— Возьми-возьми, — мрачно пробасил Анисим. — Сразу акт в зубы.
— Я вот о чем думаю, — привстал на колени Тихон, — и никак не могу уразуметь. Ответь, Прокопьич, ты пограмотнее нашего.
— Ну? — отозвался Иван, все еще глядя на хребет.
— Вот какой интерес меня берет. Природа — она, значит, наша, общая, — загреб руками в кучу. — Всем нам принадлежит.
Иван, соглашаясь, качнул головой.
— Тогда почему одному можно, другому запрет? Почему одному закон не дозволяет охотиться, а другому — пожалуйста? Ответь, Прокопьич, а то я че? Мужик неграмотный.
— Я знаю, какой ты неграмотный, — усмехнулся Иван. — Но все равно я тебе отвечу. Да, в заповеднике охота запрещена. Всем запрещена. И начальству, и рабочим. Ты ведь на это намекаешь? Ну так скажи, охотится у нас тут кто-нибудь? Нет, не охотится, так что на закон не греши. А сегодня особый случай. Директор выписал разрешение на отстрел одного марала. Из шкуры изготовим чучело, поставим в конторе или в клубе. Может, постепенно музей сделаем. Заповедник.
— Раньше про музей не думали, — хмыкнул Тихон.
— Раньше не думали, а теперь думаем, — перебил Иван. — А в том, кто убьет марала, я ли, Матвей ли, или кто другой, разницы не вижу. Вот решили уважить человека. Нам охота не в диковину, а ему интересно. Пусть надавит на курок, что особенного. Он же с собой марала не повезет в город, мясом торговать не будет.
— Так-то оно так… — покачал бородатой головой Анисим.
— Ну, а что не так? — спросил Иван. — Что тебе не нравится?
— Черт его знает… Я и сам не пойму. Все вроде верно. Есть лицензия… И тебе, Иван, верю. Знаю, на худое ты не пойдешь. Сам себя уговариваю, что все правильно, а душа, она противится и не соглашается никак.
— Дак ведь мяса дадут, — ввернул Тихон неизвестно к чему и не то засмеялся, не то закашлялся от дыма. Не поймешь его. Артем это серое, неприметное лицо видел каждый день, а то и по нескольку раз на день, а запомнить его не мог. Неуловимое какое-то, незапоминающееся, а язык колючий.
— Мясо — для брюха, — ответил задумчиво Анисим. — Мясом душу не накормишь. Ей что-то другое требуется.
Иван молча поднялся, отряхнул штаны от сухих стебельков и хвоинок. Солнце уже перевалило за гребень, напоролось на каменное зазубренное острие, прорвалось желтком, из него ударили прямые лучи по низким облакам.
— Пошли, Артем, вниз, посмотрим, как там.
Артем поднялся, но Иван тут же передумал, сказал, что он сходит один. Вдвоем они могут испугать зверей, и те уйдут из долины…
Разожгли пожарче костер. Анисим приволок кедровую колодину, закатил в огонь. Эта колодина долго греть будет, всю ночь.
Артем долго не спал, ждал Ивана. Прислушиваясь к ночным звукам тайги, думал, почему Иван не захотел взять его с собой, может, лесничему захотелось побыть одному? Скорее всего, так и есть. Задумчив сегодня Иван.
Некоторое время Артем дремал, ворочаясь с боку на бок. Грел то спину, то грудь, то ноги, удивляясь мужикам, которые преспокойно спали на кедровом лапнике и, кажется, не чувствовали ни жары, ни холода — привычные ко всему.
На какое-то время он забылся и проснулся от явственного цоканья подков. Рядом с ним лежал, закутавшись в штормовку, Иван, а в стороне, на фоне звездного неба, маячили угольные силуэты всадников. У переднего за плечами торчал ствол карабина.
Звеня удилами, кони подошли ближе. Всадники посмотрели на спящих и неторопливо спешились.
— Подъем! — ласково пропел Гаврила Афанасьевич. — Давайте, мужики, пора. А то все проспим, — он нисколько не удивился, увидев тут Анисима с Тихоном. Рассудил, что прислал Глухов — для какой-нибудь помощи.
Иван поднялся. Гаврила Афанасьевич говорил ему:
— Ты, Прокопьич, с Павлом Васильевичем едешь вниз, а мы тут останемся, на перевале. В случае чего, дудкой дашь знак, и мы придем свежевать тушу. — Кугушев гордился своим положением. Ни к кому другому, а к нему приехал поохотиться такой уважаемый человек.
— Ясно, ясно, — сонно отвечал Иван. Он достал из рюкзака нож, прицепил к поясу под штормовку. Вынул завернутую в тряпицу кедровую дудку. Легонько продул, сунул в боковой карман штормовки.
Небо едва посветлело. На востоке, над тенями хребтов, проклюнулась робкая алая полоска. На лиственнице уже ссорились кедровки, вскрикивали визгливо — с утра пораньше.
— Вы готовы? — спросил Иван спутника.
— Да, да, разумеется, — ответил тот торопливо и поправил на голове капюшон. — Свежо как. — Заметил Анисима. Кивнул ему и тут же, ссутулившись, отвернулся.
Иван посмотрел на Артема, сидевшего у костра. Артем не видел глаз Ивана — скрывала темнота, но чувствовал их, ощущал на себе. Снизу лесничий казался огромным, тьма увеличила его силуэт, раздвинула в ширину и высоту.
Силуэт лесничего качнулся, зашагал в утреннюю синь долины, стелющуюся под ногами в зыбком тумане.
Мшистая тропка пружинила под ногами, приятно на нее ступать. С горы — не на гору. Успевай переставлять ноги с места на место.
В низкорослом пихтаче спугнули невидимую стайку рябчиков. Слышно было, как птицы шарахнулись от людей в темный ельник.
Не останавливаясь, спускались вниз, в расходившийся туман, и скоро достигли долины. Туман парным молоком лежал на травах. Роса на листьях матово светилась. В камнях звенел ручей. Иван остановился, подумал и свернул к ручью.
Между камней, поросших зеленоватым лишайником, проступала быстрая черная вода. Пошли по течению, шурша высокой мокрой травой, обходя скользкие глыбы камней. Иван остановился на лысом бережке, низко оплывшем над водой.
— Глядите, — сказал он, отступая. Павел Васильевич стал смотреть на журчащую ледниковую воду, от вида которой пробирала дрожь, на кусты карликовой березки и молочая, обступивших берега. Иван объяснил: — Вниз глядите, под ноги.
На влажной почве проступали следы — глубокие отпечатки раздвоенных копыт. На их дне блестела вода, просочившаяся из земли.
— Это маралий след? — догадался Павел Васильевич, чувствуя себя неловко: пришел убить зверя, следов которого не знает и без помощи провожатого не нашел бы их.
— Маралу́шка прошла, — проговорил лесничий негромко. — У быка копыто округлое, а у маралухи лодочкой. Видите, удлиненная такая туфелька.
— Ишь ты, туфелька, — добродушно усмехнулся Павел Васильевич, вспомнив, что этого проводника директор нахваливал и, судя по всему, не зря. Знающий проводник, ничего не скажешь. Молчалив только. Павел Васильевич пытался вызвать спутника на разговор, но тот отвечал неохотно, и Павел Васильевич тоже замолчал. Но не обиделся. Слышал, что таежники — молчуны.
Они находились у подножия склона, редко поросшего пихтачом, карликовой березкой. Кое-где громоздились кедры, не слишком высокие, но коренастые, с могучими стволами и раскидистой кроной.
Место Ивану понравилось. Он вынул кедровую дудку, напоминающую рожок, осторожно приложил к губам.
Резкий серебряный звук пронесся над долиной, такой неожиданный и странный, что Павел Васильевич на мгновение онемел. Это был крик молодого быка, таинственный и прекрасный. Наступила осень, и ему, созревшему, страстному, колкий горный воздух будоражит кровь. Истомленный одиночеством, он зовет самку. Это его первый крик, неуверенный, ломкий и нетерпеливый.
Замер рев, ответом — эхо прокатилось по горам, пронеслось над затаившейся долиной, над перевалом и замолкло где-то далеко-далеко.
Павел Васильевич зачарованно смотрел, как Иван снова поднимал дудку, как набрал воздуха в грудь, все это — и сам проводник, и этот звук — казалось ему воскресшим из давно забытой сказки.
На этот раз Иван дудел пронзительнее, еще нетерпеливее и, едва замерли последние колебания воздуха, оба прислушались, стараясь не дышать. Павел Васильевич даже вздрогнул, когда с их же склона протрубил густо и хрипловато старый бык. Он сначала подумал, что вернулось искаженное эхо, но по напрягшемуся лицу проводника догадался: это — не эхо.
Грозно ответил старый бык на призыв двухлетка. Он, старый марал, еще силен. Крепко стережет свой гарем из черноглазых маралу́шек и готов столкнуться с любым, кто посягнет хотя бы на одну из его тонконогого табунка.
— Наш вызов приняли, — сказал Иван спутнику, лихорадочно блестя глазами. Дудка в руке дрожала. В ней рождались новые звуки.
— Где он? — Павел Васильевич быстро скинул с плеча карабин, опустил приклад в податливый мох.
Когда Глухов предложил ему поохотиться, он согласился без особой радости: «Какой из меня, к черту, охотник? Да и времени нет». Директор уговаривал: «Вы там не одни будете. Вам помогут. А насчет времени, только день-два и потеряете. Зато сколько у вас останется впечатлений. Не пожалеете, Павел Васильевич». Его и раньше там, в городе, друзья приглашали на уток. Он с усмешкой отказывался, а потом с недоумением слушал, как пожилые, солидные люди взахлеб рассказывали о своих переживаниях на охоте, хвастали одной добытой уткой, будто это невесть какая радость. Теперь и он почувствовал непонятное волнение. Проснулся в нем инстинкт охотника, древний и жгучий, сладко и тревожно ныло сердце.
Зыбкая, болотистая почва пружинила под ногами, на замшелые камни ступать было опасно, но Павел Васильевич быстро шел за проводником, старался не отстать, и уж когда совсем выбился из сил, попросил, стыдясь самого себя:
— Если можно, потише. Сердце вот-вот выскочит.
Иван смутился. На самом деле, зачем так бежать, надрывать пожилого человека. Вон как тяжело дышит. По этим горам с молодым сердцем не разбежишься, а ему, да еще с непривычки — подавно. Или, может быть, злюсь на него? А в чем он виноват? Что согласился? Пусть ухлопает быка. Велика ли убыль. Лишний катер заповеднику будет. Но припомнились слова Анисима: «А завтра вертолет захотим», и настроение совсем испортилось.
К чему эта дурацкая, никому не нужная охота? Можно было бы прокатить Павла Васильевича по озеру, сводить к водопаду, ну, наконец, просто показать тайгу, сходить с ним на рев, но без ружья. Подманил бы ему быка — смотри, сколько хочешь. Так нет, нужно убить. Может, ему маральи рога хочется при