Но Ларион не появлялся на палубе. «Дозор» покачивался рядом, и Артем, вытянув шею, заглянул в рубку.
Там, на полу, обняв рулевую тумбу, похрапывал пьяный моторист, почмокивая во сне толстыми губами. Неизменная тельняшка была в пыли и пятнах машинного масла. Мичманка с начищенной кокардой аккуратно висела на крючке у иллюминатора — чистенькая. Берег ее Ларион.
Ларион — пришлый. Два года назад он сошел с теплохода в Полуденном вместе с женой, маленькой испуганной женщиной. Жена держала Лариона за рукав цепкой ручкой и семенила за ним по берегу как-то по-птичьи, боком, боязливо посматривая на озеро, на горбатые сопки, на дома с серыми от частых дождей и ветров крышами.
Брать его на работу сначала не хотели, подозревая неуемную страсть к спиртному. А подозрение это рождалось сразу, стоило увидеть его большеротое лицо с вишневым румянцем и припухшими веками. И нос выдавал Лариона, большой, вислый, с проступившими вишневыми прожилками. Такому носу только в рюмку и смотреть.
Однако Матвей, поразмыслив, что хорошего специалиста, пожалуй, не дождаться, в такую глухомань он не приедет, взял Лариона с испытательным сроком.
Месяц терпел Ларион, магазин за квартал обходил. Не могли нарадоваться: шторм не шторм, всегда плыть готов. Бесшабашный, дьявол, видать, и на самом деле встречал в своей жизни волны покруче. Но едва появился приказ о его зачислении в штат, моторист так упился, что пришлось отливать холодной озерной водой.
И с тех пор пошло. Ни один праздник без его выкрутасов не обходился. Если пьян, ему обязательно надо на люди, горланить, что на ум взбредет. Благо, голос — труба. Во всех дворах слышно. Выкатится на середину улицы, возле конторы и давай крыть начальство за то, что не разрешает Фросе водку, как другие продукты, отпускать под карандаш.
Выгнал бы его Матвей, да жалел жену Лариона — маленькую испуганную женщину. А потом в Полуденном как-то перестали обращать внимание на выпивки моториста. Примирились, будто с неизбежным злом. Катер-то всегда в порядке, и судоходное дело Ларион знал хорошо. К тому же пить в рабочее время остерегался. Но тут, видно, сделал исключение…
Подтягиваясь за другие лодки, Артем выплыл из-за дамбы на большую воду, завел мотор и на малом газу — так меньше слышно — пошел вдоль берега за мысок, куда обычно плавали рыбачить все полуденские. Удочками разрешалось.
За мысом было так же безлюдно. Но это не обрадовало. Одиноко и жутко ему стало под огромным предгрозовым небом, которое, казалось, опускалось все ниже и ниже. Уже не таясь, он повернул от берега, взял курс на кордон Кугушева, то и дело поглядывая на небо. Сначала озеро тускло, недобро светилось под редкими лучами солнца, потом блеск погас, оно стало серым и тяжелым, как тучи, а далеко впереди — тревожно-темным. Артем понимал, что выручить может только скорость. Он резко добавил газу, свободной рукой уцепился за борт.
Дюралевая обшивка мелко вибрировала. Низкие еще волны упруго бились под днищем, набирали силу. Лодку жестко трясло, подбрасывало, как телегу на неровной дороге, но он на это уже не обращал внимания и, чтобы хоть как-то отвлечься, вспоминал разговор с директором.
Напутствуя, Дмитрий Иванович предупредил: «Только, пожалуйста, никому ни слова». — «И Рытову?» — удивился Стригунов. Ему казалось нелепым таиться от лесничего. Ведь должен же он знать, чем занимается его помощник.
«И Рытову», — сказал Глухов. Но видя, как растерянно переминается с ноги на ногу помощник, добавил мягче: «Иначе все сорвется, понимаете?» — «Понимаю», — произнес Артем, хотя так и не понял, почему это надо скрывать от Ивана.
До конца рабочего дня он заполнял паспорта обходов для лесников и обходчиков, но сосредоточиться никак не мог, все думал о необычном задании. Льстило, что не кого-то другого, а именно его посылает директор в тайгу выследить браконьера, судя по всему очень опасного, опытного. И было бы просто здорово, если бы Артем, к которому и Иван, и Матвей, да и другие мужики относились снисходительно, выследил браконьера. Увлекшись, Артем перепутал в паспортах фамилии лесников.
Рытов это сразу же обнаружил. Не рассердился. Внимательно поглядел на помощника слегка прищуренными зеленоватыми глазами и покачал головой. Он обычно отмечал промахи помощника незлыми усмешками, и Артем не обижался. Вот и на этот раз Иван произнес любимое:
— Еро-пла-ан…
В это слово лесничий умудрялся вкладывать, в зависимости от ситуации, множество значений и оттенков. Оно могло прозвучать ласково, а то и с укором, как сейчас. Но уж лучше так, чем длинные поучения.
Ровно в пять Артем отложил в сторону паспорта и поднялся. Никогда раньше он не торопился уходить домой. Кто его там ждет, один Норд? А тут заспешил.
Иван искоса наблюдал за ним, курил сигарету, держа ее по таежной привычке в кулаке. Перед ним лежала пачка бумаг.
— Ну, ладно, пойду я, — сказал Артем и в нерешительности стал сдувать пылинки со стола.
— Ага, давай, — разрешил Иван, глядя на него, как казалось Артему, значительно, словно догадывался, куда направится сейчас его помощник.
И Артем мучался, не в силах уйти. Иван нравился Артему. Нравилась его сухая стремительная фигура, худощавое остроносое лицо, очень живое, умное, и теперь Артем чувствовал неловкость перед Иваном…
Лодка шла ходко, оставляя далеко позади узкий пенный след, и, судя по времени, бухта, о которой рассказал ему Матвей, должна быть рядом.
Артем сбросил газ, правил ближе к берегу, скальными обрывами нависавшему над черной водой. Далеко вверху темнели кедры, затаившиеся, угрюмые.
Показался узкий заливчик, в глубине его каменные ворота вели в бухточку. Место Артему понравилось: тихое, малозаметное с расстояния. Он заглушил мотор, сел на весла. Стараясь не греметь уключинами, погнал лодку в бухту.
Грести вскоре стало неудобно. Концы весел скользили по торчащим из воды острым камням, сдирали с них бурые хлопья водорослей. Тогда он одно весло убрал, другим отталкивался.
Проход постепенно сужался. Скалы уже нависали над самой головой, черны и мокры. Одуряюще пахло папоротником, гнездящимся в расщелинах. Скользкие, красноватые листья бадана задевали лицо, Артем вздрагивал от их прикосновений.
Под днищем натужно заскрипело, и лодка встала. Артем поежился, представив, что с ним станет, если вылезет на скользкие камни, возле которых круто начиналась глубина. Он вынул из уключины весло, попробовал столкнуть лодку с камня, но безуспешно, та засела прочно, будто клин.
В изнеможении опустился на скамейку, посмотрел наверх, и ему почудилось, что сидит он на дне глубокого колодца, а вокруг, будто оседая, потрескивает каменная толща. Недостает лишь громкого крика, резкого удара веслом, чтобы все это, глухо громыхнув, свалилось на него, погребло в каменной могиле.
«Что это я… Уж мерещиться начинает».
В лодку с черных стен звонкими струйками стекала вода. В выси ровно шумели кедры. Лодка вдруг стала покачиваться, и что-то постукивало возле борта.
Артем опомнился и выглянул. Там плавало уроненное весло. Поймал одной рукой, другой зачерпнул в ладонь воды, плеснул в лицо. Стало легче.
Теперь только до него дошло, что там, за кормой, в светлом проеме бились волны и порывы ветра влетали в расщелину.
«Северянка», — ужаснулся Артем. Об этом ветре ходили рассказы один страшнее другого, и надо было срочно пробиваться в бухту, иначе волны расшибут лодку.
Балансируя руками, Артем перебежал на нос, ухватился за свисающий куст маральника, потянул на себя. Корни не выдержали, и он долго протирал рукавом штормовки глаза, засыпанные землей и песком, как слепой шарил по стене, царапая руки о жесткий лишайник. Пальцы противно дрожали и цеплялись за малейшую шероховатость.
Все же ему удалось дотянуться до кустика дикой карликовой акации. Сначала в пальцах были только мягкие листочки, но Артем, рискуя свалиться в воду, перебирал пальцами, захватывая в ладонь слабые ветки все дальше, тянул к себе гибкий стволик. Кожу обожгла боль: вонзились иглы. Но он не отпускал, а когда понял, что акация крепка, потянул на себя.
Лодка чуть продвинулась, чиркая днищем о камни. Теперь ему помогали волны. Они равномерно били в корму, и Артем приноравливал свои рывки к их ударам.
Ему удалось еще ухватить крепкий куст, и он снова, не замечая боли, подтягивался, пока скрежетанье под днищем не замолкло. Лодка легко, освобожденно пошла вперед, подгоняемая волнами.
Стоя на носу, грязный и мокрый, с залитыми потом глазами, Артем разглядывал бухту. Впереди светлела узкая песчаная полоска меж камней, как раз, чтобы причалить. Со всех сторон ее теснило серое и черное каменное нагромождение, поросшее низкими кустами крыжовника, акации, Перевитое свистящими травами.
И все это уходило вверх. Уходило круто, опасно, куда нужно карабкаться и Артему. Там — тайга, там — тропа, помеченная на карте лесничества как конная.
Лодка ткнулась в песок. Артем спрыгнул, подтянул ее повыше, чтобы не достали волны, полез в карман за сигаретами и увидел, что руки кровоточили и все еще дрожали, но боли он не слышал и на кровь глядел непонимающе, будто кровь не его.
Он закурил и сел на сухой теплый песок.
Снова рванул с озера ветер. Закрутил вихрем, стеганул по лицу песком. Первые капли дождя тяжело ударили по штормовке. Артем несколько раз торопливо затянулся сигаретой и бросил в воду. Понял: надо до тропы добраться, пока трава и камни сухие, пока склон не размыло ливнем.
Из багажника лодки выкинул рюкзак, отшвырнул в сторону ненужные удилища, собрал одностволку, переломил, вогнал в ствол патрон с заводской турбинной пулей, щелкнул замком. С ружьем стало спокойнее.
Сначала продвигался сравнительно быстро, идя серпантином. Кусты ему и тут помогали. Но на самой середине склона — не ниже и не выше — застал дождь, крупный, резкий.
Сапоги скользили по траве, не находя опоры, на камень нельзя ногу поставить — срывалась. Одно спасенье — хвататься за кусты и ползти на коленях, прижимаясь к склону, чтобы не потерять равновесие. Вниз Артем смотреть боялся — могла закружиться голова. Да и пути назад все равно не было.