Кто-то толкнул Артема в бок. Лез Ларион, тянул через головы смятую пятерку.
— Скорей, Фрося, — кричал дурашливо. — Терпеть силов нет!
— Без нее еще никто не помирал, — сухо ответила Фрося, чтобы женщины не подумали, будто потакает мужикам. С брезгливой гримасой нагнулась, взяла из ящика бутылку, подала.
— Заждалась, поди? — Ларион, как ребенка, взял на руки бутылку, покачивая, гладил горлышко.
— Тьфу, язви тебя, — плевались женщины. — Ни стыда у этих мужиков, ни совести.
Артем повел глазами по прилавку, примериваясь что бы еще купить, и вдруг стыдливо опустил глаза. С краю стояла Рита, окруженная женщинами. Поднесла к плечам ночную рубашку с кружевом. Заметила Артема и как укололась.
— Глазастый, дьявол, — беззлобно смеялись женщины.
Он смутился и вышел.
На полянке перед крыльцом щупленькая жена Лариона тянула мужа за рукав, но он уперся, прижимая к груди бутылку. Жена не могла стащить его с места, тыкала его в бок маленькими острыми кулачками, чуть не плача.
Было душно. Взбитая сапогами, в воздухе висела пыль, не опускалась и не поднималась. Солнце застряло на одном месте, день тянулся медленно, словно и для него праздник: за отработанное получено, и торопиться некуда.
И чужеродным, словно соринка в глазу, казался в выгоревшем полусонном небе вывернувшийся из-за горы вертолет. Блеснув стеклами кабины, он, снижаясь, перечеркнул улицу быстрой тенью и завис над поскотиной, взвихрив пыль выше берез.
Артем задумчиво стоял возле магазина со свертком под мышкой. С появлением вертолета оживился: вдруг на борту, в брезентовом, заляпанном сургучовыми печатями мешке, письмо из дому, от матери. Как она там? Не случилось ли чего?
Рита выскочила из магазина и бегом — к поскотине. Принимать почту. Артем сел на крыльцо, ждал ее возвращения…
Она возвращалась не спеша, перекладывала письма из руки в руку — разглядывала адреса на конвертах. Увидела Артема. Удивленно вскинула глаза.
— Ты чего как сиротка?
— Тебя жду.
Склонила голову набок, рассматривала его, словно раздумывая над его словами. Прядка светлых волос упала на глаза. Ловко сдула ее.
— А-а, ты письмо ждешь.
— Жду, — признался он.
— Нету тебе, Артюша, — даже искать в пачке не стала. Что же, значит, дома порядок. — Ты расстроился? Хочешь, я напишу тебе? Нежное-нежное…
Подошел Иван с хозяйственной сумкой, и Рита побежала в магазин — письма раздать и купить что не успела.
— Не обедал еще? — спросил Иван.
— Не хочу, — бодро соврал Артем.
— Врешь, глаза у тебя голодные.
Взял за локоть, потащил с собой.
9
Полуденное выгибалось по берегу озера крутой дугой. У самой воды берег чернел галечником. Выше начинался песок — белый, чистый. За песчаной полоской высился крутой склон, густо поросший обычными в этих местах дикой акацией, маральником, жимолостью. Дальше склон переходил в широкую ровную площадку. Здесь и стояли дома, протянувшись одной улицей от леса до леса, от скал до скал. За селом зеленела поскотина, над ней громоздились горы, густососновые, с черными островками пихт.
Раньше, до заповедника, домов в Полуденном насчитывалось немного: пятнадцать-двадцать. Справа, в веселом березнике возле скал, стоял дом лесничего, замыкая порядок. Слева, правда, уже за леском, ютился дом Артема. Так что жили лесничий с помощником в разных концах села.
Леспромхоз не очень заботился о благолепии единственной улицы. У жителей тоже не наблюдалось особого стремления украшать село, и строили — кому как придет в голову. Один хозяин ставил дом окнами на улицу, другой облюбовал место в конце огорода. Невеселым, серым, непричесанным казалось Полуденное.
С заповедником взбудоражилось село визгом пилорамы, многоголосым перестуком топоров. В середке села выросла гостиница с необычным в этих местах вторым жилым этажом под скатами крыши, откуда водная гладь просматривалась на десяток километров. Подле конторы срубили из лиственницы пятистенный магазин, а старое помещение приспособили под склад. На клуб средств не хватило, и первый этаж конторы оборудовали под клуб.
Повеселело Полуденное.
Дом Ивана был стар, но темные бревна гладки, словно полированы, даже поблескивают, если на них смотреть сбоку. Их хочется колупнуть ногтем, чтобы почувствовать твердость. В такие бревна не так просто вбить гвоздь.
Матвей переехал в новый, правда, очень неохотно. Им с директором построили двухкомнатные пятистенники с верандами, с беседками под березами, где в тихие вечера хорошо пить чай…
Иван распахнул калитку. В огороде, среди грядок с морковью и высоким стрельчатым луком, бегал за стрекозами с прутом мальчишка лет четырех. Волосы выгорели до белизны, нос облупился, красен, кожа на плечах шелушилась.
Иван отшоркал ладонью засохшую грязь на коленях сына, обнял, поправил порванные трусики мальчика. Спросил:
— Мама дома?
— Ага, книжку читает.
— Пойдем с нами, мужик, тоже голодный, наверно, — сказал Иван, нахмурившись.
— А я, пожалуй, домой пошагаю… — нерешительно остановился Артем.
Он видел, как затвердели тонкие губы лесничего. Знал: в семье у него неладно. Утром иногда приходит молчалив, раздражителен, одет небрежно. Похудел за последнее время, стал задумчив и все свободное время проводил на плантации.
Иван понял состояние Артема.
— Ничего, пошли.
Тамара, его жена, лежала в кухне на диване с открытой книгой. Она не ждала, что с мужем войдет кто-то посторонний, и на миг растерялась. Но, увидев Артема, успокоилась, перелистнула страницу. На его смущенное «здрасте» ответила рассеянным взглядом длинных черных глаз.
— Все читаешь? — спросил Иван каким-то, как показалось Артему, чужим голосом.
— Читаю, — ответила деревянно.
— Ну, читай, читай… Раз больше дел нет.
Тамара отложила книгу, медленно поднялась с дивана, поправив волосы, вышла.
В окно было видно, как она, красивая, гибкая, в тонком синем трико, легко спускалась по каменистой тропке к озеру. Села на плоский камень, и по тому, как уверенно к нему шла, Артем понял, что это ее излюбленное место.
Расструила по плечам длинные, цвета спелой соломы волосы, нашарила камешек, бросила в воду. Наблюдала, как расходятся круги по темной воде.
Артем раньше видел ее лишь издали. В контору она, как другие жены, никогда не приходила, не задерживалась и в магазине. Изредка, под вечер, гуляла с Аликом возле дома. Она была красива нежной и хрупкой, нездешней красотой. Гуляя, была рассеянна, не замечала вокруг себя, кажется, ничего, будто все окружающее — чужое и неинтересное.
Тамара бросила еще камешек, тряхнув волосами.
Однажды Артем видел, как туристы, ожидая экскурсионный теплоходик, вот так же сидели на берегу и так же бездумно механически бросали камешки. Но то — туристы. У них забот мало. А Тамара — жена лесничего, хозяйка, мать.
Иван сходил за дровами. Еловый сушняк загорелся от одной спички, весело затрещал. Иван поставил сковороду на плиту, достал с полки завернутый в целлофан желтый кусок свиного сала, и через несколько минут оно шипело на сковороде, распространяя по комнате запах, от которого у Артема текли слюнки.
Он давно заметил у лесничего удивительное свойство делать все красиво, как-то вкусно. Он даже сигарету умел курить особенно, бережно держа в кулаке двумя пальцами, затягиваясь осторожно, будто сигаретка кончается, а он не накурился и растягивает удовольствие.
Ходил легко и неслышно. Ни суеты, ни спешки. Не знали суеты и руки. Вот легким ударом ножа расколол яйцо до середины, перехватил нож свободными пальцами, разделил яйцо, вылил на сковородку. Второе, третье… Пока яичница жарилась, быстро нарезал хлеба, достал вилки. Послал сына:
— Зови маму есть…
Артем разглядывал квартиру. Дом планирован обычно для здешних мест: кухня и горница, отделенные перегородкой, в ней — проем, ничем не занавешенный, и Артем увидел в дальнем углу, возле окна, кровать с никелированными спинками, небрежно накрытую пестрым одеялом, из-под которого стыдливо высунулся край простыни.
Рядом стояла кровать Алика, возле нее виднелся бок старинного комода, какие стали большой редкостью и встречаются изредка в таких вот глухих селах, наподобие Полуденного.
Артем поймал себя на мысли, что неловко заглядывать в чужую комнату, куда не приглашен, и оглядел кухню, довольно просторную, вместившую и русскую печь с плитой, и диван, и книжный шкаф, и обеденный стол посередине. Над диваном — маральи рога. Крупные, ветвистые, редкостной красоты. Слышал, что Иван гордился и дорожил этим охотничьим трофеем. Красная обивка дивана выцвела, поистерлась. Здесь, видимо, спит Иван. И вообще это его комната, где можно работать по ночам, не мешая семье.
В том, что хозяин тут засиживается допоздна, сомневаться не приходилось. На полках книжного шкафа лежали высокой стопкой пухлые тетради, а над кухонным столом висела лампочка на удлиненном шнуре, с самодельным абажуром из пожелтевшего куска ватмана. На подоконнике — керосиновая лампа с чуть закопченным стеклом. В полночь она сменяет электрическую.
Иван заметил любопытство Артема, спросил:
— Что, не очень богато?
— Ну, почему… — промямлил Артем.
— Что небогато, то небогато. Мне недавно один тип сказал это.
— Кто же?
— А-а, неважно… — отмахнулся Иван.
Вернулся Алик, сказал:
— Мама не хочет.
— Ну, потом поест, — успокоил его отец легким голосом.
Поели молча, стали пить чай. Иван держал стакан пальцами обеих рук, сведенных обручем, задумчиво смотрел, как над чаем стелется легкий парок.
— Вот так и живем, — сказал он невесело и вдруг поднял на Артема глаза. — Ну, а как у тебя? Все нормально?
— Да вроде ничего, — ответил Артем и чуть заметно покраснел. Что-то уж очень загадочно смотрит на него лесничий. Может, уже знает о его неудачной поездке на Черный мыс? Сейчас подмигнет зеленым глазом, посмеется.
Но Иван не смеялся.
— Мать-то пишет?