Народ был враждебен власти, установленной в ходе завоевания, — поэтому в целях порабощения страны города были подкуплены и в них размещены гарнизоны. Все старые хартии — следы этого завоевания; отсюда идет произвол в избирательной системе.
Французская конституция гласит, что число представителей от любого населенного пункта определяется числом живущих в нем налогоплательщиков или избирателей.
Какую статью противопоставит этому мистер Берк? Графство Йоркшир с населением около миллиона человек посылает в парламент двух человек; столько же посылает туда и графство Рутлэнд, в котором не наберется и сотой части этого количества.
Старинное местечко Сарум, где не найдется и трех домов, имеет двух депутатов, а городу Манчестеру с населением свыше 60 тысяч человек не дозволено послать ни одного. Есть во всем этом какой-либо принцип? Содержится здесь хоть какой-то намек на свободу, мудрость? Не удивительно, что мистер Берк отказался провести сравнение и попытался увести читателей в сторону с помощью путаных напыщенных декламаций и парадоксов.
Французская конституция гласит, что Национальное собрание избирается раз в два года. Какую статью противопоставит этому мистер Берк? Он скажет, несомненно, что нация не имеет никаких прав в этом вопросе, что правительство вольно действовать в этом пункте по собственному произволу, и в подкрепление он может сослаться на пример прежнего парламента.
Французская конституция гласит, что законы о праве охоты отменяются; фермер, на землях которого обнаружены зверь и птица, имеет право взять столько, сколько сможет (ибо они кормятся плодами его земли) — что все монополии отменяются, что все виды торговли и промыслов будут свободны и любой человек волен избрать себе любое занятие, обеспечивающее ему честное существование, и жить в любом населенном пункте, местечке или городе по всей стране. Что скажет на это мистер Берк?
В Англии зверь и птица не становятся достоянием тех, за чей счет они кормятся. Что касается монополий, то вся страна разрезана на монополии. Каждый город, имеющий хартию, представляет своего рода аристократическую монополию, а ограничения для избирателей продолжают ограничения этих привилегированных монополий. Разве это свобода? И это мистер Берк называет конституцией?
Человека, прибывшего в эти привилегированные монополии из другой части страны, гонят отсюда, словно какого-нибудь иноземного врага. Англичанин не свободен у себя же на родине; каждое из этих мест воздвигает преграду на его пути и как бы говорит ему, что он не свободный человек и не имеет прав.
Внутри этих монополий имеются другие. В таком городе, как, например, Бат, где насчитывается от двадцати до тридцати тысяч жителей, право избирать представителей в парламент монополизировано примерно 31 человеком. А внутри этих монополий имеются в свою очередь еще другие. Человек — даже местный уроженец — чьи родители не были в состоянии дать ему профессию, во многих случаях, при всех своих способностях и трудолюбии, лишен естественного права приобрести ее.
Разве эти порядки — пример для страны, возрождающейся от рабства, подобно Франции? Конечно, нет, и я убежден, что когда народ Англии поразмыслит над ними, он, подобно французам, уничтожит эти признаки давнего угнетения, эти следы завоевания.
Обладай мистер Берк талантами автора «О богатстве народов», он мысленно охватил бы все составные части, из совокупности которых складывается конституция. Он шел бы в своей аргументации от малого к великому. Ему не под силу писать на затронутую тему не только в силу владеющих им предубеждений, но и из-за хаотического склада его дарований. Таланту его также не хватает конституции. Это талант произвольный, неупорядоченный. Но ведь что-то ему нужно сказать — для этого он и воспарил ввысь, подобно воздушному шару, чтобы отвратить взоры людей от земли, на которой они стоят.
У Французской конституции есть чему поучиться. С Вильгельмом Завоевателем из Нормандии в Англию пришли завоевание и тирания, и следы их поныне уродуют страну.
Пусть же пример всей Франции поможет возрождению свободы, которую некогда уничтожила одна из французских провинций!
Французская конституция гласит, что во избежание коррупции представителей нации ни один член Национального собрания не будет чиновником правительства, состоять на государственной службе или получать государственную пенсию.
Что противопоставит этому мистер Берк? Я подскажу ему ответ: хлеба и рыбы![15]
Ах! в этих правительствах хлеба и рыбы больше зла, чем обычно думают. Национальное собрание сделало это открытие и показывает пример всему миру. Если бы правительства сговорились вступить в войну, чтобы разорить свои страны налогами, то и тогда они не могли бы преуспеть в этом больше, чем сейчас.
Английское правительство представляется мне во многом прямо противоположным тому, каким оно должно быть или каким его изображают. Предполагается, что парламент, при всем несовершенстве и произвольности его избрания, тем не менее хранит государственную казну по доверенности нации; но такова уж структура английского парламента, что его можно сравнить с человеком, который сам себе ссужает деньги под залог, а в случае злоупотребления доверием он выступает в роли преступника, который судит себя самого.
Если те, кто вотирует субсидии, в то же время и получают их, и если им же надлежит отчитываться в расходовании этих субсидий перед вотировавшими их, то, стало быть, они подотчетны сами себе, и комедию ошибок венчает пантомима выразительных тс…тс! Ни правительственная партия, ни оппозиция не станут касаться этого дела. Государственная казна — та же общая лошадка, на которой ездит всякий. Это то, что сельские жители называют «езжай и привязывай: сперва ты проедешь немного, а после я».[16]Во Франции такие дела устраиваются лучше.
Французская конституция гласит, что право объявлять войну и заключать мир принадлежит нации. Кому еще оно должно принадлежать, если не тем, кому приходится оплачивать военные расходы?
В Англии, как говорят, это право принадлежит символу (т. е. короне. — Перев.), который показывают в Тоуэре за шестипенсовик или шиллинг. Там же показывают и львов, — и было бы уже более разумно сказать, что право это принадлежит им, ибо неодушевленный символ это всего лишь головной убор. Мы понимаем всю нелепость обоготворения ааронова тельца или золотого изваяния Навуходоносора, почему же в таком случае люди сами совершают нелепые поступки, за которые они презирают других?
Можно с полным основанием сказать, что при том характере, какой имеет представительство английской нации, не важно, кому принадлежит это право: короне или парламенту. Война — это общая нажива всех тех, кто участвует в дележе и расходовании государственных средств, и так во всех странах.
Это — искусство завоевания на родине, цель которого умножить доходы, а поскольку их не умножишь без налогов, необходимо измыслить предлог для расходов. Изучая историю
английского правительства, войны, которые оно вело, вводимые им налоги, сторонний беспристрастный наблюдатель, не ослепленный предубеждениями, сказал бы, что не налоги объявлялись для ведения войн, а войны объявлялись для введения налогов.
В качестве члена Палаты общин мистер Берк принадлежит к правителям Англии, и хотя он объявляет себя врагом войны, он клевещет на Французскую конституцию, которая стремится уничтожить войну. В пример Франции он ставит во всех его частях английское правительство; но сначала ему следовало бы ознакомиться с замечаниями французов по адресу этого правительства.
Они утверждают в защиту своей собственной свободы, что той доли свободы, которой пользуются в Англии, совершенно достаточно, чтобы поработить страну более надежно, нежели с помощью деспотизма, и что поскольку истинной целью всякого деспотизма являются доходы, правительство, созданное подобным образом, получает больше, чем оно могло бы получить — будь то средствами неприкрытого деспотизма или в условиях полной свободы, — поэтому оно, из своекорыстных соображений, враждебно тому и другому.
Неизменную готовность таких правительств вести войну французы объясняют ссылкой на порождающие эти войны различные мотивы. Деспотические правительства ведут войны из гордости; но у тех правительств, для которых война становится средством взимания налогов, имеются более постоянные побудительные причины.
Поэтому, чтобы уберечься от обоих зол, Французская конституция отобрала у королей и «министров право объявлять войну и передала его тем, кому приходится нести расходы.
Когда в Национальном собрании дебатировался вопрос о войне и мире, английский народ, бесспорно, проявлял большой интерес к его обсуждению и горячо приветствовал решение. В принципе оно применимо как к одной, так и к другой стране. Вильгельм Завоеватель, как завоеватель, присвоил себе право объявлять войну и заключать мир, и с той поры все его потомки неизменно претендуют на это право.
Хотя мистер Берк и признал за парламентом[17]времен революции право связывать и контролировать нацию и потомков навеки, в то же время он отрицает, что парламент или нация имеют какое-либо право изменять то, что он называет наследованием короны, кроме как частично или посредством своего рода модификации.
Встав на такую точку зрения, он отбрасывает весь этот вопрос вспять, к норманскому завоеванию; прослеживая таким образом линию наследования от Вильгельма Завоевателя до наших дней, он поневоле заставляет нас обратиться к вопросу, кем и чем был Вильгельм Завоеватель и откуда он явился, а также о происхождении, истории и природе так называемых прерогатив.
Все на свете должно иметь начало, и чтобы открыть это начало, необходимо проникнуть сквозь завесу времени и старины. Пусть, в таком случае, мистер Берк представит нам своего Вильгельма Нормандского, ибо все его доводы восходят к этому источнику. К несчастью, параллельно этой линии наследования выявляется и другая: если престолонаследие берет свое начало от завоевания, то нация ведет счет с того времени, когда она была завоевана, и ей надлежит смыть с себя этот позор.