— Этого в заготпушнину не сдавать.
Артем остановился возле самого крупного по размерам полотна. Оно висело как раз напротив входной двери, и возле него толпилось много народу. Были тут и Матвей с Верой, крутился и Ларион.
Матвей говорил Лариону:
— Помнишь, ты тот раз сказал: дескать, оба с Анисимом деньги переводите. Он на краски, ты на водку, один, мол, черт. Так вот, гляди. От твоей траты людям одно горе было, а от Анисимовой траты — радость всем. И тебе, и мне, и вот им, — повел рукой по залу.
— Так это когда было… — отмахнулся Ларион.
Артем разглядывал картину. На ней было изображено озеро. Суровое, каким оно зачастую и бывает. Клубились облака над Громотухой, кутали ее вершину, а там, вдали, где рождалась северянка, от мыса до мыса пролегла темная полоса. Вот сейчас пробежит судорога по легкой еще зыби, ветер раскачает волны и, срывая белые гребни, понесет их к берегу, и будет гул стоять над всем озером и побережьем.
Артем даже поежился, представив себя там, на середине озера. Ему казалось, что он слышит, как жалобно взвизгивает мотор и стонут дюралевые переборки лодки. А тут еще подошел сзади Иван, тронул за плечо.
— Помнишь?
Как не помнить. Такое не забывается. И Артему стал ясен общий замысел художника. Озеро он поместил в центре стены, а по бокам — маленькие картины с изображением белок, соболей, медведей, другой живности, обитающей в приозерной тайге. Художник как бы подчеркивал кровную связь всего живого с этим огромным и суровым скопищем воды.
Артем протиснулся поближе, чтобы рассмотреть надпись под картиной, и тут увидел Риту. Она стояла впереди, и на картину смотрела неотрывно, как бы задумавшись. На ее затылке от дыхания Артема колыхались легкие волосы.
«Пришла, — подумал он радостно, и ему захотелось, чтобы она обернулась. — Все равно ты обернешься, — мысленно говорил ей Артем. — Ты не можешь не обернуться, потому что я этого очень хочу».
Она, наверное, почувствовала его взгляд и обернулась. Удивленно вскинула глаза, губы дрогнули, но ничего не сказала. И сразу стала протискиваться к выходу.
Артем не шелохнулся, хотя было желание пойти за ней. Он прошелся по залу еще раз, но интереса к выставке уже не чувствовал.
Анисим тоже что-то погрустнел, стоял у окна, скрестив руки, глядел на улицу. Наверное, видел, как уходила Рита.
Артем остановился возле Анисима. Тот обернулся.
— Ну, как? — спросил с грустной улыбкой.
— Очень нравится, — ответил искренне Артем.
— Правда?
— Конечно, правда. Нравится, как нарисованы звери. Такое впечатление, будто вы их с натуры рисовали.
— Нет, не с натуры. По памяти. А что больше других понравилось?
— Озеро. Оно как живое. Другим я его себе и представить не могу. У вас талант.
Анисим благодарно ему улыбался.
— А скажите, — спросил Артем, — почему ни на одной картине нет людей? Я все просмотрел и нигде человека не увидел.
— Я людей-то знаю меньше, чем зверей, — грустно улыбнулся Анисим. — Все время в тайге…
Вскоре Артем ушел. Весь вечер одиноко бродил по берегу, надеялся, что Рита тоже придет сюда или хотя бы увидит ее издали.
Но так и не увидел ее.
19
Тамара стояла у окна в красном платье. Она всегда надевала его по воскресеньям, хотя никуда не ходила и идти не собиралась. Неподвижно смотрела в окно.
— Почему ты молчишь?
Тамара не ответила на вопрос мужа.
За окном ворочался синий туман, будто сырой дым костра. Из затуманенной дали в зализ шли волны. Они двигались группами, ряд за рядом. Волны косо врезались в узкую полоску песка, мутнели, ударялись о скалы, по-осеннему отступившие от воды.
Иван отложил авторучку, помрачнел.
— Грустно мне, — сказала Тамара осенним голосом, все так же неподвижно глядя в стекло на волны, которые, казалось, хотели разнести вдребезги и скалы, и берег, и все на свете.
Он подошел к жене, обнял ее за плечи, но она не шевельнулась. Сказала:
— Знаешь, у меня такое чувство, будто чего-то не стало. Будто я что-то потеряла.
— Это лето кончается.
— Наверное…
Летом жене было легче, она реже грустила. Теперь близится осень, напоминает: не всегда бывает тепло и ясно. Вслед за туманами придут ветры и не смолкнут до весны. Заунывные, тягучие, выворачивающие душу ветры, — скоро им быть здесь. Но осень осенью. Она придет и уйдет. И не от ее дыхания сжалось сердце у Ивана, от жутких, безысходных слов жены.
Ее можно понять, думал он. Скоро в городе откроется концертный сезон. Афиши на всех углах, зонтики у подъездов концертных залов, аплодисменты. Не отвыкнуть ей от этого, как не отвыкнуть ему от тайги.
— Если бы мы жили хотя бы в Ключах, — сказал он. — Ты бы работала в музыкальной школе. А здесь и ребятишек-то нет. Все в Ключах, в интернате… А знаешь, давай какой-нибудь лекторий организуем для лесников. Радиолу в клубе поставим, пластинки достанем?
— Примитивно…
— Ну так что же? Вон Анисим устроил выставку. Люди ходили смотреть. И ему, и им хорошо… А что если нам пианино купить? А? На самом деле!
Тамара обернулась, смотрела на мужа. Глаза ее оживились и тотчас померкли.
Иван отошел к дверному косяку, курил, думал, как непохожа его жена на местных женщин, которые вместе с мужьями косят сено, садят огороды, пилят дрова. Лица их красны, а походка тяжеловата. Тамару с ними не спутаешь. От коровы она отказалась. Иван, впрочем, и не настаивал. Сам ходил к бабке Спирихе за молоком для Альки. Сам по ночам пек хлеб, варил, жарил, когда был дома. С самого начала все хозяйство взвалил на себя, и теперь жена напоминала дачницу, замешкавшуюся с отъездом.
Вспоминал, как они встретились.
Впервые Тамару он увидел в городском читальном зале. Беленькая, с золотистой копной волос, какая-то очень светлая, она сразу бросилась в глаза. «Такими только любоваться», — подумал Иван. Наблюдал ее жадно, не понимая, почему парни, а в зале их было достаточно, спокойно листают учебники, не пялят на нее глаза.
Иван готовился к экзаменам, ходил в читалку каждый день и скоро узнал, что она из музыкального училища, что ей восемнадцать лет и звать Тамара. Учеба на ум не шла, и он решил себя проверить. Если через две недели не надоест на нее смотреть, значит, дело серьезное.
Но не прошло и недели, Тамара перестала ходить в читалку. Иван забеспокоился, долго мучился, стал искать ее. Подкараулил у подъезда училища.
— Здравствуйте. Вы меня не помните?
Девушка удивленно его оглядела. Довольно приятный парень в солдатской гимнастерке, в сапогах. Наверное, недавно демобилизовался. Нет, она его не помнила.
— Я вас в читальном зале видел.
— Ну и что? — ее уже забавляла растерянность незнакомца.
— Почему вы перестали ходить туда? Сессия кончилась?
Девушка хотела рассердиться, но он был так покорен, так преданно смотрел на нее, что она пожалела парня и даже позволила себя проводить.
По дороге Иван рассказал о себе. Недавно из армии, учится на третьем курсе лесного техникума. Тамаре понравилась его манера держаться. Он даже не пытался взять ее под руку, и ее настороженность прошла. Она рассказала, что обожает музыку, что ее отец тоже музыкант, играет в оркестре. Подтрунивала над какой-то Светкой, которая при игре кусает губы, и когда долго играет, все губы искусает до крови.
Вскоре фигура Ивана примелькалась возле музыкального училища. Девчатам Тамара сообщила, что в нее без памяти влюбился этот чудак. Подруги, глядя в окно с третьего этажа, смеялись:
— Твой солдатик уже на посту.
Это Тамару сначала смешило, но постепенно привыкла видеть Ивана у подъезда училища, и ей уже чего-то не хватало, когда он не появлялся. Они вместе ходили в кино, в концертные залы, где Иван откровенно скучал, слушая симфонии, бродили по ночным улицам.
Ивану хорошо было с ней, как ни с кем и никогда раньше. Голова кругом шла от счастья, и через месяц он предложил ей пожениться.
Тамара не удивилась, спросила только:
«А где жить будем?»
«Пока на частной».
Вскоре он начистил сапоги, купил бутылку вина — слышал, свататься надо обязательно с бутылкой — и пришел к Тамаре домой.
Дверь ему открыл благообразный мужчина, ее отец. Полный, в диковинном цветастом халате, он долго и недоуменно рассматривал гостя.
Иван сказал:
— Здравствуйте, я к вам.
— Ко мне? — удивился тот, посторонился. — Пожалуйста.
В коридор выскочила смущенная Тамара.
— Папа, это тот самый Иван, про которого я говорила.
— Да? — только и сказал папа, уплывая в комнаты.
В прихожей лежал ковер, и Иван посмотрел на свои сапоги.
— Ничего, — успокоила Тамара и почему-то покраснела.
Просторная гостиная была обставлена роскошно: заграничная мебель, сверкающая черными зеркалами, старинное пианино, огромный ковер на полу, торшеры, хрустальные вазы без цветов. На стенах — тоже ковры. Будто не в квартиру, в музей попал.
Было тихо, и он слушал приглушенный говор в одной из комнат. Потом оттуда медленно и настороженно вышла тоже благообразная, довольно моложавая женщина. Внимательно Ивана осмотрела, плавным кивком головы ответила на приветствие.
— Мама, это тот самый Иван…
— Догадываюсь, — сказала мама.
— Давайте пить чай, — предложила вдруг Тамара, чтобы как-то сгладить неловкость и вообще чем-нибудь заняться.
Мать неопределенно повела головой и пригласила в столовую. Тамара сама накрывала на стол. Ставила какие-то вазочки, розетки, блюдечки. А когда сели втроем, Иван вынул из кармана галифе бутылку, поставил на стол.
— А хозяин-то где?
Благообразное лицо матери окаменело. Она смотрела на бутылку, будто это бомба и скоро взорвется.
Тамара очень растерялась, вскочила:
— Я позову папу.
Мать остановила ее:
— Ты разве не знаешь, что папа работает в это время?
Понял Иван оплошность, покраснел, готов был сгореть от стыда. Мать, придя в себя, спросила, кто он, откуда. Иван чувствовал себя скованно, отвечал односложно.