Она потянулась к чашке. Рука опустилась. Впервые за много лет ей не хотелось кофе. Откровенно говоря, ей вообще ничего не хотелось.
Грачёва всё-таки заставила себя взять чашку и выпить три глотка. Сейчас ей нужна энергия. Предстоит неприятный разговор. И это может быть лишь началом неприятностей. Которые вполне могут закончиться… Она предпочла не додумывать мысль до конца, сделав ещё глоток, пока время позволяло.
Откинувшись в кресле и помассировав веки, Светлана Владимировна который раз прокрутила в голове последовательность решений, приведших к катастрофе.
Да, она согласилась на проведение выставки. Самое меньшее, что она могла сделать для своих друзей. Банк поддерживал музей достаточно давно, и не только материально. Знакомство с Юрьевым открыло для Грачёвой много важных дверей. Связи — это возможности. Она нуждалась в этих возможностях.
Да, именно она настаивала на том, чтобы в музее не торчали охранники. Она их терпеть не могла. Грачёва знала, что охранники, неотёсанные, грубые мужланы, отвечали ей взаимностью. За глаза называли её «гадюкой». Ну что ж, ей надо было оправдывать их ожидания. Гадюка так гадюка. Она уволила их всех. До её прихода в штате музея было девять охранников. Она оставила одного. Самойлова. Он, конечно, был полным идиотом. Дегенерат. Но обходительный такой, предупредительный. От его взгляда становилось как-то неловко. Иногда казалось, что Самойлов в глубине души домогается директора музея. Грачёва прогнала от себя глупые мысли. Когда этот безопасник банка со смешной фамилией… как его, Каманьков, что ли, или Хорьков… ну, не важно. В общем, когда такой же хам, ничего не понимающий в искусстве, предложил нагнать в музей (в музей!) охрану, она просто сказала: нет. Или так, или никак. Никаких противных рож. Только интеллигентные люди. Потому что понимала, какое впечатление производят суровые мужики, топчущиеся в каждом зале. Их присутствие способно безнадёжно испортить любую выставку.
Да, она не предприняла никаких дополнительных мер по охране коллекции. Ей и в голову не пришло. Она вообще не понимала, у кого поднимется рука что-то красть из музея.
В чём была ошибка? Где она промахнулась?
Светлана Владимировна сжала голову руками. Теперь ей стало абсолютно ясно: надо было соглашаться на охрану в нерабочее время. Убирать её при посетителях и запускать в залы вечером и ночью, когда никого нет. В конце концов, картину и фотографию украли именно ночью. Когда дежурил старый идиот Самойлов. Ну нет, поправилась она, не такой уж старый и не совсем идиот. Просто нормальный мужик, которому искусство кажется какой-то гадостью…
Она вспомнила, как уговаривала Юрьева.
Ретроспектива. Грачёва. Дронова. Юрьев19 августа нынешнего года
Ресторан «Традот», Москва.
Иверский бульвар, 36
Они сидели на крыше ресторана «Традот». Было лето, над Москвой плыли высокие облака. Дронова тянула мохито, а Юрьев пил чай и время от времени отвечал на звонки.
— Искусство — это секс, только без физического контакта, — рассуждала Грачёва. — Идеальное восприятие достигается только при личном контакте с произведением. Без посторонних.
— А как же толпа в музее? — Дронова приподняла бровь.
Грачёва поняла, что она вообразила, и иронически улыбнулась.
— Я всегда выражаюсь точно, — отрезала она. — Я не сказала «в одиночестве». Я сказала — «без посторонних». Те, кто пришли за тем же самым, что и вы, не посторонние. Их присутствие не стесняет. Иногда даже заводит.
Дронова не выдержала и рассмеялась, прикрывая рот ладошкой.
— Извините, — церемонно проговорила Грачёва. — Я в том возрасте, когда можно шутить о сексе.
— И в той форме, когда можно шутить о возрасте. — Дронова показала настоящий класс: отпарировала комплиментом.
Юрьев оценил фразу. Про Грачёву говорили — «женщина без возраста, но с положением». Это было абсолютно, стопроцентно точно. Грачёвой было не «за сорок» и даже не «за пятьдесят» — у неё просто не было возраста. Нет, она не молодилась, не бегала к пластическим хирургам, презирала диеты, а физические упражнения считала чем-то вульгарным. Дело было в умении жить — трудноопределимой смеси способностей и навыков, которыми обладали очень, очень немногие. У Светланы Владимировны это было.
— Ну, значит, мы друг друга поняли, — продолжила Грачёва без малейшего смущения. — Так вот, свои не мешают. Ни посетители, ни работники музея. Но вот чужие сбивают весь настрой. Если уж мы пошли по пути рискованных метафор… представьте себе, Ирина, что у вас романтическое свидание с любимым человеком. Вы пригласили бы на него… ну, скажем, этого вашего Хорькова? Чтобы стоял у двери и свечку держал? И всем своим видом показывал своё отношение к происходящему?
— Гоманькова, — поправил Грачёву Юрьев. Он не выдержал и засмеялся в голос: он очень живо представил себе физиономию Ивана Ивановича в такой ситуации.
Дронова где-то секунду раздумывала, как играть дальше: обидеться или присоединиться к веселью? Решила, что в сложившейся ситуации выгоднее второе, и засмеялась тоже.
— Ну вот видите, — вышла на финальную часть речи Грачёва. — А теперь представьте: в каждом зале стоят хмурые люди, которым искусство… — она намеренно сделала паузу, — абсолютно ненужно и непонятно. И людей, которые этим интересуются, они считают кем-то вроде извращенцев. Как вы думаете, им это понравится?
Алексей Михайлович машинально отметил оборот «кем-то». Обычный человек наверняка бы сказал «чем-то». Светлана Владимировна и в самом деле выражалась точно.
Он подумал ещё немного. Грачёва разыграла сцену как по нотам. Разговоры на интимные темы всегда волнуют и растормаживают воображение. Подготовив почву, музейщица закинула в его воображение запоминающийся и очень неприятный образ. В который красиво вписала Гоманькова, то есть своего основного оппонента по обсуждаемому вопросу. Манипуляция, конечно. Но первоклассная, отлично исполненная манипуляция.
Юрьев покосился на Дронову и понял, что та уже на стороне Грачёвой.
12:05. Грачёва. Юрьев
Арт-музей
— Лёша, — сказала Грачёва, теребя в руке незажжённую сигарету. — Лёша, прости меня. Я… я просто не знаю, что тебе сказать. Какой-то позор.
— Светлана Владимировна, ну пожалуйста… не надо… — Юрьев чуть приблизился к женщине, не нарушая границы её личного пространства: он знал, что на это Грачёва реагирует нервно. — Сейчас нам нужны не эмоции, вздохи, охи, сожаления и извинения, а информация. Расскажите, пожалуйста, максимально подробно, как всё произошло.
Он был зол на неё — и в то же время понимал, что женщина не виновата. Она всё делала правильно — в своей системе координат. Светлана Владимировна была искренне заинтересована в успехе выставки. Мероприятие такого уровня повышало репутацию музея, а значит, и её репутацию, которой Грачёва очень дорожила.
Юрьев смотрел, как музейщица собирается с мыслями, и думал о том, как ей удалось стать тем, кем она стала.
Начало её биографии было благополучным, но бесперспективным. Она была из номенклатурной советской семьи. Избалованная отсутствием проблем, крутилась в богемной среде, не видя нужды и потребности трудиться. Безвестные молодые художники, поэты без единой публикации, музыканты с вершиной карьерных достижений в виде концерта в районном Доме культуры — таков был круг общения юной Светланы. Замуж она вышла за известного художника. Знакомство с успешными, уверенными в себе представителями богемы научило её разбираться в живописи по-настоящему.
Потом муж уехал, бросив Свету с ребёнком ради карьеры на Западе, которая так и не сложилась. Грачёва такой оборот судьбы пережила легче, чем большинство «разведёнок». Она с новой силой окунулась в мир живописи. Тогда же заинтересовалась современной фотографией.
Дальше всё покатилось удачно. Даже развал СССР и дикость девяностых просвистели мимо. Во время проведения одной из выставок в Марселе Светлана познакомилась с импозантным итальянцем, бизнесменом, не чуждым искусства. Бурный роман, быстрая женитьба, и вот — Рим. Избранник оказался не владельцем кафе или банковским клерком, а действительно солидным бизнесменом с серьёзными доходами. На деньги мужа женщина начала помогать своим старым знакомцам по столичной тусовке. Довольно скоро эта блажь переросла в глубокое увлечение, а потом и в реальное дело. Со второй половины девяностых Светлана уже прочно осела в родной Москве, наезжая в Италию только с декабря по март — пережить зиму. Ее выставочная деятельность расширялась. И сегодня Грачёва являлась хозяйкой одной из самых престижных в России выставочных площадок, которая специализировалась на современной фотографии, хотя не отказывалась и от показа живописи.
И вот сейчас эта успешная, энергичная женщина сидела перед Юрьевым в своём кабинете растерянная, раздавленная и жалкая. Вопрос банкира о том, что произошло, вогнал её в состояние ступора, из которого собеседницу надо было выводить.
— Так как же всё случилось? — повторил свой вопрос гость.
— Да чёрт его знает! — Светлана Владимировна держала себя в руках, но было видно, что самоконтроль ей даётся непросто.
— И всё же? — настаивал Юрьев.
— Ну как… Охранник ночью услышал какой-то шум. Пошёл с проверкой. Обнаружил открытое окно на втором этаже. Но в экспозиции вроде бы ничего не пропало. Он решил, что форточку просто кто-то забыл закрыть. А уже утром я увидела, что на месте заглавных экспонатов стоят совсем другие.
— А он что же, не заметил подмены?
— Да он, чёрт возьми, охранник! А не искусствовед!
Банкир глубоко вздохнул, унимая поднимающееся раздражение. Оно тоже помощник не лучший, чем отчаяние. Голова должна быть ясной.
— Полицию вызывали?
Светлана Владимировна с удивлением посмотрела на собеседника:
— Нет, разумеется. Я же не могла без вас…
— Почему? — едва не вскипел Юрьев. Эта дамская беспомощность и нерешительность могли очень дорого стоить. В т