Ворона тоже не зря каркала. Все указывало на неблагополучный день, сама тайга, взрастившая его, подавала знаки. Не послушал. Страх же и погнал. Боялся, не успеет запасти рыбы для нужных людей.
Глаза заволоклись слезами и злостью.
Небо над головой остывало. Кроны деревьев высветлились вечерним солнцем. Домой надо, к жене. Она травы знает, мазь какую-нибудь приготовит. Он осторожно вытянул конец штанины, оголил ногу. Коленная чашечка посинела, опухла. Возле рваной ранки запеклась кровь.
Скинул телогрейку, оторвал рукав исподней рубахи, чистым местом приложил к ране, перевязал некрепко. Подумал, что надо бы костыли вырубить. Иначе — не дойти до дому.
— Вот как оно, Соболь, — проговорил Александр Тихонович, кривясь от боли. — Отходил свое, однако. Чую, а душа моя чутче звериной.
Соболь, облизываясь, глядел на хозяине.
— А-а, жрать хочешь…
Открыл рюкзак, вытряс мешок с рыбой. Полоснул по боку ножом, откатил собаке расползшийся мешок с потускневшей рыбой. Сморщился:
— Ешь, теперь не утащу, хромоногйй-то. Сколь съешь, остальное птицы, звери подберут. Покормили они меня, теперь я их… — чертыхнулся. Не накаркать бы.
Лежа на боку, Александр Тихонович смотрел и слушал, как хрустит Соболь свежей рыбой, и самому есть захотелось. Пожалел теперь, что скормил собаке весь хлеб и мясо. Утром не позавтракал, на реке кусок в горло не лез. Думал до дому додюжить, а прогадал. Да еще ползти сколько. А где силы взять? Теперь хоть сам гложи сырого хариуса. Тошнотно, поди, выворотит с сырого-то.
Он проглотил горькую слюну, потянулся к рыбине. Повертел в руках. Эх, копчененькую бы или, на худой конец, — вяленую. Вздохнул, соскоблил ножом со спины и боков синеватую чешую, вонзил зубы в солоноватую мякоть.
Пожевал-пожевал, а проглотить не смог. Душа не принимала. Выплюнул. Сорвал веточку черники, поймал губами черную, с сизым налетом, ягоду. Свежо стало во рту.
«Ванька-то узнает, позлорадствует. Вот-де, пугал жареным рябком, а самого же и клюнул. В то самое место…» — В душе разлилась вдруг давно накопленная ненависть к племяннику, ко всему заповеднику, отнявшим спокойную жизнь, по воле которых он вором крадется по своей тайге, где добывал зверя его отец и он сам. Все отнял заповедник, теперь хочет лишить самого кровного — дома.
Переполнила его злость и обида, выжала из глаз мелкие, бисерные слезинки. Он прикрыл глаза теплой вздрагивающей ладонью. Собака не должна видеть слабость хозяина.
17
Катер приближался к Полуденному по легкой искрящейся воде. Артем вглядывался в размытый расстоянием берег. Но прежде чем различил крыши домов, почувствовал едва уловимый запах дыма. Это был не тот тяжелый, смолистый дым гари, который душил его в тайге. От Полуденного тянуло уютным, сладковатым дымом печей, летних кухонь: женщины сегодня ждали мужей.
Всего неделю Артем не был дома, а ему казалось, что уплыл он отсюда давно-давно. Это, наверное, потому, что за неделю в его жизни произошло так много опасного и трудного. Он подумал о Рите, которую не забывал все эти дни, вспомнил свои ромашковые шторы на окнах, то состояние покоя, которое всегда испытывал в своем доме, и радостно стало от возвращения, от близкой встречи с тем, что стало ему дорого.
Наверное, те же чувства испытывали и люди, стоящие возле него. И Ларион, уловив это общее состояние, вдруг высунулся в открытую дверь рулевой рубки, подмигнул мужикам и крутанул ручку сирены.
Будоражащий душу звук полетел над заливом, достиг берега, и там стали заметны черные фигурки людей. Они двигались к причалу и замирали в ожидании возле него. Артем подумал, что среди них, может быть, да что там — может, — наверняка есть — Рита. Сердце вздрогнуло и заторопилось, заторопилось.
Ларион нахлобучил морскую фуражку, до этого висевшую над головой на крючке, и причалил лихо.
Мужики на берег ступали неторопливо, покачиваясь. Виновато улыбаясь, подходили к женам. Обнять или сказать ласковое слово — стеснялись: неловко на людях нежность показывать. Нежность чужих глаз не любит.
Когда Вера, смущенная, прижалась мокрым лицом к груди Матвея, он, большой, грубоватый, только легонько погладил ее по плечу и тоже застеснялся.
Иван старался на берег не смотреть, деловито ходил по палубе, собирая в кучу закопченные ведра, топоры, лопаты. Он давно заметил, что Тамары нет среди встречающих. Видно, она еще злится на него.
Артем принялся помогать Ивану, чтобы не оставлять лесничего одного. Таскал в носовую часть катера хозяйственный инвентарь, зная, что с этим можно не торопиться. Никуда ведра и лопаты не денутся.
— А тебя, кажись, встречают, — шепнул Иван.
— Кто? — покраснел Артем.
Он повернулся лицом и увидел Риту. Раньше он душой чувствовал, что она здесь, теперь глядел на нее. Рита была в сером нарядном платье, выжидающе смотрела на палубу, на него.
— Ты иди, — сказал Иван. — Барахло я сам соберу.
— Да ладно… — смутился тот.
— Иди, иди, мне тут еще долго.
Артем протопал сапогами по гулкой палубе, ступил на трап. Шел степенно, как и мужики. Хорошо ему было. Вот он только что вернулся с работы, тяжелой, опасной. Он не жалел себя ради общего дела, и среди всех лесников чувствует себя равным. И так хорошо, что здесь, на берегу, есть человек, который ждет его. Артем был благодарен Рите.
Небрежно бросив рюкзак за спину, покачиваясь с плеча на плечо, шел к праздничной толпе. Сапоги вдавливал в песок прочно и ноги расставлял шире обычного. Маленечко рисовался. Но — было от чего. Так же уверенно приблизился к Рите.
— Здравствуй.
Рита перехватила многозначительные улыбки женщин, заалела, в серых глазах отразился испуг. Тихая ласковость, которая до этого светилась на ее лице, затенилась.
— С возвращением, — ответила она просто и поглядела на щеку Артема тревожно. — Что это у тебя?
— Головешка отлетела, — небрежно отмахнулся он и медленно пошел от причала, не сводя с Риты глаз, понимая, что и она тоже пойдет, потому что кого приходила встречать — встретила.
Рита неуверенно качнулась, пошла с ним рядом.
Артем подумал, что она стесняется женщин. Ведь он так смело подошел к ней и так откровенно радовался встрече. И все должны понять: это серьезно. Ведь при людях сделать такой шаг — не просто.
— Сильно болит? — спросила Рита, глядя на его щеку.
— Пустяки!
— Полечи парня, — смеялся Ларион, которого тащила за рукав худенькая жена. — Бабья рука аккуратнее перевяжет. Враз заживет, — и щерился мужикам.
— И перевяжу, если надо будет. Тебя не спрошу, — не растерялась Рита.
Они медленно шли широкой тропой к домам, будто хотели удлинить короткий путь до перекрестка, где он пойдет к своему дому, она — к своему.
— Хорошо, что ты меня встретила, — улыбался он.
— А ты этого хотел? — голос ее звучал задумчиво.
— Конечно.
— Почему? — Рита опустила голову, шелестя туфелькой по сухой траве.
— Не знаю. Просто хотел, чтобы ты встретила.
— А тебе письмо из дома, — вспомнила она. — Я тебе на стол положила. Знаешь, у тебя дома красиво. Такие шторы! Только цветы завяли, я нарвала новых.
— Спасибо. А почему всего одно письмо? Где другое? — лукаво спросил Артем.
— Какое другое?
— Которое ты обещала. Нежное-нежное.
— Я пошутила.
Рита подняла голову и новыми глазами смотрела на Артема. Что-то в нем изменилось за эти несколько дней. Повзрослел или огрубел — сразу не поймешь. Но этот налет грубоватости ему идет, не портит, как других мужчин.
Артем нарочито вздохнул.
— Шутила, значит? А я-то думал — серьезно… Что нового в селе?
— Да особенного ничего… Вот только приехал товарищ из области. Ты разве его не заметил? Он на причале с Глуховым стоял.
— Никого я не заметил, я же на тебя смотрел, — засмеялся Артем. — Они стояли уже на перекрестке, и пора им было расходиться. — Рита, — сказал он тихо, чувствуя, как колотится сердце. — Ты приходи вечером туда… к той лодке. Помнишь?
— Приду… — она немного помялась. — Приду, Артем.
Он тут же подумал, что она всегда называла его Артюша, у нее это очень ласково получалось, а тут вдруг — Артем, как будто даже отчужденно. Он заглянул ей в лицо, чтобы по глазам прочесть то, чего не выразила словами, но Рита вскользь тронула его руку своей рукой и пошла по улице. Вот окликнула Ивана, не спеша идущего домой, о чем-то с ним весело говорила.
— Ну, пропал парень! — заметил Матвей, проходя мимо Артема под руку с Верой.
— И правильно! — отозвалась жена. — Чего парню холостому ходить? Вашему брату нельзя без заботы, без семьи — избалуется, — и еще крепче уцепилась за мужа, раскрасневшаяся, счастливая.
Следом за ними, среди мужиков, шел Глухов, веселый, праздничный. Рядом с ним — высокий седоватый мужчина, тоже, как и Глухов, в темном костюме. Артем догадался, что это и есть тот самый товарищ из области.
Дмитрий Иванович громко разговаривал с лесниками, приветливо улыбался им всем лицом и блестящей лысиной.
— Глядите, какие у нас тут орлы, — говорил он своему спутнику и похлопал шедшего рядом Анисима по плечу.
Анисим никак не отозвался, невесело провожал взглядом Риту с Иваном.
Артем постоял на перекрестке, вздохнул и нехотя пошел домой, заранее зная, как нудно будет тянуться время до вечера.
Письмо из дому лежало на краешке стола. Он прочел обычные и необходимые материны слова, сходил в баню, натопленную специально для «пожарников», потом лежал в кровати с книжечкой стихов, и незаметно уснул.
Когда открыл глаза, в комнате уже стоял полумрак. Артем выскочил во двор, сполоснул лицо под умывальником, заметив, что вода уже прохладная, солнце не успевает ее за день нагреть, а это самая первая примета осени…
Рита сидела на старом месте, ждала его.
— Здравствуй еще раз, — горячо прошептал он и сел рядом, как бы нечаянно прислонившись к ней.
Там, на пожаре, когда он думал о Рите, чувствовал себя увереннее и сильнее, и впереди было светло-светло. Между ними лежали три десятка таежных и водных километров, и Артему даже не верилось, что он будет рядом с Ритой, будет глядеть на нее, слушать ее дыхание. И вот теперь она была тут, рядом с ним, он видит, как белеет в темноте ее лицо. Он хотел обнять ее, но Рита убрала руку Артема с плеча, н