятно. И вот вчера была у нас на приеме другая, молодая Саша Толстая, дочь Мих. Львовича и сестра доктора, где остановилась и Ал. Льв. Я просил ее передать А.Л., что мне ее статья очень понравилась. И когда А.Л. говорила по телефону с моей сестрой, то ей сказала, что ей очень приятен мой отзыв. Но она еще из Америки просила Панину дать ее в «Рус. Мысль», но что она этого не сделала, т. к. ей статья не понравилась. Больше я ничего не знаю (см. P.S.), да и с А.Л. не говорил сам, т. к. плохо слышу в телефон. Но это совпадение фактов ― не одобрение статьи Паниной, не помещение ее в Рус. Слове, и отказ от совместной поездки, кот. была решена, может быть и не случайное совпадение по времени: и тогда это интересно. Панина сказала по телефону сестре, что не приедет к нам с прямой дороги, но приедет потом: тогда, вероятно, мы все узнаем. И пишу Вам это, чтоб Вы, если будете читать эту статью, поставили себе вопрос: могла ли она вызвать подобную реакцию между двух друзей?
Простите за почерк; но я собирался написать только несколько слов, кот. не хотел давать переписывать, а потом не сумел остановиться.
Вас. Маклаков
Мои именины легче запомнить, чем день рождения. Они празднуются 1 Января (Вас[илий] Великий), т. е. в Новый Год. В детстве это очень меня огорчало, т. к. мой праздник «пропадал». Но у какого «Васильевича» Вы спрашивали об этом? «Василиев» празднуют в разные дни ― есть Вас[илий] Великий, Вас[илий] Блаженный и т. д. Не то, что Софию, Матвея и Наталью.
P.S. Не хочу переписывать письмо, но уже после написания письма я узнал, что нет никакой связи между размолвкой по поводу статьи и отказом Паниной от поездки. Это с моей стороны простая мнительность. Поездка А.Л. деловая, и пришлось по делам изменить маршрут и сроки.
Автограф.
BAR. 5-20.
М.А. Алданов ― В.А. Маклакову, 20 января 1955
20 января 1955
Дорогой Василий Алексеевич.
В Вашем письме от 15-го я почти целиком разобрал первые две страницы и очень плохо разобрал две последние. Чрезвычайно рад тому, что Вы здоровы, а то меня встревожило Ваше предыдущее письмо.
Статью Александры Львовны я как-то пропустил или не дошел до меня тот недельный пакет «Нового Русского Слова». Жаль. Если я правильно Вас понял, А.Л. уехала в Италию через Швейцарию и, следовательно, в Ницце не была. Быть может, попадет на обратном пути? Я ее очень люблю, и мы были бы рады ее увидеть здесь. Она, вероятно, повидает Кускову, ― особенно если поехала в Швейцарию с Паниной, которую связывает с Екатериной Дмитриевной давняя тесная дружба. От Екатерины Дмитриевны я уже дней 8-10 никаких известий не получал. Последнее ее письмо ко мне было очень грустное (из-за болезни Сергея Николаевича) и очень взволнованное: оказывается, на московском съезде писателей Константин Федин[1750] объявил, что покойный Бунин стал советским гражданином и не вернулся в Россию только по болезни и слабости!!![1751] Это совершенная неправда: никогда Иван Алексеевич советского гражданства не принимал; в последние месяцы его жизни его ненависть к советскому строю, напротив, становилась все более ожесточенной. Из письма Екатерины Дмитриевны мне было не совсем ясно, поверила ли она сама (хоть немного) этому сообщению Федина. Но она справедливо высказывала предположение, что оно может повредить памяти Ивана Алексеевича. Правые, по ее словам, и без того его «развенчивали» в последнее время (не понимаю, почему и зачем), а после сообщения Федина могут начать кампанию! Это вполне возможно. А такая кампания (это говорю уже от себя) могла бы даже ― хоть в незначительной степени ― повредить Вере Николаевне и в практическом, материальном смысле. Я поэтому тотчас посоветовал Вере Николаевне снестись на предмет опровержения неправды с Екатериной Дмитриевной (которая, по-видимому, хочет писать о Съезде и о речи Федина). Лучше всего, по-моему, было бы, если б В.Н. сама напечатала краткое категорическое опровержение. Но из ее ответа я вижу, что она как будто не склонна это сделать (тоже не понимаю, почему): говорит, что не любит «бумов» и что «Советская Энциклопедия» (издание 1951 года) сама признала Бунина ожесточенным врагом советской власти. Оба эти довода меня совершенно не убедили. Краткое опровержение никак не означает «бума». Советская Энциклопедия вышла за 2-3 года до кончины Ивана Алексеевича, да и никто в эмиграции ее не знает и не помнит. Еще пойдет слушок: «дыма без огня не бывает». Не сомневаюсь, что, будь Иван Алексеевич жив, он слова Федина опроверг бы немедленно в чрезвычайно резкой форме. Вера Николаевна сама мне пишет, что ее уже о сообщении Федина запросила редакция «Посева» и что она ей ответила то же самое, что мне. Как бы то ни было, я ей (Вере Николаевне) свое мнение высказал, а она так же хорошо, как и я, знает, что в сообщении Федина все ложь, и нехорошая ложь. Хотел бы узнать Ваше мнение и мнение Титова, которого Вы, верно, часто видите. Вера Николаевна еще мне пишет, что большевики всегда лгут и что не все же в их словах надо всегда опровергать. По-моему, это у них новый прием. Не писали же они, например, что Милюков или Деникин незадолго до смерти стали советскими гражданами. Меня интересует, с какой целью солгал Федин? Едва ли он это сказал без благословения начальства. И советские газеты тогда не напечатали бы этого.
Не слышали ли Вы чего-либо о КЦАБ-ах? Послезавтра у нас будет завтракать Альперин, но он уехал из Парижа давно и новостей (если таковые есть), верно, не знает.
Шлю Вам самый сердечный привет и лучшие пожелания. Очень кланяемся Марье Алексеевне.
Ваш М. Алданов
Машинопись. Подлинник.
HIA. 2-24.
В.А. Маклаков ― M.A. Алданову, 22 января 1955
22 Янв[аря 1955[1752]]
Дорогой Марк Александрович!
Для меня облегчение, что первые две страницы моего письма от руки Вы могли разобрать. Постараюсь Вам ответить на двух страницах, пока я еще затруднен с перепиской.
Во-первых, о Кусковой; 19 Янв[аря] она мне писала: «Эту неделю С.Н. был тих, не падал, ел хорошо. Порывается работать, но сил на это еще нет». Слово «еще» утешает мало. Но помимо здоровья стеснен он и деньгами. Мы дискретно ей помогали, хотя никогда об этом с ней не говорили. А сейчас она пишет: «Безгранично благодарна за помощь. Доктора и лекарства ― кошмар моей жизни». Вот последнее, что я об ней знаю.
Теперь о Бунине. С нами уже говорил Зуров и вчера В.Н. по телефону. Говорили не со мною, а с сестрой. Больше по телефону не могу понимать. Ваше письмо пришло уже после моего разговора через сестру. Я вполне согласен с Вами, что В.Н. следовало бы писать в Редакцию Р. М., рассеять недоразумение, заявив, что И.А. никогда советского гражданства не принимал. В этом не было бы никакого бума и даже опровержения, а только уточнение. А что слова Федина можно было понять по-разному, видно на примере Вас самих; в Вашем письме Вы говорите: «Федин на съезде объявил, что покойный Бунин стал советским гражданином». Это не совсем точно. В «Русской Мысли» от 21 Янв[аря], речь Федина изложена так: у Бунина не достало сил, будучи советским гражданином, вернуться домой. Это не одно и то же. Советские люди, будучи признаны законной властью в России и переменив имя России на СССР ― могли bona fide[1753] считать всех подданных бывшей ― подданными того же государства, хотя бы и с другим именем. Правда, позднее, уже в 20-х годах (12 Дек[абря] 1925) был издан советский декрет, что русские, бывшие за границей без разрешения Советской власти, должны до 12 дек[абря] 1925 г. заявить в Советское консульство, иначе лишаются гражданства. Так что формально Бунин был лишен советского подданства, потому что никогда его не хотел для себя получить. Но это Федин мог не знать. Зуров рассказывает, что еще в 1918 г. Бунин уехал на Юг, при помощи Фриче[1754]. До этого отъезда он проживал на территории не СССР (Союза еще не было, а Р.С.Ф.Р., где была и власть России, и уже Советская власть). Попав в район сначала Украины, а потом Добровольческой армии, он по бумагам был не беженцем (этого слова ― как юридического термина еще не существовало до конвенции 12 Мая 1926), а просто «русский». Он получил паспорт от Одесского градоначальника, где значится как «русский». С ним он приехал во Францию. Обратился к консулу (не советскому, кот. тогда еще не было; они появились только после признания Советов 28 Ок[тября] 1924 г.), а старому русскому консулу Аитову[1755], кот. и выдал ему паспорт как русскому. Таким он был по бумагам. Но Федин мог этого не знать или не придавал этому значения, а только теперь слово «русский» заменяется новым именем «советский» или «русский беженец». В том, что Федин так на съезде сказал, я не вижу желания Бунина ошельмовать. И теперь в Офисе слово «русский» на бумаге не употребляется, а если даже по рутине употреблено, то понимается или как советский, или как беженец (réfugié). То и другое, смотря по обстоятельствам. И потому сожалею, что слова Федина могли быть неверно поняты, и, сочувствуя их исправлению В.Н. Буниной, я словами Федина не возмущаюсь.
Совершенно иное отношение во мне вызывают несколько строк от «Редакции» Рус. Мыс. Здесь уже злостная инсинуация на «встрече Бунина с некоторыми представителями советского правительства». Эти слухи редакция подтверждает, не говоря о том, при каких условиях и зачем происходили эти переговоры. Зуров говорит, что Советы предлагали ему издать его сочинения, и очень для него выгодно, если он согласится вернуться. Не знаю, правда ли это. Это, конечно, возможно, но Бунин на это не пошел, потому такая заметка со стороны Рус. Мысли похожа на сведение личных счетов с ним. Конечно, эти разговоры о встрече могли дать повод недобросовестным людям инсинуировать. И последние слова редакционной заметки «мы теперь видим, к каким результатам иногда приводят подобного рода разговоры»[1756] ― как раз относятся к этой заметке, демонстрируют, что могут сделать из невинной встречи[1757] недобросовестные люди в редакции Рус. Мысли. И конечно, Рус. Мысль заслуживает, чтоб ее щелкнули. Но это можно сделать только в другой газете, т. к. Рус. Мысль не обязана будет подобное письмо помещать. Зуров думал, что защиту памяти Б. мог бы взять на себя Комитет, под председательством Титова.
Титов категорически отказывается, что и пишут в Русской Мысли. И опровергать взятие паспорта может только Вера Николаевна; она же может и должна ограничиться восстановление правды в этом пункте, не полемизируя с самой Русской Мыслью. А для этой полемики, разоблачения инсинуаций нужно то уменье, кот. нет у Титова, да и вообще у Комитета.
Я очень боюсь, что конец письма Вы не разберете, но лучше написать не сумею. Если Вы не разберете, а заинтересуетесь этой частью письма, то пришлите его мне, я дам его переписать на досуге. А я хотел еще поговорить о себе, но не успел.
Вас. Маклаков
Не характерно ли, что в отчете о Съезде, кот. поместила Русская Мысль, слова «будучи советским гражданином» ― напечатаны курсивом, хотя редакция и говорит в своей заметке, что она не знает, был ли у Б. советский паспорт. Насколько сам Федин был благороднее, чем она.
Хотел с Вами поговорить о «себе», но не успел.
Не хотел опустить этого письма, не сказав Вам, что собирался написать Вам о другом ― о себе и о своих планах на остаток моей жизни, сказать только Вам.
Автограф.
BAR. 5-20.
М.А. Алданов ― B.A. Маклакову, 28 января 1955
28 января 1955
Дорогой Василий Алексеевич.
Опять то же: я почти все разобрал в двух первых страницах Вашего письма и почти ничего в двух последних. Согласно Вашему указанию, отчеркиваю самое важное, по-видимому, ― на случай, если Елена Николаевна [Штром] может переписать. Но, разумеется, не утруждайте Марью Алексеевну.
Заметки «Русской Мысли» я все еще не достал. Просил Сабанеева достать ее мне, ― надеюсь, ему это удастся. А Вере Николаевне я два раза писал, очень советовал ей послать опровержение. Она не хочет и ответила весьма непонятно, даже как-то агрессивно! Ее опровержение было бы, видите ли, «недостойно памяти» Ивана Алексеевича, кроме того у нее «дела по горло»!! Я действительно не понимаю, почему она не хочет послать опровержения. Поняли ли Вы или Александр Андреевич? Если я правильно разобрал эти строки в Вашем письме, A.A. категорически отказался писать опровержение и сказал, что это должна сделать Вера Николаевна. Думаю, что он прав: по-настоящему опровергло бы ложное сообщение Федина только ее письмо. О каждом другом и о комитете памяти Ивана Алексеевича враги (и не только враги) сказали бы, что посторонние люди, даже члены Комитета, не могут знать, принял ли Бунин советское гражданство или нет. Я вижу, что уже многие (никак не враги) почти верят сообщению Федина! Не печатая опровержения, Вера Николаевна оказывает, по непонятным причинам, плохую услугу и памяти Ивана Алексеевича, и самой себе. Со всем тем, это прежде всего ЕЕ дело, и я больше советовать ей ничего не буду. Я советских газет не читаю и передал Вам слова Федина по пересказу, но не думаю, чтобы текст, который Вы приводите, был очень отличен, и чтобы Федин слова «советский гражданин» мог добросовестно понимать просто как слово «русский».
Отчего же Вы не напишете о себе? Шлю самый сердечный привет.
Ваш М. Алданов
Машинопись. Подлинник.
HIA. 2-24.
В.А. Маклаков ― M.A. Алданову, 29 января 1955
29 Января [1955[1758]]
Дорогой Марк Александрович!
Только что получил Ваше письмо и отвечаю немедленно, в случайной надежде, что Вы сможете его получить на этой неделе. Хочу успокоить Вас насчет Бунина. Дело кончилось наилучшим образом. В Рус. Мысли от 28 Января напечатано (делаю извлечение):
«Ошибка» К. Федина
И.А. Бунин не был «советским гражданином»[1759].
В «Посеве» от 23 Янв[аря] напечатано следующее письмо В.Н. Буниной, вдовы писателя.
В ответ на Ваше полученное мною сегодня утром письмо, в кот. Вы сообщаете, что в своем выступлении на втором Съезде писателей
К. Федин упомянул имя моего покойного мужа [так!] утверждаю,
что Ив. Ал. никогда не брал Советского паспорта и не думал возвращаться на родину.
Я считаю, что К. Федин ошибся, спутав Ив. Ал. с другим старым писателем, взявшим советский паспорт, но не вернувшимся на родину[1760].
Ошибка Федина, конечно, странная; во втором издании 1951 г. Советской Энциклопедии о Бунине написано: «Великая Октяб. Революция» и т. д.
Уважающая Вас В. Бунина
Это письмо В.Н. Буниной ― лучший ответ К. Федину. Лучше она не могла бы придумать. Опровержение ― ясное; послала не в Рус. Мысль, а в «Посев», что очень хорошо. Неудобно было писать в Русскую Мысль, не упомянув и не выразив протест той инсинуации, кот. она от себя против Бунина поместила. Когда Вам пришлют тот № Рус. Мысли, Вы поймете мои слова. Эта гнусная инсинуация может быть предметом особой заметки против Рус. Мысли, кот. она бы не поместила и не В.Н.Б. можно было писать.
«Старый писатель», о кот. Бунина говорит, по слухам ― Ремизов. Тороплюсь это написать на обеих страницах. Отдавать сейчас мое старое письмо не могу. Сестра еще не в своем виде. У нее неделю назад заболело горло: не может глотать. Было страшно, не в связи ли это с опухолью, кот. по исследованию оказалась злокачественной. Зёрнов нашел, что это простуда. И так как сейчас все потеряли голос (я, Титов, Рубинштейн) ― то это считается поветрием, связанным с наводнением. Простуду лечат, но опасность все же остается...
О себе сейчас не пишу. Но если до Вас дойдет книжка «Возрождения» ― очень Вас прошу моей статьи не читать, если еще не читали.
У нее целая история, кот. ее оправдывает и объясняет, как это вышло. Но для тех, кто этой истории не знает, для нее нет оправдания. И мне за нее совестно. Я собою пожертвовал.
Вас. Маклаков
Автограф.
BAR. 5-20.
М.А. Алданов ― В.А. Маклакову, 31 января 1955
31 января 1955
Дорогой Василий Алексеевич.
Мы очень встревожены Вашим сообщением на второй странице о Марье Алексеевне. Оно неразборчиво, я, в частности, плохо разобрал слова «все потеряли голову» и следующие за ними. Но не трудитесь отвечать. ― Вам, разумеется, не до того, ― напишу сейчас Титову и попрошу его сообщить мне, как Марья Алексеевна и что именно сказал Зёрнов.
При этих условиях Вы еще нашли силы написать мне о Вере Николаевне! Я чрезвычайно это ценю. Одновременно получил от нее письмо. Она, в отличие от Вас, не привела текста своего письма в редакцию «Посева» и заметки в «Русской Мысли», но сообщила о них. А благодаря Вам я знаю и текст. Совершенно с Вами согласен; теперь все в порядке. Эта история меня, было, очень взволновала, и не одного меня. Но все исправлено.
«Возрождения» здесь не достанешь, так что я все равно Вашей статьи пока не прочту.
Пожалуйста, передайте Марье Алексеевне наше горячее пожелание скорейшего выздоровления. Шлю самый сердечный привет.
Ваги М. Алданов
Машинопись. Подлинник.
HIA. 2-24.
В.А. Маклаков ― М.А. Алданову, 2 февраля 1955 (I)
[2 Февраля 1955[1761]] (I)
Дорогой Марк Александрович!
Получил Ваше письмо и не могу удержаться, чтоб тотчас из Офиса Вам не ответить. Вы напрасно обеспокоились; я, очевидно, написал не «потерял голову», а «потерял голос». Когда моя сестра первая не могла говорить и глотать, я побоялся, что это последствие опухоли, что было бы очень трагично. Но оказалось, что это не то. а просто простуда, вызванная инфекцией, как последствием наводнения. Голос потеряли очень многие ― я, Федоровский, Рубинштейн, Титов, Serrey и другие. Титов сможет это Вам объяснить, раз Вы ему написали; вчера он вечером был у меня, а потом полчаса в передней беседовал с сестрой. Пишу очень скверно, т. к. пишу из Офиса, где завален работой, и потому так неразборчиво.
Если Вы не прочтете моей статьи, буду только рад. Я ей очень недоволен; вчера в письме к Керенскому я ему объяснил условия, при кот. она писалась. Это письмо будет переписано, и я Вам пришлю копию того, где об этом говорилось.
А потом пришлю как курьез копию письма одного полуграмотного казака, кот. хотел блеснуть красноречием. Такое письмо нарочно не выдумаешь. Это Вас посмешит.
Вас. Маклаков
Автограф.
BAR. 5-1.
В.А. Маклаков ― M.A. Алданову, 2 февраля 1955 (II)
2-ое Февраля [1955[1762]] (II)
Дорогой Марк Александрович,
Сегодня утром из офиса послал Вам письмо, торопился, чтобы не поддерживать Вашего напрасного беспокойства, вызванного в конце концов моим почерком, надеялся, что Вы разберете в этом письме по крайней мере самое главное, т. е. «потерю голоса», а не головы.
Сейчас же хочу заполнить пробелы, возникшие в нашей переписке.
1) Посылаю Вам переписанные две страницы моего письма, Вами не разобранные; впрочем, не всех двух страниц, начало первой Вы разобрали, судя по Вашему ответу, да оно и утратило всякое значение. Инцидент Бунина с Фединым кончен. 2) Вы не можете достать «Возрождения»? У меня есть несколько оттисков моей статьи, и я бы мог Вам ее послать, но сам я так ею недоволен, что мне совестно ее именно Вам посылать. Объяснения, почему она вышла такой неуклюжей, я дал Керенскому, кот. ею тоже интересуется; чтобы не писать этого вновь, посылаю Вам выписку из моего письма к нему, кот. этого вопроса касается. Если Вы захотите, то я Вам ее пришлю, но сам ее предлагать не хочу; хорошего в ней только портрет Толстого, снятый домашними в Ясной Поляне, очень хорошее выражение. Он попал в статью случайно. Не знаю, какая муха укусила Гукасова, но он мне написал собственноручно письмо, настаивая, чтобы я дал свой портрет для напечатания вместе со статьей; от этого я, конечно, отказался и написал, что отказываюсь дать статью, если будет мой портрет. Но в обмен этого предложил портрет Толстого, кот. и был напечатан. Конечно, типография хуже фотографии, но и в книге вышла хороша, а главное нова. Такого портрета не было напечатано, кажется, ни разу.
Еще посылаю то, о чем упомянул сегодня. Письмо казака, пожелавшего блеснуть красноречием. Он забавен своим «неизмеримым чувством благочиния»[1763]. Письмо это переписала уже сестра; так что состояние здоровья улучшается, и Вы имеете эту иллюстрацию.
Вас. Маклаков
Дорогой Марк Александрович.
Я не знаю, как была я тронута Вашим беспокойством и мне и так-то совестно, что все обо мне спрашивают, а тут Вы встревожились очень. Слава Богу, все идет хорошо, и я надеюсь, что силы мои начнут возвращаться более бодрым шагом, а то мне начинает надоедать чувство усталости, я к этому делу не была привержена. Мой сердечный привет Татьяне Марковне и еще раз спасибо.
Ваша М. Маклакова
Совершенно иное отношение во мне вызывают несколько строк от Редакции «Рус. Мысли». Здесь уже злостная инсинуация на «встречи Бунина с некоторыми представителями советского правительства». Эти слухи редакция подтверждает, не говоря о том, при каких условиях и зачем происходили эти встречи. Зуров говорит, что Советы предлагали ему издать его сочинения, и очень для него выгодно, если он согласится вернуться. Не знаю, правда ли это. Это, конечно, возможно, но Бунин на это не пошел. Потому такая заметка со стороны Рус. Мысли похожа на сведение личных счетов с ним. Конечно, эти разговоры о встрече могли дать повод недобросовестным людям инспирироваться. И последние слова редакционной заметки ― «мы теперь видим, к каким результатам иногда приводят подобного рода разговоры» ― как раз относятся к этой заметке, иллюстрируя, что могут сделать из невинной встречи недобросовестные люди, вроде Рус. Мысли. И, конечно, Русская Мысль заслуживала бы, чтобы ее щелкнули. Но это можно сделать только в другой газете, т. к. Рус. Мысль не обязана будет подобное письмо помещать. Зуров думал, что защиту памяти Б. мог бы взять на себя Комитет, под председательством Титова. Титов категорически отказывается что-либо писать в Русской Мысли. И опровергать взятие паспорта может только Вера Николаевна; она же может и должна ограничиться восстановлением правды в этом пункте, не полемизируя с самой Русской Мыслью. А для этой полемики, разоблачения инсинуаций нужно то умение, кот. нет у Титова, да и вообще у Комитета.
Я очень боюсь, что конца письма Вы не разберете, но лучше написать не сумел. Если Вы не разберете, а заинтересуетесь этой частью письма, то пришлите его мне, я дам его переписать на досуге. А я хотел еще поговорить о себе, но не успел.
Ваш Маклаков
[Машинописный отрывок из не разобранного М.А. Алдановым письма В.А. Маклакова]
Не характерно ли, что в отчете о Съезде, кот. поместила Русская Мысль, слова «будучи советским гражданином» напечатаны курсивом, хотя редакция и говорит в своей заметке, что она не знает, был ли у Бунина советский паспорт. Насколько сам Федин был благороднее, чем она.
Хотел с Вами поговорить «о себе», но не успел.
Машинопись. Подлинник.
BAR. 5-30.
М.А. Алданов ― В.А. Маклакову, 3 февраля 1955
3 февраля 1955
Дорогой Василий Алексеевич.
Сердечно Вас благодарю за столь подробное письмо, да еще написанное в состоянии сильной простуды. Мы действительно очень беспокоились, но сегодня получили и письмо Александра Андреевича.
Буду очень рад и признателен, если пришлете оттиск Вашей статьи. Знаю по долгому опыту, что Вы обычно ругаете, написанное Вами, ― мое впечатление всегда выходило совершенно иным и даже противоположным. «Возрождение» здесь достать невозможно. Кажется, теперь вышла первая книга под редакцией Мейера. Изменилось ли сколько-нибудь направление? Есть ли ценные статьи? В последней, 39-ой, книге «Нового Журнала» чрезвычайно интересна статья неизвестного мне автора о Максиме Ковалевском и Софье Ковалевской. Я, конечно, слышал об их романе, но смутно; а в этой статье оба представляются мне в новом и неожиданном свете. Книгу я только что получил и прочел в ней немного. Очень плох, по-моему, Гузенко. Очень недурен ― и страшен по картине, которую он дает ― Ершов[1764].
Чрезвычайно нас обоих позабавило письмо «апатрида Российского Государства», ― спасибо, что прислали.
Лунц прислал мне прилагаемую небольшую статью Александра Федоровича в «Нью-Йорк Таймс»[1765] (слова пером принадлежат Лунцу, ― второго слова я, кстати, не разобрал). Ничего невозможного в «новой теории о Берии», по-моему, нет, но кое-что странно. И уж очень уверенно подано. Это, кажется, несколько подчеркнула в заголовке американская редакция.
Пожалуйста,
Дорогой Василий Алексеевич, не забудьте передать прилагаемое письмо Марье Алексеевне. Говорю это потому, что она сама мне когда-то сказала, что Вы приветов не передаете.
Шлю самый сердечный привет. Надеюсь, простуда совершенно прошла?
Ваш М. Алданов
Машинопись. Подлинник.
HIA. 2-24.
B.A. Маклаков ― M.A. Алданову, 5 февраля 1955
Париж, 5-ое Февраля [1955[1766]]
Дорогой Марк Александрович,
Завтра пошлю Вам оттиск бандеролью, пеняйте на себя. Я часто бываю собою недоволен; но эта статья по поводу 200 лет Московского Университета, конечно, корява[1767]. И мне обидно, что у меня не хватило времени сделать из нее нечто цельное. К счастью, я мог поместить в нее то, что уже раньше печаталось, и было обдумано. Надеюсь, что этого никто не заметит.
Вы спрашиваете о всей книжке Возрождения, о перемене «направления». Пока я его еще не вижу. Оно бы всего яснее сказалось в отделе «Дела и люди», который вел Татаринов. Он заболел, легкой формой удара (уже второго), но теперь стал выходить. Не знаю, кто писал статьи этого отдела, в них тоже не вижу перемены. Статья самого Мейера ― фатализм Лермонтова[1768], вполне приемлема; он не перешел границы здравого смысла. Поскольку эта книжка должна была быть посвящена Университету, она этой задачи не исполнила. Собственно, ему посвящалась только статья Сперанского[1769]; в ней нет свойственной ему самовлюбленности, но нет и яркости, правда, он был стеснен местом, да и такие статьи не его специальность.
Нечто новое в духе Мейера ― содержание статьи Смоленского о Блоке[1770]. Мысли эти не новы; в Советском Издании «избранных стихотворений» 27 года они затронуты во вступительной статье Верова[1771], хотя, конечно, в другом понимании и освещении. В ней все же нельзя видеть того, что может грозить «Возрождению» ― тенденциозной, обязательной Церковности. Воспоминания Тырковой интересны[1772], но они такие, что были.
Я пришлю Вам всю книгу Возрождения, мне интересно Ваше мнение о книжке; Кускова, не видя ее, меня осудила, что я в этой компании. Вы ее мне вернете, когда «Возрождение» дойдет до Вас.
Совершенно с Вами согласен о «Новом Журнале». Очень удачный номер, но какой это Гузенко? Мне его статья не понравилась ― слишком искусственна[1773]. «Пугает, а мне не страшно»[1774].
Вы в «Бреду» с обычным мастерством и верностью нарисовали психологию новых людей, уже сложившихся; я в жизни их не встречал, и потому изображение их действительно производит впечатление «бреда», но что интересно, как такими людьми делаются, как при известных условиях в них превращаются понятные и знакомые люди, в которых еще не исчезло все человеческое. Это отчасти, но недостаточно, ибо не до конца, ― показывает Нинель. Но этого достаточно, чтобы вся эта повесть была действительно «страшной», как Вы говорите.
В этой книжке «Нового Журнала» почти все интересно, я не читал только Ремизова и о «Слове о полку Игореве»[1775]. Но начал с «Ковалевского», я его хорошо знал, сам часто жил в Болье и бывал у него; знал и его итальянку. Слыхал про его роман с СВ. Ковалевской; несмотря на всю его привлекательность, не вижу его героем романа. Но как ни трудно положение человека, которому приходится отказывать любящей женщине (помните «Верочку» Чехова), он делает это слишком беспощадно; меня резнули [так!] слова письма на стр. 204: «Если бы я любил вас, я написал бы вам другое». Неужели недостаточно сказать, что не любит, а нужно еще приводить доказательства этого. Это уже неделикатно; как будто он ожидает от нее возражений.
Статья Керенского, кот. Вы прислали, конечно, любопытна; это могло быть и этого достаточно, чтобы оценить атмосферу, в которой воспитывается «головка» России. Больше сказать нельзя, и этого достаточно.
Я недавно получил от А.Ф. интересное письмо, но на политико-философскую (его определение) тему; я бы прибавил к этому ― и неопределенное слово ― религиозную; о существовании в мире добра и зла, их борьбы и смысла «зла». Ведь религия есть «человеческое творчество»; по мнению Гершензона, самое высокое из творчеств; его из скромности назвали «откровением», как поэтическое творчество «вдохновением». Разница между всеми ними количественна, а не качественна. И о терминологии спорить не стоит. А что такое «творчество», когда-то объяснил Л.М. Лопатин. Вся духовная жизнь на нем основана. Помню, что он об этом читал реферат, и я еще студентом о нем с ним говорил, в один из его приездов к нам в деревню. «Всякая человеческая мысль есть творческий акт», ― говорил он. И незачем искать других объяснений.
Пошлю завтра Вам и оттиск, и книжку.
Вас. Маклаков
Машинопись. Подлинник.
BAR. 5-30.
М.А. Алданов ― В.А. Маклакову, 8 февраля 1955
8 февраля 1955
Дорогой Василий Алексеевич.
Сегодня утром получил от Вас «Возрождение» и оттиск Вашей статьи. Как я и думал, она чрезвычайно интересна. Подробнее о ней напишу Вам в следующем письме. Тогда же с благодарностью верну журнал. Еще ничего не прочел, кроме Вашей статьи. Сегодня тороплюсь. От души благодарю за статью.
Искренно рад, что «Бред» Вам нравится. Книга «Нового Журнала» интересна и разнообразна. Меня тоже в письме М. Ковалевского резнула своей жестокостью та фраза, которую Вы приводите. В новом свете и Софья К[овалевская]. ― Я никак не думал, что он ее считал истеричкой. Может быть, так оно и было.
Гузенко ― тот советский шифровальщик в Канаде, который бежал из посольства; это очень нашумело несколько лет тому назад. Его роман (судя по отрывку, лубошный [так!]) имеет на английском языке большой тиражный успех.
Лунц прислал мне прилагаемый ответ Николаевского на статью Керенского[1776]. Вы увидите по тону, какие у них теперь отношения. В первой статье он обвиняет А. Ф-ча в лжи; во второй части ― в том, что А.Ф. бессознательно стал рупором чекиста, подосланного к нему Г.П.У.!
Простите, что пишу кратко. Шлю самый сердечный привет.
Ваш М. Алданов
Машинопись. Подлинник.
HIA. 2-24.
М.А. Алданов ― В.А. Маклакову, 18 февраля 1955
18 февраля 1955
Дорогой Василий Алексеевич.
Я Вам написал 8-го, вложил статью Николаевского. Надеюсь, у Вас все благополучно? Еще раз сердечно благодарю за присылку книги «Возрождения». Завтра отошлю ее Вам. В книге немало интересного. Перемены направления я тоже пока не вижу. В воспоминаниях Тырковой есть блестящие страницы, например, о встрече с Мережковскими у Туган-Барановских[1777].
Вы мне рассказывали в Париже, как создалась и была отдана в типографию Ваша статья о Толстом. Действительно, об университете в ней немного, да и нечего было тут сказать, особенно об университете московском, в котором Толстой верно и был раза два-три в жизни, по часу или по два, на каких-нибудь заседаниях. Однако независимо от этого Ваша статья, повторяю, чрезвычайно интересна. Кое-что я знал. Кое-что было для меня ново, ― в Ваших, например, мыслях на стр[аницах] 9 и 10 и в других местах. Кое с чем мне и трудно было бы согласиться.
По-моему, есть преувеличение в Ваших словах, что «учение Толстого мир потрясло». В России потрясло некоторую часть интеллигенции, только небольшую ее часть (революционеры «потрясли» большую). До народа оно и не дошло. На западе влияние Толстого-мыслителя было совсем незначительным, ― я находил его следы у Ромэна Роллана, а больше, кажется, ни у кого. Вне России и вне запада, в Индии, он имел влияние на Ганди[1778]. Думаю, что если б Толстой не был величайшим из писателей-художников, то одни его мысли прошли бы совершенно незамеченными. Но и эти, связанные с этим вопросом, Ваши мысли очень интересны. Прекрасная статья.
Как здоровье Марьи Алексеевны? Шлю Вам самый сердечный привет и лучшие пожелания.
Ваш М. Алданов
Машинопись. Подлинник.
HIA. 2-24.
В.А. Маклаков ― М.А. Алданову, 19 февраля 1955
19 Фев[раля 1955[1779]]
Дорогой Марк Александрович!
Рад был получить сегодня Ваше письмо. А то уже думал, здоровы ли Вы. А кроме того рад, что контакт с Вами не прерывается, и я очень им дорожу.
Скажу про себя новости. Говоря высоким слогом, я чуть было не погиб, был «опрокинут» автомобилем. Так излагают этот инцидент. А на деле было просто. Я очень неосторожен при переходе через улицу среди движения; но тогда я внимательно слежу за автомобилями, и со мной ничего не случается. Но здесь я шел по тротуару и ни о чем не думал. Правда, у нас автомобилям разрешают ездить по тротуарам: у нас их слишком много. На Avenue Kleber, по кот. я хожу в Офис, по обеим сторонам, они, т. е. автомобили, и стоят, и ездят. Но около самой станции metro, где я вылезаю и где сажусь (Boissiere), есть небольшой треугольник между Kléber, Boissiere и Gallite, где они вообще никогда не ездили; во-первых, здесь станция metro, во-вторых, остановка автобуса и надпись об этом, а около нее всегда толкутся люди; правда, для тех, кто хотел бы в Gallite приехать из Boissiere или обратно, соблазнительно здесь пересечь тротуар, но так как здесь обыкновенно толпа ожидающих autobus, то это делали редко. И вот я шел по этой площадке, когда меня кто-то сильно толкнул в спину, и я упал во всю длину, на грудь. Курьезное ощущение. Я понял, что сзади на меня наехал автомобиль, толкнул меня, и ждал, что он меня раздавит совсем, и я услышу хруст своих костей. Все это пронеслось в голове как мгновение, и дальше подумалось, кончена жизнь, чего же она стоила! Но вместо хруста костей ко мне подскочили с разных сторон и помогли мне подняться; а я после нескольких пробных жестов понял, что все кончилось благополучно. Сзади меня в двух или меньше шагах стоял почтовый автомобиль; на решетке станции были два почтовых ящика, куда я сам часто по дороге из Офиса письма свои опускал. Автомобиль ехал за ними. А шофер ничего не слышал и, перепуганный, все спрашивал: [слово нрзб] relevé, rien de cassé, и т. д.[1780] Я понял, что отделался одним страхом, минутным оцепенением. Ничего не было сломано. Мне стало жалко шофера, кот. хотел поближе подъехать к почтовым ящикам, кот. стояли у загородки metro. Очевидно, ехал тихонько и осторожно. Если свалил меня с ног, то только от неожиданности и оттого, что я на ногах уже нетвердо стоял. Я успокоил его и сейчас же спустился в metro и поехал домой. В этот день ничего не болело, и только на другой день ― спина и плечо. Меня упрекали, что я не составил протокол с полицией. Мне было противно думать об этом. Осталось в памяти только странное переживание, сознание «конца» и секундная вспышка всей прожитой жизни.
А вот сейчас мне предстоит выдирать корень давно несуществующего зуба в самой глубине; от него болят десны; доктор обещает выдернуть, когда десна успокоится. Я говорю ему: только не было бы Чеховской «хирургии». Это будет на этой неделе.
Но довольно об этих пустяках.
Вы меня очень обрадовали снисходительным и даже похвальным отзывом о моей статье. Вашим мнением я очень дорожу, хотя делаю поправку на Вашу дружбу ко мне. Я хорошо понимаю, что статья плохая: помню, как наскоро она писалась, как мне было некогда, как я из-за этого многое выкинул, чтобы вместить ее в десять страниц и как для простоты я в ней себя повторял. Но я рад, что это знаю я сам и что это со стороны меньше заметно. Не хотелось бы публично срамиться, да еще с Толстым. Но хочу ответить Вам на одно Ваше замечание, что преувеличено было говорить, что «учение Толстого мир потрясло». Это неудачно выражено. Да и вообще употреблять такие слова, как «мир» или «потрясло» неосторожно. Но я не хотел этим говорить о «влиянии» Толстого, как мыслителя. Ведь я сам сказал, в этой же фразе суть то, что за Толстым «почти» никто не пошел, т. е. что он, следовательно, не имел влияния на ход жизни. Да мало кто его «понимал» целиком. Одни брали из него его «критику мира» и зачисляли в революционеры. Другие «непротивление» злу и считали поддержкой «правительства», третьи ― проповедь «опрощения», и считали врагом культуры, науки и т. д. И если за ним не пошли, то кроме тех, кто может быть имени его не знал, по безграмотности, и кроме тех, кто его ненавидел, как безбожника, вроде церкви (один такой тип сорвал с него шапку, в которой он проходил через Спасские ворота); все были им заинтересованы и повторяли слово «потрясение». Когда я с ним познакомился, он приглашал меня ходить с ним по Москве. Я позднее догадался, зачем это было ему нужно. Но тогда я этого просто не понимал; а сам, будучи в это время увлеченным Университетом и «студенческой общественной деятельностью», я ему без умолку об этом рассказывал. Так ведь еще во время этих прогулок я воочию оценил, как уличная толпа к нему относилась, когда его узнавала. Не знаю, что в нем уличные люди ценили тогда; но едва ли «Войну и мир» и «Анну Каренину». Ведь то, что я написал в статье, его посещение Ученого общества и последний отъезд из Москвы, после его отлучения, я в меньшей степени, но тем более знаменательно, видал во время наших прогулок. Не говорю о загранице; конечно, кроме очень немногих, культурные люди за ним не пошли. Об его «учении» имели самое упрощенное представление, а 1а [слово нрзб]. Но в первые годы моего пребывания здесь, когда я многих видал из политического и культурного мира, я видел, как его «чудачества» всех затронули и беспокоили. Когда мы со Стаховичем[1781] хотели его помянуть по случаю 10-летия его смерти, мы могли убедиться, как культурные люди, даже считавшие его моральным виновником ― большевизма, его учением были все же «потрясены». Не могу найти более подходящего слова. Это я и хотел в своей статье объяснить.
Вы говорите, что если бы Толстой не был величайшим писателем-художником, то его мысли прошли бы совершенно незаметно. Не могу оспаривать этого, т. к. это только «предположение»; прибавлю очень предположительно ― только я его объясняю не так. Не будь он таким великим писателем, о его мыслях просто ничего бы не знали и не могли бы ни соглашаться с ними, ни их оспаривать. Благодаря тому, что это мысли Толстого, на них обратили внимание, хотя за ним и не пошли. Но его личность придает им значения с другой стороны. «Униженным и оскорбленным», Пасынкам мира естественно мир осуждать и мечтать о чем-то другом; поэтому и их сторону это не трогает, как призывы «грабить награбленное». Обаяние Толстого происходило от того, что его теория вышла из среды «счастливцев» этого мира, как сам [слово нрзб] «Федор Кузьмич» был «Александром I». Ну, да я вижу, что начинаю свою статью повторять.
Боюсь, что это написано не очень разборчиво, но не хочу сейчас засадить сестру переписывать; если не разберете, пришлите.
Вы согласны со мной, что 1-я книжка Возрождения еще не несет признаков «перемен» направления; я рад нашему согласию. Но нельзя сказать этого, к сожалению, про 2-ю книжку[1782]. Впрочем, судите сами. И Тырковой более нет, но зато Лифарь, Александрова, С. Оболенский, Vennual, Верещагин...[1783] Не знаю, продолжает ли сотрудничать Татаринов или нет.
Ну, о политике сейчас не стану писать. Это максимум того, что может вынести мой почерк, не превратившись в каракули.
Поскольку Вы интересуетесь продолжением контактов с Американским Комитетом ― мог бы прислать Вам объявление об образовании нового объединенного центра (НОРД) ― Национальная Организация Русских Демократов ― с изложением «основных положений их платформы». В конверте, кроме этого, не было ничего, а на конверте expediter'oм значится M-r Alexinsky, rue Leopold Robel; вероятно, Григорий А[лексинский]. Все-таки флирт с Амер[иканским] Ком[итетом] -продолжается. Но сейчас могут быть собственные [слово нрзб].
Если захотите, могу Вам прислать о Возрождении статью.
Вас. Маклаков
Автограф.
BAR. 5-16.
М.А. Алданов ― B.A. Маклакову, 21 февраля 1955
21 февраля 1955
Дорогой Василий Алексеевич.
Только что получил Ваше письмо и очень встревожен несчастным случаем с Вами. Надеемся, никаких последствий нет и сейчас? Умоляю Вас, не ходите по Парижу пешком ― да еще «неосторожно»!
Второй части Вашего письма, к сожалению, не разобрал. Если я правильно понял, вышла еще книга «Возрождения», и в ней уже сказывается перемена направления?
Вы упоминаете и о политике, ― я тоже не разобрал. Об Американском Комитете и Алексинском? О Маленкове? Лунц прислал мне прилагаемую статью Николаевского (вероятно, Вы получили и первую ― ответ Керенскому, ― которую я Вам послал 8-го[1784]). По-моему, Николаевский взял теперь напрасно «панический» тон. Если Вам может быть интересно мое мнение о московском событии[1785], то Вы можете его узнать при прилагаемой копии моего письма к Я.Г. Фрумкину, хотя действительно в этом моем мнении ничего интересного нет. Копию, пожалуйста, мне верните.
Ваши слова, связанные с Вашей статьей о Толстом и моим возражением, я, кажется, разобрал. Но почему Вы называете мой отзыв о Вашей статье «снисходительным»? Это неподходящее слово: Ваша статья, повторяю, показалась мне превосходной.
Я редко бываю в кинематографе, а на советских фильмах (обычно очень плохих) почти никогда. Но вот вчера я побывал на советском документальном фильме «Дворец науки», ― о новом Московском Университете. Должен сказать, что новый университет поистине грандиозен. Ничего похожего в Европе нет, и я не уверен, что есть в Америке. Если он идет в Париже, рекомендую Вам посмотреть (но найдите попутчика). Вам тем более будет интересно, ― а от большевистской пропаганды мы оба с Вами застрахованы. В этом фильме их обычной пропаганды, впрочем, нет. И даже показанные в нем пять университетских статуй ― не советские: Ломоносов[1786], Менделеев[1787], Бутлеров[1788], Столетов[1789], Лебедев[1790]. Вы некоторых верно и знали лично.
Как здоровье Марьи Алексеевны?
Шлю лучшие пожелания и самый сердечный привет. Буду ждать вестей о состоянии здоровья.
Ваш М. Алданов
Машинопись. Подлинник.
HIA. 2-24.
В.А. Маклаков ― М.А. Алданову, 22 февраля 1955
22 Фев[раля 1955[1791]]
Дорогой Марк Александрович!
Увидав Ваше «толстое» письмо, я было подумал, что Вы мне возвращаете последнее письмо для расшифрования. Это было бы трудно сделать сейчас, так как у сестры от плохой циркуляции крови очень распухли и очень болезненны пальцы.
Отвечаю по пунктам очень разборчиво.
Мой случай с автомобилем был не на улице, а на тротуаре. Поэтому моя неосторожность при переходе через улицу в данном случае неповинна.
Если я назвал Ваш отзыв о моей статье «снисходительным», так, во-первых, я делал поправку на Вашу дружбу, о чем и сказал; во-вторых, я вообще не Грузенберг, кот. находил, что его недостаточно хвалят. В-третьих, и самое главное, я хорошо видел ее недостатки, объясняемые ненормальными условиями, в кот. она писалась, как «мозаика» из других статей. И со всем тем Ваш отзыв меня очень ободрил; мне кажется, что я слишком быстро старею; я это перечувствовал в те мгновения, когда ждал хруста своих костей и подводил себе итоги.
Не буду писать ничего о политике. Я думаю, что войны скоро не будет, но только потому, что все боятся «атомной бомбы», что не мешает всем ею друг друга пугать. Но этот страх, хотя и спасителен, но не надежен. А ведь по-моему он главная опора для мира. Оздоровление человеческой природы и основ «общежития» пока не видать. И раньше, чем люди поймут, что это оздоровление им самим, для их благополучия необходимо, они будут видеть привлекательность в той идеологии, кот. выражается словами «грабь награбленное». Сначала грабили помещиков, потом «кулаков», потом всех решительно в интересах «властей» и «партии». А при том аппарат власти, кот. они создали, они могут еще так продолжать, не вызывая взрыва. Конечно, он когда-то придет, но пока люди идут еще в другом направлении. Даже в России, кот. должна опомниться первой, этого еще не видать. Может быть, это раньше обнаружится в Китае? Но это уже область гадания и упования.
2 книжка «Возрождения» хуже первой; хотите, я Вам ее пришлю. На первом плане статья Лифаря о балете, кот. обещает продолжение[1792].
У сестры прибавились силы, но годы дают себя чувствовать.
Фильм «Университет» не видал, и не тянет. Только раздражит. Из перечисленных Вами 5 статуй ― я Столетова не только знал, но у него экзаменовался, Лебедева ― тоже встречал, а с Менделеевым только раз [слово нрзб], о чем написал в «Воспоминаниях». Бутлерова раз видел издалека. Возвращая письмо, нужно ли вернуть газетную вырезку?
Мак.
Статья Николаевского мне представляется интересной и, возможно, как объяснение загадочной отставки.
Этого номера Русс. Слова я еще не получал.
Автограф.
BAR. 5-15.
В.А. Маклаков ― М.А. Алданову, 26/27 февраля 1955
26/27 Февр[аля 1955[1793]]
Дорогой Марк Александрович!
Не знаю, пошлю ли Вам это письмо, т. к. не знаю, сохраню ли в нем до конца разборчивый почерк. Постараюсь, но не уверен: у меня сейчас слишком много работы. Вчера я получил письмо от Е.Д.К. оно слишком длинно, чтобы передавать его содержание, да не знаю, имею ли я право его «переписывать». Если я Вас увижу здесь, я Вам его покажу, но оно меня потрясло, как трудностью ее положения, так и решительностью его «преодолеть», если это станет необходимым.
Второе мое переживание последнего времени, это те несколько «мгновений», в кот. я был уверен, что раздавлен и что сейчас услышу хруст своих костей, как при медицинских инъекциях вы знаете, что сейчас почувствуете боль укола. Это продолжалось мгновение, т. к. вместо «боли» меня бросились поднимать. Но в это мгновение я многое пережил.
Наконец, третье ― длительное сознание, что я не могу больше заниматься своим делом, и не потому, что я поглупел, но потому, что наше начальство, да и те, кому мы помогаем, делают и те, и другие ненужные глупости. Т. е. это значит, что мне приходится «ссориться» и с теми, и с другими, и главное, с нашим «начальством», хотя лично ко мне относятся очень хорошо, и когда недавно по одному поводу сказал, что готов подать в отставку, то реакция на это была такою, что ясно, что этого они не допустят. И, тем не менее, могу себе представить, что это придется делать, я буду свободен; но на некоторое время мне будет чем жить и без заработка, но что я буду предвидеть конец. И что же в это время мне делать?
Это главное, я мечтаю об одном: ничего не делать «активно», а «пассивно», буду читать не новое, а старое, и все это стараться понимать не так, как раньше. И это будет большое наслаждение, как знаком лучик около постели умирающего.
И вот это такая присказка. Сейчас перехожу к сказке, из-за которой в сущности написано это письмо.
Недавно мне попалась в руки Ваша брошюра «Загадка Толстого»[1794]. Я ее в свое время читал; не только потому, что нашел ее на своих книжных полках; в ней есть «следы [мо]его карандаша», и кроме того кое-что я в ней помнил. И я невольно думал: когда Вы в первый раз, в ранней молодости читали «Войну и мир» и «Анну Каренину» едва ли видели в них то, что обнаружили потом в «Загадке Толстого». Все это пришло потом, и Вы это «привнесли» при перечитывании его романов. Тогда и только тогда Вам открывался настоящий их смысл. Вы сумели или успели это написать в своей брошюре. Мне этого уже не будет дано; но это и неважно. Но, пережив открытие новых горизонтов, новых «разгадок» там, где раньше были только загадки, это скрасит последние дни, пока «голова» не перестанет работать, а «чувства» воспринимать. И к этому я хочу прибавить самое главное. То, что Вы, вероятно, в расцвете сил переживали, перечитывая Толстого, то я на закате дней пережил, читая Вашу «Загадку». Ведь в ней я теперь увидел то, что раньше не заметил или не оценил. И я рад, эгоистически, что Ваша книжка попалась мне в руки уже после того, как моя статья «Университет и Толстой» была сдана в типографию. У меня не было бы времени ее переделать, а тот вид, кот. я ей придал, меня бы еще больше стыдил, чем теперь. Вернее, я бы просто ее не дал, хотя мне было всегда неприятно не «сдержать обещания», хотя бы и легкомысленно данного. А Вас хочу от души и поздравить, и поблагодарить за эту брошюру и за доставленное ею мне удовольствие.
Моя судьба в Офисе, вероятно, решится на будущей неделе, если только не начнется развала всего Европейского здания, кот. поставит перед всеми совсем другие вопросы. Но думаю, что это «перспектива» еще не на завтра, хотя едва ли мы избежим ее.
Привет.
Вас. Маклаков
Если хотите, пришлю Вам 2-ю книжку «Возрождения».
Автограф.
BAR. 5-16.
М.А. Алданов ― В.А. Маклакову, 3 марта 1955
3 марта 1955
Дорогой Василий Алексеевич.
Трудное у нас образовалось положение. Я с очень большой тревогой «прочел» Ваше письмо. Вижу, что Вы сообщаете очень важные и печальные новости об Екатерине Дмитриевне, невеселые как будто новости сообщаете и о себе, ― а я, несмотря на все старания, разбираю в лучшем случае половину. Разумеется, не может быть и речи о том, чтобы теперь беспокоить перепиской Марью Алексеевну. Но, может быть, иногда, хоть часть письма, могла бы переписать Елена Николаевна [Штром]? Она Вас «обожает» и наверное не отказалась бы? Ведь не все в Ваших и моих письмах ― секрет, а Елена Николаевна вдобавок очень «дискретна». Я, например, в этом Вашем письме разобрал слова «почувствовал боль укола», которые, по-видимому, относятся к случаю с автомобилем, ― а что Вы хотели сказать, ― не разобрал и, конечно, беспокоюсь. Надеюсь также, что Екатерина Дмитриевна не думает о каких-либо трагических поступках?
Часть Вашего письма относится к моей старой книжке «Загадка Толстого». Это первая моя книга. Я ее кончил как раз перед началом первой войны, и первое издание вышло тогда в Петербурге[1795]. Очень давно я ее не перечитывал, но думаю, что достоинств в ней немного. Очень мне было бы, как Вы догадываетесь, интересно узнать, почему Вы иначе написали бы Вашу недавнюю статью, если бы прочли или перечли перед тем «Загадку» (так я, по крайней мере, разобрал эти Ваши строки). Однако этими разъяснениями не хочу Вас затруднять. Хотел бы только, чтобы Вы продиктовали E.H. [Штром] хоть несколько строк о себе и Екатерине Дмитриевне. А заодно к Вам и к ней просьба. Мне понадобилось сделать то, чем Ваш Офис осаждали сотни людей: нужно продлить мою и моей жены Карт д-Идантите, а для того необходимо то свидетельство (что мы рефюжье рюсс). Пожалуйста, попросите, даже умолите, Елену Николаевну [Штром] написать мне об этом несколько слов: в Офисе есть наши досье со всеми данными о нас, ― нужно ли еще что-либо сообщить и сколько надо прислать денег за свидетельства мне и жене? Проще было бы мне написать прямо E.H. [Штром], но, по совести, я боюсь, что она на меня немного сердится, в последний приезд в Париж у нее не был. Был перегружен делами, да и болел. Пусть она простит меня по своей доброте, ― по Вашему о том ходатайству.
А как здоровье Марьи Алексеевны?
Нового ничего. Даже интересных вырезок не было.
Шлю Вам самый сердечный привет, желаю здоровья и бодрости, хотя и сам ни того, ни другого не имею. Гете говорил: «Мут ферлорен -Аллес ферлорен, ― Данн вэр-ес бессер нихт геборен»[1796].
Ваш М. Алданов
Машинопись. Подлинник.
HIA. 2-24.
В.А. Маклаков ― М.А. Алданову, 4 марта 1955
4 Марта [1955[1797]]
Дорогой Марк Александрович!
Вы себе не представляете, что происходит сейчас в Офисе, если думаете, что я могу упросить E.H. [Штром] что-нибудь без меня переписать. Да я и сам понимаю, что не могу на этом настаивать, и потому серьезно думаю оставить работу в Офисе, если все останется по-старому.
Я только убедил ее отыскать в архиве Ваши дела (это ведь входит в работу Офиса) и Вам ответить. Она обещала сделать это сегодня же после завтрака. А Вам буду отвечать сам от руки.
О здоровье меня и сестры не беспокойтесь; особенно меня. У сестры очень опухли и болят пальцы, оттого она и не может писать. Я побаиваюсь, не находится ли это в связи с опухолью, кот. все же оказалась не доброкачественной. Но все доктора единодушно это отрицают; если это связано с опухолью, то только потому, что без нее не было бы «операции», а болезнь пальцев типична как последствие оперативного шока. И силы у нее, хоть медленно, прибавляются. Конечно, ей надо бы уехать: но то, что она ни за что этого не хочет, показывает, что дела с ее самочувствием не так плохи, как было, когда она уезжала.
Я, конечно, старею, слабею и опускаюсь, чтоб не сказать «глупею». Это нормально. Что же касается до не понятой Вами фразы о «боли укола», то насколько я помню, я хотел Вам сказать, что сбитый с ног автомобилем, лежа на спине, я ждал, что сейчас автомобиль проедет по мне, и я услышу хруст своих костей, и в течение мгновения этого ждал, как при инъекции ждут боли укола. Видите, это не страшно.
Что касается до Ек. Дм., то, судя по письму, я думаю, что она «трагическое настроение» предвидит, и с этой мыслью свыклась настолько, что говорит об этом спокойно. Это будет тогда, когда она не сможет больше работать и надежды на помощь исчезнут. Ее письмо настолько интересно, что мне хочется его Вам послать, несмотря на его длину.
О «Загадке Толстого» надо бы писать слишком много для моего почерка. Она не изменила моего понимания Толстого, а во многом его подкрепила и иллюстрировала анализом его сочинений литературных. А в частности, укрепила мое убеждение, что в Толстом совмещались оба человека, и старый, и новый, и что он был гораздо ближе к синтезу между ними, чем это об нем думали даже близкие к нему люди, кот. поэтому требовали от него того, что он давать или не мог или не хотел. Но боюсь, что этой странички Вы не разберете. Итак, я не изменил смысла моей статьи, но изложил бы ее несколько иначе.
Вас. Маклаков
Автограф.
BAR. 5-16.
М.А. Алданов ― B.A. Маклакову, 11 марта 1955
11 марта 1955
Дорогой Василий Алексеевич.
Надеюсь, Вы уже получили 1440 франков, которые я позавчера Вам послал с припиской на почтовом переводе, узнав от Елены Николаевны [Штром], что Вы любезно авансом внесли их за меня в Офис. Елена Николаевна сообщила мне, что эти деньги надо перевести Вам по Вашему частному адресу, а равно Вам послать по две фотографии (моей жены и мои собственные). Фотографии при сем прилагаю в маленьком конвертике, вложенном в настоящее письмо, и еще раз сердечно благодарю Вас за услугу.
Прилагаю и две длинные вырезки, сегодня мною полученные от Лунца: письмо в редакцию Екатерины Дмитриевны и статью Александра Федоровича в ответ Николаевскому[1798]. Было бы очень интересно узнать Ваше мнение, но ничего не поделаешь, отложим.
Вы говорите об Екатерине Дмитриевне: «Это будет тогда, когда она не сможет больше работать». В каком отношении «не сможет»? Ее печатают с радостью, и ни ее талант, ни полемический задор на моей памяти совершенно не ослабели. По-видимому, Вы имеете в виду болезнь. Вы догадываетесь, что и меня, как ее, как Вас, как столь многих людей этот вопрос волнует ― прежде всего неисполнимостью дела: после удара и покончить с собой почти невозможно. Будем надеяться, что до этого не дойдет.
Да, конечно, о Толстом, в связи с моей о нем книгой, Вам писать от руки не годится. Поговорим при встрече.
Новостей у меня нет. Ницца ведь глухая провинция, я и русских газет здесь не читаю, так как продаются они только в одном месте и далеко от нас. Ограничиваюсь «Новым Русским Словом», которое получаю недели через три. Вижу иногда французов, ― так, завтра увижу многих после лекции де Лакретелля[1799], ― я куда-то приглашен. На днях здесь будет читать лекцию о России чета Лазаревых (из «Франс Суар»). Я с ними мало знаком и не знаю, пойду ли.
А обратите внимание на тон полемики между Керенским и Николаевским. До Координационных Центров они были друзья-приятели. Помню общее наше совещание в Нью-Йорке в день нападения Гитлеровских войск на Россию. С каким необыкновенным подъемом оно прошло! Было нас человек двенадцать, ― по широте фронта от Коновалова до меньшевиков, ― все говорили, включая нынешних полемистов, все говорили одно и то же: общая оборонческая позиция и т. д. Да еще и много позднее было у меньшевиков с Керенским и согласие в очень многом, и личные добрые отношения. Но уже года три тому назад, когда мы приехали опять в Нью-Йорк, мы спросили Николаевского, можно ли его к нам звать «в гости» вместе с Керенским. Он ответил уклончиво. А когда мы спросили о том же Александра Федоровича, он прямо сказал: «Нет, с Николаевским я встречаться не хочу. Зовите меня в тот день, когда его у Вас не будет». Заметьте, тогда они еще были «соратниками», ― а я с самого начала от участия в этой их «работе» отказался. Шлю Вам самый сердечный привет.
Ваш М. Алданов
Разумеется, я тотчас с великой благодарностью написал Елене Николаевне [Штром] и сообщил ей, что отправляю Вам 1440 франков и четыре фотографии.
Машинопись. Подлинник.
HIA. 2-24.
В.А. Маклаков ― М.А. Алданову, 12 марта 1955
Суббота. 12 Марта [1955[1800]]
Дорогой Марк Александрович!
Деньги от Вас я вчера получил и тогда же отдал их E.H. [Штром]; сегодня получил и фотографии; передам их в Понедельник. Ваши карты были уже готовы, я их парафировал, и они не были внесены только за отсутствием фотографий.
Раз Вы снабжаете меня вырезками и жалуетесь на недостаток осведомления, хочу Вам передать нечто любопытное; не помню, мне кажется, что я о нем кое-что писал, когда сам еще не все знал. Я получил без всякого объяснения небольшую брошюру, с «основными положениями реформы» некого НОРДа ― Нац[иональной] Орг[анизации] Рус[ских] Демок[ратов]. На конверте стояло только ― Mr Alexinck. и адрес. Я догадался, что это Григорий [Алексинский], ничего ему не ответил; но вчера он сам пришел ко мне и принес два номера своей газеты, кот. именуется «Освобождение» и выходит в Германии в Neu-Ulm[1801], америк[анская] зона, именует себя «органом межнационального революционно-демократического движения народов СССР». Алексинский пришел ко мне очень не вовремя, я был занят; я успел ему только сказать, что меня мало интересуют все эти «объединения», т. к. я не вижу главного, что они делают для свержения Кремля, кроме того, что между собою ругаются. Он, оставив мне газеты, хотел непременно со мной поговорить, т. к. может рассказать мне много интересного, и я, не зная, что он затевает, согласился на будущей неделе с ним поговорить вечером, и даже зайти к нему (он живет от меня в 3 минутах ходьбы), т. к. будто и жена его хочет мне рассказать о том, что сейчас происходит в «Возрождении». Раз я обещал, я исполню, но, пробежав два № газеты, ничего интересного не жду. Это новая попытка получить помощь Америк[анского] Ком[итета]. Их партия стоит за «самоопределение вплоть до отделения», считая это основным требованием демократии и допуская в будущем только «свободный союз русских и нерусских народностей, живущих в России». И в этих первых двух номерах не только разносят и Кер. и Мельгунова, но особая статья посвящена разоблачению Вейнбаума и Кусковой. Мельком там говорят, что Николаевский на их стороне. Я цену Г. Алексинскому знаю: ведь я познакомился с ним во 2-й Думе; между прочим, вчера он просил меня подарить ему экземпляр этой книги. Я посылаю Вам брошюру, кот. он мне дал, если Вы ее не знаете. И он уверяет, что его газеты и пропаганда имеют большой успех; вероятно, у Американ[цев] и у сепаратистов. И скучно, и грустно...
Вы говорите о Кусковой, и о возможности коуп[1802]. Я думаю, что если С.Н. умрет, то она не захочет его пережить; ровно, если силы ей изменят, и она не сможет и ухаживать за ним, и работать пером. Тогда выйдет тот тупик, из кот. выхода не будет. Будем стараться возможно более его отдалять.
Макл.
Автограф.
BAR. 5-16.
М.А. Алданов ― В.А. Маклакову, 18 марта 1955
18 марта 1955
Дорогой Василий Алексеевич.
Еще раз спасибо, я уже получил карточки и в понедельник пойду с ними в полицию. Напишу милой Елене Николаевне [Штром], опять ее поблагодарю.
Прилагаю ответ Николаевского Керенскому, ― если это Вас интересует. Возвращаю также «платформу Норда». Кто же из русских (т. е. не «националистов») входит в эту организацию? Что Вам рассказали Алексинские? (и о «Возрождении»)? Разве в «Возрождении» опять что-либо произошло?
Как сейчас здоровье Ваше и Марьи Алексеевны? Как кончилось дело с Вашей службой? Работаете ли в свободное от нее время? Если работаете (т. е. пишете), то я готов буду радоваться, если Вы службу потеряете. Простите, что так говорю, но ведь, кажется, платят Вам в Офисе очень мало.
Видел на днях Столкинда. Представьте, случайно выяснилось, что он на Вас обижен: говорит, что Вы ему не ответили на письмо. У меня впечатление, ― он ожидал и поздравления с получением Почетного Легиона. Если, быть может, Вы пожелаете ему написать несколько слов (он большой Ваш поклонник), ― на этот случай сообщаю Вам, что его имя-отчество Абрам Яковлевич и живет он в отеле Негреско [сверху от руки Negresko], на Променад дез-Англэ. Пишу Вам об этом только потому, что, как мне показалось, он надеялся, что я Вам сообщу, ― для этого мне и сказал.
Пишу сегодня очень коротко: чувствую себя не очень хорошо (ничего серьезного). Шлю Вам самый сердечный привет.
Ваш М. Алданов
Машинопись. Подлинник.
HIA. 2-24.
М.А. Алданов ― В.А. Маклакову, 31 марта 1955
31 марта 1955
Дорогой Василий Алексеевич.
Простите, что с небольшим опозданием отвечаю на Ваше интересное письмо. Не сердитесь, если так будет и в ближайшие недели. Конфиденциально Вам сообщаю, что мне, к сожалению, скоро (хотя и не в ближайшие дни) предстоит операция простаты. Сообщил это еще Александру Андреевичу, а больше в Париже никому, так как надо было бы отвечать на запросы и сочувствия. Когда будет операция, еще не знаю: нужны еще цистоскопия, электрокардиограмма и другие скучные вещи.
В письме Вашем на этот раз разобрал почти все, кроме сообщения о «Возрождении», и не знаю, произошло ли там что-либо и что именно? Ведь Вы были у Алексинских? Не вижу, почему Екатерина Дмитриевна могла бы за это на Вас гневаться. Вы просто отдали ему визит, да и то больше для информации, которую он Вам обещал.
Не знаю, что Вам сказать об Офисе. Если Вы писать не хотите, то свободного времени у Вас, в случае ухода, было бы даже слишком много. Не будете ли немного скучать? Вы говорите, что будете читать. Конечно, это так, да Вы и без того читали всю жизнь очень много, а только чтением сутки заполнить трудно, даже при очень большой любви к нему. И даже при некоторой «мизантропии», которой у Вас нет и никогда не было, трудно обойтись без общения с людьми. Я в те дни, когда никого не вижу (что в Ницце у меня случается нередко), немного скучаю. В Офисе Вы видите каждый день немало людей. Быть может, остаться без этого Вам будет нелегко, гости ведь ходят не так часто.
Столкинд был чрезвычайно рад Вашему письму. Принес его мне, я помог разобрать, хотя и я не все мог прочесть. Конечно, относительно Почетного Легиона и орденов вообще Вы правы. Но он был в восторге, как тысячи людей. Я был в Париже молодым человеком и помню, какую сенсацию вызвало тогда в университетских кругах то, что знаменитый бактериолог профессор Николь[1803] отказался принять пожалованный ему крест Почетного Легиона: сказал, что ему ордена не нужны. В то время я работал в Сорбонне в лаборатории моего друга Виктора Анри[1804] и через него познакомился с так тогда называвшейся «молодой Сорбонной»: Марией Кюри[1805], Перреном[1806], Ланжевеном[1807] и другими. Часто завтракал с ними в небольшой, теперь больше не существующей «Кремери» на Плас де ла Сорбонн. Из русских, кроме меня, постоянно участвовал в этих завтраках Богомолец, впоследствии столп советской науки, прославившийся своей сывороткой и прославлявший Сталина (тогда он, кстати, был монархистом и считал кадетов слишком левыми). Кроме него все в «Кремери» (и в «молодой Сорбонне») были левыми, ― направления, скажем, Жореса[1808]. Но отказ Николя от ордена и их изумил. С Богомольцем мы были друзьями, но с тех пор я его и не видел, ― расстались в 1914 году. Он не так давно в Москве скончался.
Шлю Вам самый сердечный привет и лучшие пожелания.
Ваш М. Алданов Самый сердечный привет от нас и Марье Алексеевне.
Машинопись. Подлинник.
HIA. 2-24.
М.А. Алданов ― В.А. Маклакову, 13 апреля 1955
13 апреля 1955
Дорогой Василий Алексеевич.
Простите, что, по известной Вам причине, отвечаю опять с небольшим опозданием и очень кратко. Сердечно Вас благодарю за внимание и участие. День операции еще не назначен, дело несколько затягивается не по моей вине, ― скучно рассказывать и еще скучнее было бы читать об этих предварительных исследованиях. Вероятно, операция состоится только в мае. У хирурга я был пока только два раза. О цене операции его еще и не спрашивал. Не помните ли, кстати, сколько Вы заплатили за операцию хирургу? Покойный Бунин заплатил, помнится, Дюфуру всего 35 000, но это, должно быть, была льготная цена. Клиника, анестезия и пр., вероятно, обойдутся мне тысяч в сто. За визит хирург берет по две тысячи. Это еще не дорого.
Интересных писем из Нью-Йорка не имею. Из Парижа мне пишут о Съезде Писателей. Как Вы, быть может, помните, я еще в декабре получил (и отклонил) телеграфные приглашения принять участие в Съезде от Американского Комитета, который его устраивает. Я в нем участвовать не буду.
Поразила нас кончина Сергея Николаевича[1809]. Мы телеграфировали и написали Екатерине Дмитриевне. Уже получили от нее ответ. Чрезвычайно ее жаль. Имеете ли Вы от нее сведения?
Сегодня у нас должны быть Титовы. Может быть, Александр Андреевич что-либо расскажет.
Вы ничего не сообщаете о Марье Алексеевне. Шлем Вам и ей наши поздравления к Пасхе и самые лучшие сердечные пожелания. Верно, приема у Вас в этом году из-за болезни М.А. не будет?
Ваш М. Алданов
Если можно, пишите адрес на конверте разборчиво. Два раза Ваши письма приходили к другим!
Машинопись. Подлинник.
HIA. 2-24.
М.А. Алданов ― B.A. Маклакову, 20 апреля 1955
20 апреля 1955
Дорогой Василий Алексеевич.
Искренно Вас благодарю за письмо и за сообщенные Вами сведения об операциях. Моя по цене, верно, будет средней между Вашей и операцией Марьи Алексеевны. Обойдется, должно быть (я не застрахован), тысяч в двести (включая клинику и т. д.). Но она все откладывается по не зависящим от меня причинам. Вчера как раз я был опять у хирурга Клерга, и он мне объяснил, что операцию лучше сделать через месяц. Я думал, что она произойдет раньше.
Екатерина Дмитриевна пишет мне, что Вырубову уже сделали вторую операцию той же простаты. Я этого не понял. Насколько мне известно, операции этого рода давно делаются в один прием вместо прежних двух. Чувствует он себя, по словам Е.Д., прекрасно, весел, разъезжает, как всегда.
Мне очень совестно Вас утруждать, но дело идет не обо мне. Чтобы не излагать просьбы своими словами, просто пересылаю Вам конфиденциально письмо ко мне И.В. Одоевцевой, сегодня мною полученное, а также копию моего ответа ей. Я знаю, что это дело зависит не от Вас, но при Вашем огромном авторитете Вы везде пользуетесь очень большим влиянием. Не могли ли бы Вы позвонить Н.С. Долгополову (которому я сегодня пишу) и замолвить слово? Теперь открылся новый Русский дом в Ганьи[1810], ― я слышал, что Вы были на открытии. Во главе его, кажется, стоит K.P. Кровопусков?[1811] Но я и адреса его не знаю, да и, разумеется, труднее отказать Вам, чем мне. Может быть, в одном из этих двух домов найдется комната для Иванова и Одоевцевой? Ее болезнь не заразительна, ухода не требует, все дело именно в климате. Им еще нет полагающихся 65 лет, но французские власти после освидетельствования признали, что по состоянию их здоровья они имеют право на прием в бесплатный дом отдыха и приняли их несколько месяцев тому назад во французский дом в Гиере. Одоевцева, быть может, отчасти все-таки права: их в эмиграции не любят. Однако нельзя ведь отрицать, что оба они талантливые писатели. Оба больны и несчастны. Этого достаточно, чтобы сделать усилие и найти для них комнату. Вы сделаете очень доброе дело, если поможете.
Пожалуйста, ответьте мне, если исполните мою просьбу, так, чтобы я мог переслать им Ваше письмо. А оба прилагаемые письма прошу Вас мне вернуть. Их, разумеется, никому показывать нельзя. Я, собственно, не имел даже права посылать Вам. Но Вы и тут исключение.
Все же Ваше сообщение о болезни Марьи Алексеевны скорее утешительно.
Много ли Вам рассказала А.Л. Толстая? Она все путешествует, удивляюсь ее энергии. Недавно «Н.Р. Слово» сообщило, что она дошла и до Айзенгауера.
«Русская Мысль» действительно ничего не написала о Сергее Николаевиче. Но Александр Андреевич нам тут рассказывал, что редакция просила Мельгунова дать ей некролог, а он отказался, сославшись на то, что он не экономист! И этот ответ дал через неделю!
Самый сердечный привет
Ваш М. Алданов
Моя операция произойдет в Ницце, а не в Париже и не в Швейцарии. Результаты исследований пока вполне благоприятны.
Машинопись. Подлинник.
HIA. 2-24.
А.Л. Толстая.
Фото предоставлено А.П. Ненароковым
В.А. Маклаков ― М.А. Алданову, 21 апреля 1955
Четверг ― 21 [Апреля 1955[1812]]
Дорогой Марк Александрович!
Получил Ваше письмо и согласно Вашему желанию тотчас возвращаю Вам оба письма. Я поговорю лично с Долгополовым и Кровопусковым, кот. увижу на днях. Это действеннее, чем письмо, а главное, самый разговор позволяет предвкушать ответ. Но Вы ошибаетесь, что мне достаточно замолвить слово: нужно будет усиленно настаивать, что Ваши protégés неординарные люди, что недопущение их дискредитирует дома, что будет правдой, и что в их интересах их поместить у себя. Все это убедительнее выглядит на словах, чем на письме. Боюсь я только аргумента о возрасте. Как я слышал, во французских домах его обходят легко: а в русских же, когда помощь идет через префектуру, они гораздо больше связаны формальностями, как бывает всегда при разделении властей.
Я был на освящении дома в Ганьи ― по приглашению не Кровопускова, а Мин. Ин. Дел, кот. этим торжеством заведовало. Кровопусков очень неважно выглядит; и насколько я слышал, у него большие затруднения с домом, благодаря клике его недоброжелателей из пенсионеров дома. Да и дом в Cormeilles гораздо приятнее. Словом, сделаю, что могу. Не сомневаюсь, что есть люди, кот. ― дома не решатся открывать, если есть места, но думаю, что ни Вы, ни я к таким людям не принадлежим, уже потому, что эти дома от нас не зависят, и мы от них слишком далеко стоим и не можем выбрать подходящего момента для опеки. Ведь со стороны может казаться, что причина в «нерасположении» к ним. Я не думаю, чтобы это было причиной. Причины бывают гораздо более мелкие: пропустили момент, кто-то из влиятельных вмешался и т. д. Ведь это не дом писателей, а вообще стариков; и хотя писательская известность не безразлична, и я это постараюсь использовать, но этим доводом надо пользоваться с глаза на глаз перед тем, от кого это зависит, а не на глазах у желающих попасть в этот дом. Они не любят «привилегий». Видите, сколько я написал лишнего, но очень скоро напишу письмо после разговоров.
О Прокоповиче написал «Уланов»[1813] ― т. е. [Калмин?].
Вас. Маклаков
Автограф.
BAR. 5-15.
В.А. Маклаков ― М.А. Алданову, 22 апреля 1955
22 Апр[еля 1955[1814]]
Дорогой Марк Александрович!
Я уже говорил целый вечер если не с Н.С. [Долгополовым], то с его фактотумом женского сословия. Она очень благожелательная и толковая и осветила мне положение.
Из него следует, что на Cormeilles рассчитывать не приходится: что сейчас комнат нет, не так важно; хуже, что есть длинный лист кандидатов, кот. ждут и кот. даны обещания. Я знаю по опыту приема в Офисе, как люди не любят, когда очередь нарушается и как на это негодуют. А здесь ― между нами ― Ваши protégés себе сами напортили, выставляя свои преимущества, как знаменитых людей; Ир[ина] Од[оевцева] договорилась до того, что ввиду их колебаний (т. е. хозяев дома) придется на них «надавить». Не знаю, точно ли это было сказано, но это их задело, как всякая угроза. А если эта фраза будет известна, то она объяснит, почему они «непопулярны» среди эмиграции.
Это не отказ еще, но указание на то, как не надо действовать. Что было бы полезно, это иметь среди пенсионеров друга, кот. будет следить за открывающимися вакансиями и постоянно напоминать об Ивановых, т. е. действовать лаской, а не агрессией. Но мне советуют больше рассчитывать на дом Кровопускова; к сожалению, он сам живет там, а не в Париже, и чтоб с ним говорить, мне придется поехать туда. Его тамошний адрес: Gagny (S.e.t.B.); чтоб говорить по телефону ― надо спрашивать Le Raincy[1815], № 25-91. Этот дом не так избалован, как Cormeilles, а на Кровопускова может влиять, между прочим аббат Гласберг[1816], хотя он в этом не признается. Но подробности об этом доме я еще узнаю.
Кстати, это неправда, что у Г.В. И[ванова] есть склонность к наркотикам? Надеюсь, что это сущий вздор, но это бы ему навредило. Но это ― тайна; не называйте меня; я лично это вовсе не знаю. Но знаю, что дома боятся принимать в число [тех] пансионеров, у кого есть признаки этой болезни.
Простите за почерк. Мне все время мешали писать.
Преданный Вам В. Маклаков
Я максимально надавлю на Кровопускова. Только трудно рассчитывать, что все это удастся сделать быстро, до июня.
Автограф.
BAR. 5-15.
М.А. Алданов ― B.A. Маклакову, 25 апреля 1955
25 апреля 1955
Дорогой Василий Алексеевич.
Узнаю Вас, Вашу исключительную любезность: я просил Вас только, если можно, позвонить по телефону, а Вы потратили целый вечер! Сердечно Вас благодарю. Письма Ваши переслать Одоевцевой неудобно, да она и не разобрала бы все равно. Вот только колеблюсь: могу ли я в письме к ней сказать, что она сама себе повредила странным заявлением: «Придется на Вас надавить»! Если бы я это ей сообщил, то она, быть может, сочла бы нужным написать письмо с извинениями тому, кому она это сказала (Долгополову?). От Николая Савича я пока ответа не имею. Если я правильно разобрал Ваше письмо, то на дом в Кормей надежда очень слаба, но не совсем потеряна. На Вас в письме к Одоевцевой я ссылаться не буду, скажу только, что одно лицо, пользующееся громадным авторитетом, говорило и т. д. Или назвать Вас?
У меня ничего пока нового. Хирург предпочитает почему-то немного отложить операцию. Электрокардиограмма показала, что сердце здорово.
Сегодня из частного письма из Парижа узнал, что Американский Комитет, устраивающий съезд эмигрантских писателей, и здесь настаивает на участии «националов»! Одним словом, и тут, верно, начнется то же, что было с политическими деятелями, ― с той разницей, быть может, что писатели и меньше понимают, и легче идут на всякие соглашения и декларации. Да и мало их, писателей. Зачем понадобился Съезд, ― не понимаю.
Шлю самый сердечный привет и лучшие пожелания.
Ваш М. Алданов
Машинопись. Подлинник.
HIA. 2-24.
В.А. Маклаков ― М.А. Алданову, не ранее 25 и не позднее 28 апреля 1955
[Не ранее 25 и не позднее 28 апреля 1955[1817]]
Дорогой Марк Александрович!
Не преувеличивайте моих заслуг. Совершенно случайно, независимо от дела Ивановых, ко мне приехала вечером H.A. Недошивина[1818] по делу, ее касающемуся. Я воспользовался этим совпадением, чтоб подробно поговорить о Вашем деле, и вынес впечатление, что надежды плохи. А она очень рекомендовала больше напирать на Кровопускова, прибавив, что у него легче получить отступление от очереди и что на него может повлиять аббат Г[ласберг]. Я и собирался поехать в Воскресенье к нему в Gagny, чтоб лично на него насесть. Но произошел инцидент. В Субботу я опять попал не под автомобиль, кот. уже останавливался, а под камионетку[1819] на полном ходу. Не буду описывать курьезных подробностей, кот. с этим были связаны. Но в результате, хотя ничего не сломал, но больно ходить, и я ограничился письмом к Кровопускову.
Я очень рад, что в письме к Одоевцевой Вы на меня не сошлетесь. Не только потому, что если их дело удастся, то не из-за меня, гораздо больше из-за Вас, и мне было бы совестно, если б они это мне приписали; а главное ― несколько лет тому назад мы с Г. Ивановым не очень дружески говорили, и он едва ли поверит, что я искренне за него хлопотал. И другое; очень бы просил Вас ничего ей не писать о том ее странном заявлении, что придется на Кормей надавить. Конечно, никакие извинения, если б она их написала, ничего не исправят; напротив. А главное: ведь около этого может родиться сплетня. Кто это сказал? Откуда это известно людям? Покойный П.В. Шумахер[1820] в таких случаях спрашивал: а кто при этом был?
Вам я скажу, откуда я это узнал. Когда H.A. Недошивина кончила со мной разговор, то она пила чай вместе с моей сестрой в столовой и просидела там очень долго; болтали о разном. И когда Нед[ошивина] наконец ушла, сестра мне сказала, что ей Недошивина передала про эту фразу; я не спрашивал, когда и кто, О[доевцева] или Ив[анов], ее сказал? Но она ее привела как иллюстрацию неприятного характера этих кандидатов. Я слышал это только от сестры, а она от Недошивиной; если О[доевцев]ой про это сообщат, то сведется, что как будто мы пускаем про них неблагоприятные слухи. Этого бы мне не хотелось. Да и Недош[ивина] это сказала сестре не столько в порицание, сколько в оправдание себя в том, что она не очень стремится принимать их вне очереди, в виде исключения. А при каких условиях это дошло до Д[олгополова] или К[ровопускова], им ли это было сказано или им передали другие, и вполне ли точно ― я не знаю, да и не собираюсь расследовать. И надо лучше про это забыть.
Я два раза в короткий срок попадал под автомобиль; сейчас у меня ноги болят больше, чем после первого раза, хотя ничего не сломано. Но если это случится со мной третий раз, то так легко это не обойдется, ведь это называется «искушать судьбу».
Очень хорош 40 № Нового Журнала. Интересна статья Вольского о брате Ленина[1821] и даже Бурышкина о «Филиппе»[1822].
Я рад, что Вы не торопитесь с операцией; если хирург на этом не настаивает, то это хороший признак.
Совершенно замолкли А.Ф. и Мельгунов. Не знаю, пишут ли они Вам, но я давно ничего не получал.
Видели ли Новую газету ― «Русское Воскресение»?[1823]
Вас. Маклаков
Автограф.
BAR. 5-21.
М.А. Алданов ― В.А. Маклакову, 28 апреля 1955
28 апреля 1955
Дорогой Василий Алексеевич.
Я просто удручен Вашим новым несчастным случаем. Надеемся, что никаких последствий он все-таки не имеет? Но еще раз скажу: Вы должны ездить на такси, что же делать? Ведь не всегда дело может кончаться так, как кончалось до сих пор!
Еще раз спасибо за Ваши хлопоты. Я ответил Одоевцевой. Вас не назвал вообще, не сказал о том, что она весьма неудачно поговорила в Кормэй, ― просто сообщил, что в Кормэй мест нет и записано много кандидатов, что больше шансов в Ганьи и что мне обещали поговорить с аббатом Гласбергом. С своей стороны, я сегодня пишу Кровопускову. Гласберга я не знаю.
Вы меня спрашивали, не морфиноман ли Георгий Иванов. Как и Вы, я этого не знаю. Должен сказать, что в литературных кругах почему-то в особенности любят пускать о «собратьях» ложные слухи такого и тому подобного рода. Чего только, например, не рассказывал Алексей Толстой[1824] ― по своему обычаю, в полупьяном виде ― о Бунине, о Мих. Стаховиче, обо мне, обо всех! Причем сам этим хвастал: «Я о тебе сегодня пустил слушок!» и т. д. Может быть, и на Иванова возвел кто-либо напраслину. Повторяю, мне это неизвестно. Думаю, что это неправда: иначе он давно стал бы развалиной, а он еще пишет прекрасные стихи.
С Александром Федоровичем я, собственно, никогда не переписывался. Он мне сто лет ничего не писал, и я почти ничего о нем не знаю. Слышал, что он от Мюнхенских дел отошел совсем. Письмо Мельгунова или, точнее, Уланова от имени Мельгуновского Союза об Американском Комитете Вы, верно, недавно читали в «Русской Мысли»[1825]. Должно быть, оно выражает и новую позицию Керенского? Я, кстати, не знал, что Уланов ― это Вельмин (если я правильно Вас понял).
От души Вас благодарю и убедительно Вас прошу не ходить по Парижу пешком. Вы и права не имеете рисковать своей жизнью.
Самый сердечный привет.
Ваш М. Алданов
Машинопись. Подлинник.
HIA. 2-24.
В.А. Маклаков ― М.А. Алданову, 29 апреля 1955
29 Апр[еля 1955[1826]]
Дорогой Марк Александрович!
Сегодня получил Ваше письмо и сейчас же могу ответить.
Об Одоевцевой; я написал Кровопускову, и он сегодня приехал со мной говорить; приехал утром, когда я был в Офисе, и разговаривал с моей сестрой и оставил мне короткую записку. Дело плохо. Формальная причина, что нет свободных мест; кстати, за Одоевцевых писало ему 5 или 6 человек; но как он мне пишет: «пока ничего сделать не могу, т.к. свободных мест нет!!!» (с тремя восклицательными знаками). Кстати, он удивлялся, почему они не остались в Hyères[1827]; по его словам, там климат и летом очень хороший. Это, к слову, подтверждает и моя сестра, кот. там лечилась, когда у нее был туберкулез. Отсюда Кровопусков делает преждевременный вывод, что им просто хочется быть ближе к Парижу. В этом заключается его элемент «недружелюбия» к ним, о кот. и Вы в своем письме мне намекали. Если оно действительно есть, то преодолевать его особенно трудно. Гласберга здесь пока нет.
Не знаю, что я мог написать похожего на сообщение, будто Уланов это Вельмин. Вот какие шутки со мной делает почерк. Между ними общего нет ничего. Говорят, что Уланов ― профессор, не знаю чего. Я его знал, как казака, и, главное, как калмыка. Когда к нам обращается какой-нибудь «калмык», Уланов всегда за него просит. И физиономия у него монгольская; на Вельмина совсем не похож.
Вы, вероятно, уже знаете, что в Русской Мысли умер вчера Полянский. Это уже 3-я смерть; остается один Водов.
Давно не видал Тера; он избегает людей и сейчас не подходит к телефону; очень на него повлияла эта смерть; от Кусковой грустное письмо. Пока не может работать и не знает, сможет ли. Я получил в подарок от Трэдголда книгу = Lenin and his rivals[1828], в кот. в послесловии говорится, что Карпович давал автору рукопись 1-й части мемуаров Милюкова, кот. «to be published shortly by the Chekhov Publishing House»[1829]. Отсюда как будто следует, что Чеховское издательство не прекращается, и потому Кускова могла бы посвятить свои дни воспоминаниям о ее совместной работе с С.Н.
Очень интересны многие статьи в 40 книжке Нов. Журнала: Вольского, Бурышкина и особенно Тырковой[1830]. Я с большим интересом читал Ваш «Бред». Но при этом вспоминал, как я в детстве любил читать Купера[1831], т. е. совершенно незнакомый мир индейцев. И герои «Бреда» мне так мало знакомы и привлекают тем более любопытство, но и недоумение.
Вас. Маклаков Почему Вы спрашивали о Толстой? Она теперь не приезжает.
Автограф.
BAR. 5-22.
М.А. Алданов ― В.А. Маклакову, 8 мая 1955
8 мая 1955
Дорогой Василий Алексеевич.
Я только из Вашего письма узнал о том, что у Екатерины Дмитриевны воспаление легких. Мы встревожены. Едва ли нам кто-либо напишет, как она теперь. Скорее Бакунина и Осоргина[1832] сообщат Вам.
Действительно Ваш почерк иногда вызывает забавные ошибки. «Прочтя» Ваше предпоследнее письмо, я был уверен, что Уланов это Вельмин и что у Вас был разговор с Ал. Л. Толстой!
Насколько я могу судить о настроениях в Вашингтоне и в Соединенных Штатах вообще, американцы никогда не согласятся на выдачу советским властям русских эмигрантов в Австрии. Но, по-моему, не исключена возможность, что «в суматохе» советская полиция, уходя, будет ловить и захватывать их[1833]. Поэтому кампания, поднятая «Новым Русским Словом», полезна и необходима: чтобы американцы в Вене приняли меры, несмотря на суматоху. Но и независимо от этого, участь этих людей очень незавидна: кто будет их содержать? Став самостоятельными, австрийцы будут, верно, всячески заботиться об их скорейшем отъезде ― куда угодно, лишь бы они не обременяли австрийский крошечный бюджет. А кто их примет? И чем мы все тут можем помочь?
Кто же был на совещании друзей и о чем они говорили? Я тоже очень рад, что Михаил Матвеевич понемногу возвращается к жизни.
Пишу кратко. Недели через две, верно, уже буду в клинике.
Шлю Вам самый сердечный привет и лучшие пожелания. Вы больше не пишете о последствиях несчастного случая, ― надеюсь, что их и нет.
Ваш М. Алданов
Я написал Одоевцевой, что Гласберг в Hyeres.
Машинопись. Подлинник.
HIA. 2-24.
В.А. Маклаков ― М.А. Алданову, 9 мая 1955
9 Мая [1955[1834]]
Дорогой Марк Александрович!
Осоргина, вернувшись из Женевы, сообщает, что нездоровье Е.Д. опасений не внушает. Воспаление было легкое и оборвано в самом начале пенисиллином [так!]. Но моральное ее состояние плохо. Ей не хочется оставаться одной в Женеве, и она мечтает оттуда уехать. Так говорит Осоргина, но я ее еще не видел. Хочет приехать ко мне говорить об этом.
Вы совершенно правы в Вашей [слово отсутствует] положения русских в Австрии; опасность и от Советов, и от самой Австрии. Этим мы и заняты сейчас в меру наших возможностей. Нов. Рус. Сл. хорошо сделало, что забило в набат, но сделало это недостаточно тактично, поскольку речь идет не о русских американцах или об американских русских, а вообще обо всех русских. Но в Париже этим занялись и Гулевич (Romainville) ― в Exil et Liberté[1835], и даже мы, Эм[игрантский] Ком[итет]. вернее, организации, кот. в него входили.
Состоялось вчера первое заседание в Биотерапии, где был и Тер; были Титов, Альперин, Кальницкий[1836], Дмитров, Елисеев[1837], Чекунов[1838], Долгополов, Кровопусков, Рубинштейн и еще кто-то. Я вообще думаю, что если б державы не хотели помочь, то мы их заставить не можем; наша инициатива или бессильна, или не нужна. Но, конечно, мы не могли бы не отозваться. Я третьего дня встретил ген. Нисселя, кот. сам со мной об этом заговорил. И если мы молчали, то это показалось бы ушатом холодной воды.
Вы ложитесь в клинику. Для операции это лучшая обстановка; а надо мной три дня назад была проделана Чеховская Хирургия! У меня очень болел несуществующий зуб, т. е. от кот. остались одни только корни. Их решили выдернуть, т. к. они были причиной воспаления десны и пр. Но [слово нрзб], несмотря на свой опыт, не мог вытащить их; он потом объяснил, что не так считал, что невозможно было взять их щипцами; они рассыпались. И промучивши меня полчаса, он оставил все, как было. Это как у Чехова ― надо было не щипцами, а козьей ножкой их. Но это не беда; только придется обращаться, в случае чего, не к дантисту, а к хирургу.
Не могу исполнить свои намерения и писать хорошо.
Читаете ли Вы «Возрождение»? Какой-то у него новый тон.
Вас. Маклаков
Автограф.
BAR. 5-18.
М.А. Алданов ― В.А. Маклакову, 13 мая 1955
13 мая 1955
Дорогой Василий Алексеевич.
Не разобрал кое-что в Вашем письме и боюсь, что опять прочел не то, что Вы написали. О «Чеховской хирургии» разобрал, но Вы, по-видимому, говорите, что, быть может, придется обратиться не к дантисту, а к хирургу, ― тогда это мне не совсем понятно. Надеюсь, все же ничего серьезного?
И еще Вы пишете, что кампания «Нового Русского Слова» недостаточно тактична, так как дело идет не об американских русских или русских американцах, а о ... (я тут прочел: «о русских вообще»?). Причем же тут именно австрийская история? По-моему, она может касаться судьбы только русских, находящихся в Австрии. А к Айзенгауеру могут обращаться лишь люди, живущие в Америке.
И, наконец, что именно пишете Вы о «Возрождении»? Кажется, я разобрал слова «новый тик». Так? В чем же он? Я «Возрождения» не вижу, его в Ницце нет.
Очень обрадован Вашим сообщением, что Е. Дм. выздоровела. Я давно ее спрашивал, останется ли она в Женеве, и из ее ответа вынес впечатление, что ей хотелось бы переехать в Париж. Возможно ли это? Я тоже хотел бы жить в Париже, но ведь квартир там нет или же они доступны только богачам. Или Е. Дм. согласилась бы поселиться в одном из домов отдыха?
Я получил очень милое письмо от Долгополова (Кровопусков же мне не ответил). Он очень ясно показывает, почему Ивановы не могут теперь получить комнату в обоих домах отдыха парижского района, и написал так, что я мог переслать Одоевцевой его письмо. Он советует им обратиться к кн. Мещерской[1839]. Тут я им помочь не могу, я с ней не знаком. Я им посоветовал попросить кого-либо из «Возрождения».
Редакция новой газеты «Русское Воскресение» любезно прислала мне два первых номера. Интересен (если это правда) еще не конченый рассказ о похищении ген. Миллера[1840]. А также в первом номере давнее письмо Милюкова к П. Долгорукому[1841]. Мой здешний приятель Сабанеев уверен, что это письмо ― апокриф. Однако редакция сообщает, что подлинность письма не подлежит сомнению.
У меня ничего нового. Хирург Клерг возвращается в Ниццу только 20 мая. Значит, операция, верно, будет только в конце месяца.
Шлю Вам лучшие пожелания и сердечный привет. Хотя еще рано, но ввиду особых моих обстоятельств, связанных с операцией, уже теперь приносим и наши самые сердечные поздравления Вам, а также Марье Алексеевне. Надеемся, проведете этот день приятно и не слишком устанете.
Ваш М. Алданов
Машинопись. Подлинник.
HIA. 2-24.
М.А. Алданов ― В.А. Маклакову, 27 мая 1955
27 мая 1955
Дорогой Василий Алексеевич.
В.Н. Бунина писала нам, как хорошо прошел у Вас день 21 мая. Вы были бодры, блистательны, как всегда. И даже Марья Алексеевна не слишком устала. Этот день в Вашей квартире ― последний ежегодный сбор русской парижской колонии. Были люди самых разных взглядов. Еще раз поздравляем. В следующем году надеюсь быть у Вас в этот день для устного поздравления.
Австрийская история благополучно закончилась, как мы с Вами и предвидели. А собрали в Нью-Йорке 350 долларов. Они, собственно, предназначались для поездки в Вашингтон сборной делегации, от кн. Белосельского до Керенского, от Вейнбаума до Рыбакова[1842]. Но так как никакой делегации не понадобилось, то деньги будут отданы Быстрой Помощи для просителей из Австрии. Ни одно лишней визы, конечно, не будет; собранных же денег не хватило бы и на два билета из Австрии в Америку. Но, слава Богу, что так кончилось. И кампания «Нового Русского Слова» пригодилась.
Бунина мне пишет, что в церкви на панихиде по С.Н.П. на Вас обрушился Мельгунов ― с упреками, почему Вы пишете в «Возрождении»!! Он там долго был редактором, и его за это левые не осуждали.
Мой хирург Клерг не так давно подвергся внезапной операции от аппендицита. Пришлось его ждать: переходить к другому не хотелось и надо было бы все исследования начинать наново. Теперь Клерг выздоравливает, и моя операция состоится, верно, в половине июня.
Надеюсь, Ваша история с зубами идет благополучно?
Шлю Вам и Марье Алексеевне самый сердечный привет, лучшие пожелания.
Ваш М. Алданов Машинопись. Подлинник.
HIA. 2-24.
В.А. Маклаков ― M.A. Алданову, 28 мая 1955
28 М[ая 1955[1843]]
Дорогой Марк Александрович!
Хотел воспользоваться праздником, чтоб написать ряд писем; но Вам не написал, т. к. не знал, делали ли Вам операцию и где находитесь. Но сегодня получил Ваше письмо об операции Вашего хирурга и об отложении Вашей и потому можно Вам написать несколько слов, и я пойду опустить Ваше письмо, несмотря на дождик, кот. эти последние дни поливает без всякого смысла и предупреждения.
Мой так называемый «anniversary»[1844] прошел как обычно; хотя многих обычных гостей не было по разным причинам, но было все-таки около 45 чел. Были некоторые сенсации ― встретились [Б.К.] Зайцев с В.А. [Зайцевой] ― и Бунина с Зуровым. Оба ничем не обнажали свои чувства, хотя и не заметил, чтоб они разговаривали между собой.
Мельгунов действительно меня упрекал за статью в Возрождении по поводу 200-летия Университета за то, что я этим как бы «апробировал» новый состав сотрудников и направление журнала. По его словам, «Возрождение» представляет собой «странный симбиоз последователей [слово нрзб], немецких и советских коллаборантов» (это из его письма, значит точно). Не знаю, рассказывал ли я, как попала моя статья туда и когда я ее написал. Это забавное qui paye[1845]: но о нем буду рассказывать 2-й раз, если я Вам это уже писал. Просил меня не Гукасов и не сотрудники «Возрождения» ― а «депутаты» (!) от бывших выпускников Моск[овского] Университета, предлагая описать то, что я уже описывал ранее ― Унив[ерситет] и Толстой ― хотя бы только это. Я обещал; но потом вспомнил, что встречи Толстого с публикой (в эпоху отлучения) ― и беседы с публикой были не в Университете, а в Благор[одном] Собр[ании]; но обещание было дано, где-то анонсировано, я не хотел «подвести» ― и появилась дурацкая статья. Но Гукасов мне написал, прося дать для помещения мой портрет. От этого я категорически отказался и дал им хороший портрет Толстого. Если б там был мой портрет, воображаю, что сказал бы Мельгунов.
И чудом все кончилось благополучно и без операции. Поеду в Августе в отпуск, но еще не знаю когда. Предупредите об операции.
Простите за почерк особенно скверный.
Вчера у нас была Панина ― вернувшаяся от Кусковой, где прожила 4 дня. Очень интересные впечатления от нее. Обе остались друг другом довольны.
А мне она привезла подарок от Родичевой ― принадлежавшую самому Герцену книгу ― стихотвор[ения] Рылеева (изд. 62 г.)[1846] ― с отдельным изданием статьи Герцена о процессе Декабристов, напечатанным в «Полярной Звезде» и переизданным в Лондоне в 58 году[1847]. Это все-таки библиогр[афическая] редкость.
В. Маклаков
Автограф.
BAR. 5-1.
В.А. Маклаков ― М.А. Алданову, 16 июля 1955
16/VII [1955[1848]]
Дорогой Марк Александрович!
Я 7 Июля уехал из Парижа и живу пока в Бадене[1849]. Последнее, что я знал про Вас, это что Вы вернулись домой, но еще слабы и писать не можете. Потому я и не пытался Вам писать, но когда Вы будете себя чувствовать лучше, поручите кому-нибудь мне это написать; я здесь до 28 Июля, когда перееду в Aix[1850] и еще застану там Альперина.
Вас. Маклаков
Автограф.
BAR. 5-21.
М.А. Маклаков ― M.A. Алданову, 21 июля 1955
21 Июля [1955[1851]]
Дорогой Марк Александрович!
Страшно рад был узнать знакомый почерк на конверте. Я здесь еще пробуду неделю, 27 буду в Вех'е[1852], где еще застану на 2 дня Альперина, а потом 10 Августа буду уже в Париже. В Aix не буду: я мог себе выкроить maximum отпуска, т. е. 4 недели и 3 дня (31 день). Отдохнул, но годы сказываются. Здесь я имел шансы не встретить ни одного знакомого, если б потом не оказалось их трое, к[оторы]х я не знал, но они узнали меня по Собраниям.
В Сентябре буду очень рад Вам помочь воспоминаниями о С.Т. Морозове[1853]. Но должен Вас предупредить, что то, что Вас может интересовать, в его судьбе я не мог наблюдать лично, просто по молодости лет. Одни воспоминания остались ярко в памяти, эта встреча, последняя встреча с ним в Париже, когда он очевидно уже решил покончить жизнь. Я, узнав, что он там, со своей женой З.Г.[1854], ничего не подозревая, зашел к нему и был поражен его видом, потом уже узнал, что это означает. А знал я его не только по Спиридоновке; в их саду я бывал, когда еще дом ему не принадлежал. Знакомство с ним началось тогда, когда он стал нашим соседом по имению (три версты расстояние), купив имение, принадлежавшее Голохвастовым, унаследованное им от Яковлева, отца Герцена, описанное в «Былом и Думах». Но тогда я еще не был с ним знаком: познакомил нас A.B. Кривитский, кот. там часто бывал. А потом завелась дружба и с нами; они часто приезжали к нам верхом, со своей женой 3[инаидой] Григорьевной. Эти дни особая эпоха и в моей жизни, связанная с Цингером и Художеств[енным] Театром. Уже здесь в Париже Волков мне рассказывал про то, как он старался сохранить «Покровское» от архитектурных импровизаций Морозова. О роли Андреевой в его жизни[1855], Горького и всей той драме, кот. привела к самоубийству, я узнал уже позднее. Андрееву я узнал, как актрису, еще раньше, чем она знала Горького[1856]; их знакомство произошло на моих глазах. Вот что вспомнил и хотел Вам рассказать, но как очевидец знаю немного.
Простите почерк. До Парижа.
Вас. Маклаков
Автограф.
BAR. 5-20.
М.А. Алданов ― В.А. Маклакову, 3 августа 1955
3 августа 1955
Дорогой Василий Алексеевич.
Пожалуйста, простите, что не ответил Вам еще в Бадене, ― не успел, была спешная работа по правке корректуры последнего отрывка «Бреда» в «Новом Журнале». Между тем Вы дальнейшего своего адреса не указали, и я не совсем понял даже, едете ли Вы в Экс. Шлю письмо это по Вашему парижскому адресу в надежде, что его Вам перешлют, но без уверенности в этом.
Сердечно Вас благодарю за очень интересное сообщение о С. Морозове, о Вашем последнем свидании с ним в Париже. Вы не сообщаете, когда оно было. В каких-то примечаниях к советским книгам о Горьком я нашел краткое указание, что Морозов умер в 1905 году (не указывалось ни где, ни как, ― т. е. что это было самоубийство). Я не раз слышал, что, кроме ухода к Горькому М.Ф. Андреевой, одной из причин самоубийства был будто бы его страх тяжелых преследований, ― Департамент Полиции получил сведения, что он давал деньги на московское восстание?! Если он уехал в Париж после восстания и умер еще в 1905 году, то, верно, Вы его видели в самом конце 1905 года? С Вашего разрешения, буду Вас в Париже расспрашивать обо всей этой драме. Скажу еще раз, я никак не могу понять, что он был за человек. По-видимому, был умен и образован? «Архитектурные импровизации» в Покровском не свидетельствуют еще об обратном. Когда-то меня де Ластейри[1857], прямой потомок Лафайета[1858], пригласил в свой родовой замок Лангранж, который был выстроен несколько столетий тому назад предками жены Лафайета, и я увидел и услышал от владельца, что к этому готическому замку Лафайет приделал крыло в стиле Людовика XV! Мог не очень интересоваться историческим прошлым и Морозов, тем более что Герцен все-таки не очень был уж связан с Покровским.
Отдохнули ли Вы как следует? Вернулась ли уже и Марья Алексеевна?
У нас новостей мало. Из письма Фрумкина узнал, что Александр Федорович совсем недавно уехал в Стэнфордский Университет для работы в библиотеке. Я рад, так как толкую это так, что какой-либо издатель заказал ему книгу?
Мне присылают «Русское воскресение». Вначале редактором назывался Ефимовский, а недавно было названо другое имя, и нумерация пошла опять с первого номера! Статьи Г. Мейера в «Возрождении» я не читал. Кажется, будет продолжение?[1859]
Никак не могу понять причин столь внезапного изменения в советской внешней политике. Читал в газетах немало объяснений, и все они объясняют мало. Забавно, что все начинают с заверений, что эту перемену легко было предвидеть и т. д. Между тем все после ухода Маленкова предвидели как раз обратное: приближение «горячей» войны и усиление холодной.
Шлю Вам самый сердечный привет, такой же Марье Алексеевне. Моя жена ей недавно писала в ответ на ее, как всегда очень милый, запрос о нас.
Ваш М. Алданов
Машинопись. Подлинник.
HIA. 2-24.
В.А. Маклаков ― М.А. Алданову, 13 августа 1955
13 Ав[густа 1955[1860]]
Дорогой Марк Александрович!
Третьего дня вернулся в Париж и на другой же день на три дня праздников приехал к сестре. Дома нашел много писем, кот. мне не пересылали, т. к. я все странствовал; среди них нашел и Ваше, порадовался ему, т. е. двоим, умалчивающим о здоровье; они подтверждали то, что мне в Женеве сказала Кускова, что все идет медленно по нормализации и что здоровье перестает быть в центре внимания. Сестра тоже здесь как будто поправилась; мое старание, чтоб она еще пожила здесь хотя бы до Сентября, а она рвется домой, и ― не могу от себя это скрыть -из-за меня. И в этом она меня не послушает. Если Ваш план не переменится, в Сентябре поговорим обо всем. Я тоже очень отдохнул, но у меня просто пружина слабеет. Читаю с наслаждением, но могу только читать. А в Офисе предстоят преобразования, кот. мне едва ли будут по силам. Это надо признать, и этому подчиниться. А Вы молодеете; в Вас упадка нет ни следа.
Вас. Маклаков
Автограф.
BAR. 6. F. Maklakov V.A. to M.A. Aldanov, Paris and n. p., Jan. 1954 - Oct. 1956.
Письмо В.А. Маклакова к М.А. Алданову. 13 августа 1955 г.
M.A. Алданов ― В.А. Маклакову[1861], не ранее 12 и не позднее 17 сентября 1955
Monsieur V. Maklakoff
5 rue Péguy, Paris 6
Francia
[Не ранее 12 и не позднее 17 сентября 1955[1862]]
Дорогой Василий Алексеевич.
Нахожусь в Милане. Получил приглашение на Международный Конгресс защиты свободы[1863]. Хором ругаем большевиков, становится скучно. Сегодня услышу Кеннана. Через неделю уже буду в Ницце, шлю самый сердечный привет и лучшие пожелания.
Ваш М. Алданов
Автограф
HIA. 2-24.
M.A. Алданов ― В.А. Маклакову, 29 сентября 1955
29 сентября 1955
Дорогой Василий Алексеевич.
Немного же я разобрал в Вашем письме, ― верно, в этот день Вы были утомлены? С радостью вижу, что Вы здоровы, ― это главное. В это лето в Ниццу из Парижа почти никто из знакомых не приезжал. Из Америки кое-кто был, например, Лидия О. Дан; она рассказывала, но мало интересного. Подтвердила, что тамошние наши политики все перессорились.
На миланском международном конгрессе я познакомился с разными людьми. Ораторы были не очень интересные, лучше всех говорили бывший (и, вероятно, будущий) английский канцлер казначейства Гэйтскелл[1864] и Джордж Кеннан[1865], но где им до Вас по ораторскому таланту! С Кеннаном я на одном из приемов долго разговаривал ― и не догадался спросить, есть ли надежда на то, что Чеховское издательство получит еще немного денег от Фордовского комитета, в правлении которого он состоит. Как раз сегодня «Нис-Матэн» сообщает, что этот комитет отвалил фантастически огромную сумму Обществу памяти Лафаетта [так!] для организации поездок французских студентов в американские университеты. Цель, конечно, хорошая, но, право, тоже не такая уж важная. Если бы дали хоть сотую часть этой суммы Чеховскому издательству, то оно могло бы существовать долго. А без нее у русской эмиграции не будет ни одного издательства, кроме «Возрождения» и «Посева»: издательство ИМКА[1866] теперь будет выпускать только богословские книги, да и те, по-видимому, лишь в небольшом числе.
Вольский на днях сообщил мне, что последняя советская амнистия вызвала в парижской эмиграции очень сильную тягу к возвращению! Пишет, что скоро в Париже останутся только «вожди», а «армия» вернется в Россию. Таково ли и Ваше впечатление?
Пишу кратко, никаких новостей не имею. Имеете ли Вы? Получаете ли письма от Керенского? Шлем Вам и Марье Алексеевне лучшие наши пожелания и самый сердечный привет.
Ваш М. Алданов
Машинопись. Подлинник.
HIA. 2-24.
В.А. Маклаков ― М.А. Алданову, 30 сентября 1955
30 Сент[ября 1955[1867]]
Дорогой Марк Александрович!
Мне неловко, что после не разобранного Вами письма я опять пишу Вам от руки. Но это продлится еще долго, и единственный выход ― стараться писать разборчиво, т. е. думать больше всего о каллиграфии, а не содержании. Ведь это связано с некоторым переломом в условиях нашей жизни. Прежде моей сотрудницей по писанию писем, и по разбиранию моего почерка, и владению машинкой была моя сестра. Но сейчас, хотя ей и лучше, она на положении «больной». Не прошло еще 1 ½ месяца после ее возвращения в Париж из Gagny, где она явно поправилась, как она опять расклеилась. Нехорошо сердце, плохое кровообращение, кот. сначала выражалось в опухоли пальцев на руках и на ногах, а потом отражаются в голове, в «мозговых» недомоганиях. А когда доктора говорят в утешение, что это последствие оперативного шока, то меня, как профана, пугает эта связь с операцией, т. е. с удалением «опухоли». Кто поручится, что она не была «злокачественной» или не станет «ей»? И потому я внимательно и неуклонно слежу за тем, чтоб она не уклонялась от предписаний: не выходила, больше бы лежала, не утомлялась и т. д. А ведь у нас нет постоянной прислуги, есть только приходящая femme de ménage[1868], и теперь и вся жизнь дома замирает.
Это главное. Что же касается до меня, то от «болезни» тратить силы, время и энергию на это ― кажется мелким, но от такой борьбы уклоняются. В этом наша трагедия, почему мы оказываемся не безвременными, а бесполезными...
Последний вопрос, кот. хотел раньше поставить: читали ли Вы «В Мраморном Дворце» Чеховского издательства?[1869] Моя сестра им восхищается, находит его «трогательным». Но книга эта любопытна. Первая половина поучительна для понимания того лагеря, с обожествлением государя и т. д. Вторая для понимания, чем грозит всякая победоносная Революция.
Не жалейте, если не разберете этого письма. Того не стоит. Очевидно, надо отказаться от мысли писать от руки. Выходит недоговоренность и без смысла. Я не привык разборчиво писать.
Вас. Маклаков
Я иногда люблю сопоставить себя с Вами. Ваши «Ключ», «Истоки» и др. останутся драгоценными для истории. «Бред» лично мне менее интересен, т. к. я этого мира не знаю, и такая книга мне этого не заменила. Ее, может быть, лучше оценят потомки. Но любопытно: я не мог бы ничего «сочинять». У меня нет для этого творчества. Я могу исходить только от «реальности» и о ней говорить, ее обсуждать; но я не способен ничего «сочинить» и «выдумать», как можете Вы.
Я очень жалею, и вполне бескорыстно, если Чеховское издательство прекратится. Но для меня было уже зловещим признаком, что они издали Черчилля[1870]. Причем тут Чехов? И вообще я жду впереди больших затруднений в поддержке русской эмиграции и всей прежней России.
Автограф.
BAR. 5-21.
В.А. Маклаков — M.A. Алданову, 23 октября 1955
23 Окт[ября 1955[1871]]
Дорогой Марк Александрович!
Вчера на одном официальном приеме я встретил Тера, кот. давно не видал, и он мне сказал, что недавно он сам или Титов получили от Вас письмо и что Вы собираетесь в Ноябре быть в Париже. Давно не только Вас не видал, но и ничего от Вас не слыхал, в наше смутное время. Теперь, когда сестра по болезни не может переписывать моих писем, да и вообще ей запрещено выходить и чем бы то ни было утомляться, мы оба ведем более затворническую жизнь и отстали и от людей, и от событий. И не буду об этом писать своим почерком. Но сегодня пришлось еще о Вас слышать. Кажется, сегодня был день рождения Бунина, и Вера Николаевна звонила сестре и мне с приглашением на прием с холодным ужином от 4 часов до 11. Сестра, конечно, идти не могла, а я пошел к началу, т. к. должен был непременно быть дома к 6. Пришел один из первых, а когда уходил в половину шестого, все было полно, хотя лифт не действовал, и взбираться было на 5-ый этаж. И я мог наблюдать, до чего я людей, особенно дам, не узнаю, хотя по разговору оказывалось, что мы знакомы давно. А когда я уходил, В.Н. соблазняла меня остаться еще, говоря, что Вы прислали что-то для прочтения на этом собрании и что мне было бы интересно. Но я не мог ждать, и не все приглашенные уже пришли. Впрочем, может быть, я путаю и не понял, что она мне сказала за шумом и разговорами. Ни почерк, ни слух не улучшаются, и со мной из-за этого происходят большие недоразумения. Текущим событием нашей эмигрантской жизни была смерть Нобеля, от второго удара, почти внезапная, вызванная, по общему утверждению, деловыми неприятностями со стороны Гукасова, кот. очень взволновали Нобеля. Я не очень в курсе подробностей. Перед самой смертью он успел жениться (после смерти своей второй жены) на своей последней любви, дочери А. К. Дживилегова[1872]. Так как главная родня Г. Нобеля в Швеции, то похороны были отложены на неделю (умер в Пятницу, хоронили в Четверг[1873]); извещение об этом было только во французских газетах; несчастная вдова не могла сама ничем ведать и только просила приехать на похороны меня с сестрой. Сестра не могла, я был; но под траурным вуалем не узнал ее. Но она сама поняла и позвонила сестре, чтоб это сказать. Отпевание в шведской церкви, и мне было как-то грустно отсутствие «представительных русских», для которых Нобель много делал; я видел только Михельсона, Кепинова[1874], Шефтеля, Манухина И.И., Любимову[1875], Д.П. Рябушинского[1876] и Вырубова. Уже после похорон из русских газет поместили некролог только новая газета Русское Воскресение. Это очень огорчило вдову; это объяснили тем, что не русские, а шведы ведали похоронами, и сейчас решили отслужить панихиду специально в [так!] Daru[1877]. Жена его просила об этом сестру; но это надо сделать не позже субботы; пока не выяснилось, кто этим займется. Сестра просила A.A. Титова, а тот передал Рябушинскому, т. е. в его Технический институт[1878], где Нобель был председателем, и кот. может взять это на себя, никого не обижая; и не выдвигая вперед и не заслоняя других. Вот Вам вкратце второе происшествие. А третье — это болезнь Мельгунова; Русская Мысль об этом оповещает; составила сама Комитет по сбору денег для него. И как в деле Нобеля, так [и] в этом опасно и больно обнаружить равнодушие людей, чем бы оно ни было вызвано; а особенно больно дать этому равнодушию повод каким-нибудь нетактичным шагом, взаимными антипатиями и т. д.
Мне нужно было порвать и не посылать Вам этого бесполезного письма. Но мне хотелось дать Вам образчик того, чем мы сейчас занимаемся и как низок уровень наших теперешних интересов. Но ведь и то, что происходит вокруг, не выше этого и определяется такими же мотивами. Конечно, сделайте поправку на мое личное настроение, кот. мне напоминает то, что я ощущал, когда близилась или, вернее, когда мы приближали «Великую» Революцию, нисколько того не желая. Это происходит сейчас во всем мире mutatis mutandis. Но писать об этом от руки не могу. Всего Вам хорошего.
Вас. Маклаков
24 Окт[ября]. Сегодня случилось то, что я предсказывал по своей роли Кассандры: провал плебисцита в Сааре[1879]. Предвижу такую же неудачу и в общих выборах января. Это подробность большого процесса, происходящего в мире. Если будете здесь в Ноябре, буду очень рад узнать Ваше мнение: куда мы идем и за кем?
Автограф.
BAR. 5-21.
М.А. Алданов — B.A. Маклакову, 26 октября 1955
26 октября 1955
Дорогой Василий Алексеевич.
Очень Вас благодарю за интересное письмо от 23-го, которое получил почему-то только сегодня. Разобрал в нем почти все, кроме конца. Там Вы говорите о бедном СП. Мельгунове. Если я правильно понял, Вы пишете, что результат подписки показал равнодушие, а может быть, и враждебность к нему эмиграции? Но я не только о результатах подписки (они ведь узнаются не скоро), но и об ее ходе пока ничего не знаю. Узнал я об его нужде лишь из статьи Водова. Я тотчас написал Титову и Альперину, как эн-эсам (к нам принадлежал лет тридцать и Сергей Петрович); предложил нам трем сложиться и послать общую сумму именно «от эн-эсов», — я предполагал, что Сергею Петровичу будет менее тяжело принять деньги, если фамилий не будет, тем более что он со всеми нами тремя находится в холодных отношениях. Но из складчины ничего не вышло, они оба уже послали свои взносы, — кажется, анонимно или лишь с инициалами. Так сделаю и я. На беду я не записал указанного в «Р. Мысли» адреса и фамилии лица, принимающего суммы. В двух следующих номерах газеты они больше не сообщались. Если и в завтрашнем номере не будет, пошлю Абраму Самойловичу с просьбой переслать казначею. Написал богатому знакомому и в Нью-Йорке, но на него надеюсь очень мало.
Лет пять у меня с Сергеем Петровичем, как Вы знаете, никаких отношений не было, мы не встречались и не переписывались. Но летом, когда я лежал в клинике, он мне неожиданно написал очень милое сочувственное письмо. Я, разумеется, тотчас ответил. Недели три тому назад Екатерина Дмитриевна сообщила мне об его серьезной болезни (но об его безденежье не сообщила ни слова). Я тогда написал ему письмо с добрыми пожеланьями и получил ответ от его жены: она благодарила и говорила, что СП. по болезни ответить не может. Надеюсь, он поправится, хотя Ек. Дм. пугает. Как жаль, что мы почти все так небогаты.
Слухи о том, будто Черчилль выхлопотал Чеховскому издательству большую сумму от Фордовского Комитета, оказались, как можно было и думать, совершенным вздором. Вчера мне Александрова так и написала. В критическом положении и «Новый Журнал», — об этом мне, со слов Карповича, сообщила Екатерина Дмитриевна. Больше, кроме газет, нам всем печататься негде, — впервые за 38 лет эмиграции! И надежд мало, очень мало.
С Вашей общей оценкой международного положения я почти согласен, хотя все же в пессимизме не иду так далеко, как Вы. Поговорим в ноябре в Париже.
Чрезвычайно нас огорчает усталость Марьи Алексеевны. Неужели нет улучшения? О Вас мне пишут, что Вы совершенно здоровы, — слава Богу. Я сам страдаю от недавно появившейся сильной одышки. Она хоть работать мне не мешает.
Изумлен тем, что Мельгунов в статьях о Кутеповском деле рассказывает об Алексинском[1880]. Вы считаете все это совершенно верным? Я ничего этого и не знал. Вероятно, Алексинский ответит?
Шлю самый сердечный привет. Пожалуйста, передайте Марье Алексеевне наши лучшие пожелания.
Ваш М. Алданов
Машинопись. Подлинник.
HIA. 2-24.
В.А. Маклаков — М.А. Алданову, 12 ноября 1955
12 Ноября [1955[1881]]
Дорогой Марк Александрович!
Меня беспокоит не только состояние здоровья Мельгунова, кот. мы не в силах помочь, но и те условия, в которых он живет. И я не понимаю здесь «Русской Мысли». В № от 10 Ноября она напечатала отчет о деньгах, полученных ею на лечение С. Мельгунова, — около 70 тыс. фр. Это немного, и несколько обидно читать; обидно за Мельгунова. Но я через A.A. Тит. — сам передал ему 25 тысяч, кот. нет в отчете; они должны были быть показаны «от неизвестных»: увидал 15 тыс. от А.К.; про них мне сказал Тер, кот. их передал по поручению А.Ф. Ясно, что Рус. М. печатает отчет о деньгах, полученных только через нее. Рус. М. а не объявление ею [о всех собранных деньгах от] общества. А это вводит в заблуждение. Помните ли деньги, кот. Вы дали на Абр. Сам.?
Я с Рус. Мыслью не имею никаких отношений и не могу делать им «замечаний». Но мне кажется, что в этом варианте они не привлекают, а отгоняют тех, кто хотел бы Мельгунову помочь. И, конечно, не умышленно, а по головотяпству.
Еще одно слово.
Я здесь неожиданно захватил припадок lumbago; почти не мог ходить, лежал на грелке и т. д. Это дало несколько времени, кот. я воспользовался, чтоб иметь представление о Красном Китае. И это ознакомление меня очень заинтересовало, т. к. мое впечатление, что Китай (красный) не делает тех ошибок, с кот. начинала коммунистическая власть в России, Китай начал с НЭПа. к кот. коммунизм пришел только после того, как все разрушил, да и продержался недолго, до 28 года только. И, м. б., Китай даст то, что может быть было здорового в коммунизме? Это общая фраза, но она дает мне какой-то исход; и китайские коммунисты, судя по их приемам, разумнее русских и как «практики», и как «идеологи». Но это, может быть, «бред», но он доставляет мне удовольствие. И в сущности подобная победа Китая была бы победой разумной и просвещенной элиты, а не «большинства», на чем стоят классические демократии. Конечно, это пока мой бред, и в нем есть нечто бодрящее.
Вас. Маклаков
Автограф.
BAR. 5-21.
М.А. Алданов — В.А. Маклакову, 15 ноября 1955
15 ноября 1955
Дорогой Василий Алексеевич.
Я не знал, что у Вас был припадок люмбаго. Надеюсь, уже совершенно прошел? Слышал, что боли при таких припадках очень сильные.
Мне тоже непонятен и тоже кажется странным образ действий организаторов сбора в пользу Сергея Петровича. По-моему, лучше всего было бы вообще не печатать в газете списка жертвователей; но если они печатают, то должны печатать всех, независимо оттого, через кого были доставлены деньги. В этом я совершенно с Вами согласен. Вы правильно говорите о 25 000, о которых в газете не было ничего. То же самое и со мной. Я не записал из «Русской Мысли» адреса и фамилии лица, которому приглашалось отправлять пожертвования. Но скоро адрес и фамилия появились в «Русском Воскресении» (Besbach, 13 rue Amiral Roussin, Paris 15). Я не знаю, кто Безбах[1882] (кажется, именно так его назвала и «Русская Мысль»). Но я тотчас 25-го октября послал ему свое небольшое пожертвование (четыре тысячи франков), просил подписать инициалами М.А. Ни моих инициалов, ни этой суммы в списке «Русской Мысли» не было. Теперь я получил от приятеля из Америки, в ответ на мое письмо ему, просьбу за него внести 3750 франков, с его инициалами. И я не знаю, как быть. Послать эти 3750 франков тоже Безбаху? Тогда опять в списке «Русской Мысли» не будет, и мне это не очень удобно, так как дело идет не о моем пожертвовании. Кому и сколько послал Абрам Самойлович, я не знаю.
Почти ничего не разобрал в Вашем письме о Китае. Но мы скоро увидимся и поговорим. Я через две недели уже буду в Париже. Где остановлюсь, пока не знаю.
До скорого свиданья. Примите и передайте Марье Алексеевне мой самый сердечный привет.
Ваш М. Алданов
Машинопись. Подлинник.
HIA. 2-24.
В.А. Маклаков — М.А. Алданову, 17 ноября 1955
17 Ноября [1955[1883]]
Дорогой Марк Александрович!
Содержание Вашего письма я тотчас передал по телефону A.A. Титову. Я указывал ему, что само [по] себе действие Русской Мысли ставит в фальшивое положение не только жертвователей, но и тех, кому по указаниям Русской Мысли были посланы деньги для С.П., и след кот. исчез. Это компрометирует и самую «Русскую Мысль». Сначала Титов не соглашался, утверждая, что кружок для сбора образовался независимо от Русской Мысли, и в ней были только о нем сообщения, без всякой ответственности за его действия. Но это говорилось таким безучастным и равнодушным тоном, что мне казалось, что я говорю с «больным человеком». Может, и в самом деле ему нездоровилось. Но потом он как будто бы понял, благодарил меня и обещал поговорить с «Русской Мыслью». Подождем, что из этого выйдет.
Кускова написала мне 14/XI, что сбор для Мельгунова достиг 300 000 фр[анков]. При этих условиях заявление газеты, что собрано 70 тыс.. породит совершенно несправедливые, но заслуженные нарекания на тех, кто организовал дело и предал его гласности, т. е. на газету. Будут подозревать злоупотребления, что отразится на репутации эмиграции. Я и сейчас не могу переварить тона, с кот. Титов считал сначала дело вполне нормальным. Может быть, он в самом деле был болен. Здесь все хворают.
Кускова пишет, что руководители Русской Мысли меняются в хорошую сторону. Тогда они должны понимать, что со сборами денег нельзя так поступать. Может быть, и Вы им на это укажете. У меня с ними самими больше нет никаких отношений.
Рад, что скоро приедете. Переписываться стало трудно. Вольский принес мне мое последнее письмо к нему, говорит, что почти ничего в нем не понял.
Вас. Маклаков
Автограф.
BAR. 5-21.
С.П. Мельгунов. Париж, 1956 г.
Фото предоставлено Бахметевским архивом Колумбийского университета
М.А. Алданов — В.А. Маклакову, 22 ноября 1955
22 ноября 1955
Дорогой Василий Алексеевич.
Мне показалось из Ваших двух писем, что дело со сбором в пользу Сергея Петровича Вас взволновало. Я написал Безбаху, и он очень скоро мне ответил; я это тем более ценю, что, вероятно, сбор отнимает у него очень много времени. Прилагаю его ответ. Как видите, все в порядке. «Р. Мысль» просто забыла указать, что печатает только список тех пожертвований, которые она получила непосредственно.
Очень рад, что сбор, по словам Екатерины Дмитриевны, составляет уже около 300 000. Вероятно, будут еще поступления. Так, Лунц пишет мне, что жертвует 25 долларов, но не указывает, как его обозначить. Буду ждать его ответа. Я.Г. Фрумкин указал мне, что его надо обозначить инициалами.
Пишу очень кратко: скоро увидимся.
Ваш М. Алданов
Машинопись. Подлинник.
HIA. 2-24.
Год установлен по содержанию.