Тоска перемешивалась с тревогой. Дмитрий Иванович снова не замечал лесничего. Мужики предостерегали: «Смотри, Иван Прокопьевич, Глухов не такой, чтобы простить». Иван храбрился, вины он за собой не чувствовал. Однако тревога не оставляла, приходила чаще по ночам.
Как-то под вечер скрипнула калитка протяжно и незнакомо. Мелькнула красным околышем фуражка Васи-милиционера. И хотя Вася, наезжая в Полуденное как участковый, знал Ивана еще по Ключам и мог зайти просто так, нехорошо стало Ивану, холодком в душу повеяло.
Вася поздоровался, сел на табуретку, теребя фуражку в руках. И по его смущенному, виноватому виду Иван определил: худое на него надвигается.
Кипел на плите чайник. Иван налил два стакана, вопросительно посмотрел на Васю.
— Спасибо за чай, — покачал головой Вася. — А только не могу я с тобой чай пить… Никак…
— Что так? — спросил Иван, и словно струнка внутри оборвалась.
— Я ведь к тебе с обыском.
— С обыском? — озадачился Иван, не понимая, что у него можно искать, и тут же вспомнил Клубкова, его неясные угрозы насчет незарегистрированной тозовки.
— Мелкокалиберку, что ли?
Вася кивнул, не поднимая головы. Сбивал щелчками дождинки с красного околыша.
Иван принес из кладовки пыльную винтовку, поставил к порогу, отошел.
— Ты знаешь, как она ко мне попала?
— Как? — поднял Вася глаза.
— Заблудились в позапрошлом году на гольцах геологи. Чуть не пропали. Я их встретил, вывел. Вот — отдали.
— Ты хоть помнишь, откуда они? Написать бы письмо, пусть подтвердят, что подарили.
— Я адрес не спрашивал.
— Зря, зря… — Вася вздохнул, оглядывал комнату. Задержал взгляд на спящем в горнице Альке, обернулся к Ивану.
— Зарегистрировать надо было. Это же нарезное оружие. Кто же его так держит.
— Не до нее мне. Без тозовки не знаешь, куда деваться. Стоит в кладовке, черт с ней. Сто лет она стой там.
— Эх, Ваня, ядрена кость… Пропадешь ни за что.
— Так уж и пропаду? — улыбнулся Иван обескровленными губами. — Не посадят же за это.
— Посадить не посадят. А неприятности будут. Кое-кто уже злорадствует.
— Кто же это? — спросил Иван, и вдруг догадка кольнула под сердце. Вспомнил инструктора, которого летом прогнал из заповедника. И как вошли боль и нехорошее предчувствие, так уже не выходили.
— Плохо дело, ядрена кость. Здорово один чинуша на тебя сердитый. Только я это от себя. Ты уж никому. Ладно?
Иван взял стакан, стоя хлебнул горячего чаю, но чай в глотку не лез. Только теперь понял, как круто все может обернуться.
— Слышь, — Вася прокашлялся, — донос-то про тозовку давно поступил, да только теперь почему-то спохватились. А тот инструктор, которого ты прогнал, вашему директору дружок. Знаешь, поди?
— А, пускай… — нисколько не удивился Иван.
Вася поднялся, переминался с ноги на ногу. Маленький, щуплый, с каким-то беззащитно-детским затылком, а власть, сила. Посмотрел на мелкокалиберку.
— Ты ее не обтирай. Пусть в пыли так и будет. Видно, что не пользовался. В стволе, поди, паутина.
— Больше года в кладовке стояла. Я уж забыл про нее.
— Ладно, готовься, утром зайду.
— Постой, Вася, у директора ты был?
— А как же. Положено.
— Ну и что он?
— Непонятный у вас Глухов мужик, ядрена кость. Он вроде бы и без меня все хорошо знает. Кажись, даже рад. Я ему так и так: вы, мол, Дмитрий Иванович, напишите добрую характеристику на лесничего. Пригодится, мол. А он аж позеленел: «Какую я на него характеристику добрую напишу, если он расплодил браконьеров, вместо охраны черт-те чем занимается. Всю поскотину засадил мусором, коней пасти негде. Теперь надо людей посылать, раскорчевывать да разгораживать». Слышь, тебя в леспромхоз звали, говорят?
— Звали.
— Ну, а че не шел?
— Слушай, Вася, — напрягся Иван, — ты на чем приехал?
— На моторке.
— Ночевать тут собрался?
— В гостинице пересплю. У тебя нельзя. Сам знаешь.
— Да я не о том. Поехали сейчас.
— Куда на ночь-то? — удивился Вася.
— Поехали, озеро чистое. А то с утра дунет, будем тут сидеть.
— Что так торопишься?
— Уж лучше — сразу.
— Смотри, мне все равно.
Иван разбудил Альку, стал одевать его.
— К маме? — обрадовался сын.
— Нет, не к маме…
Надел на сына пальтишко и только заметил — поистрепалось, локотки облохматились за прошлую зиму. И когда уже шел с Алькой по берегу, думал, что вот так, наверное, увозил его отец в Ключи, когда уходил на фронт. Только тогда было утро, а сейчас вечер.
Молча отчалили, поплыли. Вася беспокойно ерзал на своем сиденье, хмурился и, когда потерялось вдали Полуденное, вдруг заглушил мотор.
— Ты чего? — спросил Иван, прижимая к груди спящего сына.
Вася потянулся за винтовкой, подержал ее в руках, пробуя, прикладиста ли, и резко бросил за борт.
Всплеснуло. Оба смотрели, как пошли круги, как исчезли.
— Не нашел я у тебя никакой тозовки, — оказал Вася и улыбнулся как-то по-детски. — Ее вообще у тебя не было. Понял? Кто сомневается, пусть ищет. Глубина здесь какая?
— Метров двести.
— Вот и порядок. И — молчи.
— Зря ты это, — вздохнул Иван. — Я так не люблю.
— Ничего не зря. Они тебя сожрать хотят, а мы не дадим. Ты человек нужный заповеднику, ядрена кость. Подавятся они тобой.
— Кто это «мы»?
— Мы, и все, понимай, как хочешь.
— А теперь мне куда? — после некоторого молчания спросил Иван.
— Поехали в Ключи, раз уж я тебя забрал, — пошутил Вася. — Там переночуешь и вернешься. Директор что спросит, скажи, все в норме. Ошибка, мол, вышла. А я у себя скажу, что клевета, ничего не обнаружил.
Вася глубже надвинул фуражку и взялся за стартер.
26
Артем проснулся с ясным ощущением, что в природе произошло какое-то важное изменение. Он пока не знал, какое, но перемену погоды чувствовал, еще лежа в постели.
Он вскочил с кровати, сунул ноги в тапочки, сшитые из выпрошенного у Ивана клока медвежьей шкуры, и выскочил за дверь. Его встретила резкая прохлада, так не идущая к ясному, чуть подсиненному небу. На затененных березой досках крыльца сахарился иней. Был он необычайно чист и нежен, манил прикоснуться рукой к его холодной, непрочной плоти.
Ну, вот они и первые заморозки. Ушло лето, закатилось, а казалось, будет оно бесконечным. Скоро листья выстелют путь зиме, приходи — твое время. Немного тревожно было Артему: не только лето ушло, от него ушло и еще что-то необъяснимо дорогое, та пора, которую человек вспоминает всю жизнь. Но светло в душе от этой легкой тревоги и грусти, впереди у него — новое. Каким-то оно будет? И все равно, хорошо жить в ожидании и надежде на радостное, предчувствовать его…
В полутемном коридоре конторы натолкнулся на Риту. Оба растерялись от такой неожиданности.
— Тебя Дмитрий Иванович зовет, — сказала она.
Артем смотрел на нее. Лицо Риты похудело, стало строже.
— Подождет, — сказал он тихо. Как он надеялся вот так встретить ее, лицом к лицу, и высказать ей все, что теснилось в сердце, а встретил и снова мнется перед ней в поисках нужных слов, которые так неожиданно развеялись.
— Я пойду, — сказала Рита, опустив голову, и хотела уйти, но Артем нашел ее руку. Рука у нее была теплая, так не хотелось ее отпускать.
— Пусти, мне надо в бухгалтерию, — умоляюще попросила она и попыталась освободить ладонь, но он держал крепко.
— Я тебя так давно не видел.
— Почти каждый день видимся.
— Ну, это мельком. Это не считается. Близко тебя не видел.
— А надо ли…
— Надо, Рита, — сказал он твердо. — Я к тебе сегодня приду.
— Куда придешь? — быстро и, кажется, испуганно спросила она.
— К тебе домой.
— Не вздумай. Слышишь, не надо…
— Приду, — горячо шепнул ей в самое лицо и, не сдержавшись, чмокнул в щеку.
Рита выскользнула, побежала по коридору.
Навстречу шли лесники, что-то весело сказали ей, добродушно смеялись. Артем пошел в приемную.
Перед самым порогом его остановил Анисим.
— Поговорить надо, — сказал он хмуро.
— Говори, — Артем приготовился слушать.
— Ты чего же девку срамишь?
— Я? Срамлю?
— Срамишь. Я тебе, парень, вот что скажу… Я к ней давно чувство питаю… Люблю я ее, знаешь…
— А она? — перебил Артем. — Она как?
Анисим замешкался с ответом, смотрел на Артема сверху вниз, глаза у него были страдающие. Нашелся он не сразу.
— Ты побаловался да уехал. А ей тут жить. Ей нужен постоянный мужик. Чтобы навсегда.
— А я, может, тоже — постоянный. И я тоже люблю ее, Анисим, слышишь? Тоже люблю. И хочу по-серьезному. Крепко. Пусть сама решит, Анисим.
— Пусть, — согласился Анисим. — Как ей лучше, так и решит. Ты на меня зла не держи, что я так сказал тебе, — и медленно пошел по коридору, ссутулившись, даже, кажется, став меньше ростом.
Артем вошел в приемную, все еще думая над словами Спирина, приостановился у двери в кабинет Глухова. Дверь прикрыта была неплотно, оттуда слышались голоса. Значит, кто-то у него там есть, надо подождать.
Он приблизился к окну, за которым неоглядной синью лежало озеро, далеко-далеко, на размытом горизонте, едва угадывались вершины гор, белесые, как облака. Черной точкой казалась чья-то одинокая лодка, бороздящая синюю гладь. Все это: и озеро, и горы, нависшие над Полуденным, и крошечная лодка, плывущая неизвестно куда, было ему настолько знакомым, так тепло на все это отзывалась душа, что подумалось Артему, будто он нигде и не жил, кроме Полуденного, не было у него никакой другой жизни, кроме этой, да и не представляет он другой жизни.
Долго стоял он, в оцепенении глядя в озерную бесконечность, пока не хлопнула директорская дверь и не вышел оттуда Матвей, торопливо протопав в коридор.
Артем заглянул в кабинет, молчаливо спрашивая, войти ли.
— А-а, это вы… Заходите, заходите… — Дмитрий Иванович стоял возле стола и напряженно морщил лоб, будто пытался понять что-то очень важное для него. Тонкие его губы подрагивали.