аких случаях, как говорил Гоманьков, любая секунда на счету. Если не раскрываешь преступление по горячим следам, то потом каждые сутки шанс найти пропажу уменьшается вдвое. А на третьи можно уже и не искать, разве что случайно найдёшь.
Выражение лица Грачёвой стало каким-то удивлённым. И банкиру не понравилось. Неужели он что-то упустил из виду?
— Но я думала о наших общих интересах, — сказала наконец Грачёва.
— Извините, Светлана Владимировна, но индейка тоже думала, что купается, пока вода не закипела. Опоздать мы всегда успеем. А сейчас в наших интересах как можно скорее вернуть экспонаты на место. Нам нельзя терять времени.
— Разумеется, но…
— Но?
— Но ведь это скандал. Украдены не просто два экспоната. А две заглавные работы! «Правда» Родионова и «Небыль» Апятова. Ваша выставка же так и называется — «Правда и Небыль». Как только полиция возьмётся за дело, информация о краже тут же окажется у журналистов. Мне конец. И у вас тоже будут неприятности…
Юрьев почувствовал, как мёрзнут руки, а по спине бежит струйка холодного пота.
— Неприятности? Меня распнут на дверях банка. Скушают и не подавятся, — выдохнул он, доставая телефон и набирая номер Гоманькова. — Одну секунду… Иван Иванович, можешь зайти к Светлане Владимировне в кабинет?
— Уже иду, — ответил контрразведчик и через пару минут действительно появился перед своим шефом и Грачёвой, которая впала в ступор при виде человека в бронежилете.
— Вы с полицией связывались? — спросил его банкир.
— Довольно обидны слова ваши. — Гоманьков действительно придал своему лицу слегка сконфуженное выражение. — Ещё утром всё сделал. Как вы просили. У меня начальник местного РОВД знакомый. Мы с ним — нормально. Я ему, правда, ничего пока не объяснял. Сказал, что в банке ЧП и что нужны толковые ребята из уголовки. Ждём их прибытия.
— Вы точно не говорили, в чём дело? — переспросил обнадёженный Алексей Михайлович.
— А мы сами-то знаем? — ответил вопросом на вопрос Гоманьков.
Юрьев физически почувствовал, как от сердца отлегло.
— Ну и отлично, — сказал он, стараясь выдерживать спокойный тон. — В таком случае отбой боевой тревоги. Никто не должен знать, что у нас случилось. Предупредите утечки.
Иван Иванович подумал секунд десять.
— Понял, — наконец сказал он. — Ладно, ментам навру что-нибудь. Кто в курсе, всех проинструктирую лично. И оперативников сейчас пришлю наших. Пусть работают…
Банкир откинулся на спинку кресла.
— Всё нормально? — Грачёва, сидевшая напротив, подалась вперёд, показывая участие и заботу.
— Относительно, — вздохнул он. — Вы правы, что не обратились в полицию. Вы меня спасли.
— Всё настолько серьёзно? — удивилась галеристка. — Я-то думала, что спасаю прежде всего себя. Музей, из которого крадут такие экспонаты, — музей с подмоченной репутацией. Но банк-то от такой кражи не лопнет? Это же не большие деньги для вас?
— Да при чём тут деньги… — начал Юрьев на повышенных тонах. Потом сообразил, что Грачёва, как и большинство людей вообще, далека от банковского бизнеса. Он медленно выдохнул, сглотнул образовавшийся комок в горле и, стараясь сохранять спокойствие, произнёс: — Видите ли, Светлана Владимировна, с точки зрения финансовой мы вообще не понесём ущерба. Экспонаты застрахованы. Эти конкретные — на три миллиона евро.
— Я не люблю оценивать искусство в деньгах, — начала Грачёва, — но три миллиона их стоимости не покрывают…
— Да не в этом дело! Давайте так. Почему люди вообще несут деньги к нам? Потому что не сомневаются, что мы их сохраним и даже проценты выплатим. Почему народ отдаёт кредиты? Потому что знает: в случае чего банк сумеет получить своё назад и ещё неприятности устроит. Это называется деловая репутация. Именно она нас и кормит. Вопрос: какая репутация будет у банка, который не сумел уследить за лучшими экспонатами из собственной коллекции? Можно туда на хранение деньги нести?
Грачёва задумчиво кивнула.
— А ведь такое невозможно скрыть. На выставке будут все. Пригласили пол-Москвы, и еще португальцы планировали нагрянуть в немалом количестве во главе с министром экономики. А тут я их встречаю на крылечке — ах, простите, нас тут немножко обокрали… Причём украли именно символы выставки. «Правда» и «Небыль» — на буклетах, плакатах, приглашениях, на обложке каталогов. Их не заменишь и не сошлёшься, что по какой-то причине решено работы не выставлять. Это… как если бы в воинскую часть приехал главнокомандующий, а накануне украли знамя части. Представляете эффект? А теперь подумайте, кто получит по шапке?
Грачёва соображала быстро.
— То есть вас уберут с должности? — спросила она.
— Могут и оставить, — признал Юрьев. — В конце концов, на моё место трудно найти замену. У меня, понимаете ли, связи. И португальцы о них знают. Но отношение изменится навсегда. В том числе и моё личное — к себе. Главное, что у меня есть, — репутация. Репутация человека, у которого всегда всё под контролем. Теперь её у меня не будет. И зачем тогда всё? Да я сам лучше уйду. Просто не смогу работать. На работе я буду чувствовать себя хуже, чем на незаслуженном отдыхе.
— Не позавидуешь. — В голосе Светланы Владимировны послышалось что-то вроде понимания. — Что делать-то будем?
— Главное в любом деле — сроки, — сказал Юрьев. — Расклад у нас такой. Сегодня понедельник. Официально выставка открывается через неделю, в следующий вторник, и продлится…
— До конца года, — закончила за него Грачёва. — Но насколько я помню, — продолжила она, — должен быть ещё предпоказ?
— В субботу, восемнадцатого, — подтвердил Юрьев. — Закрытый показ для сотрудников банка. В воскресенье, девятнадцатого, пресс-брифинг и экскурсия для СМИ. Клиентский приём, куда приглашены самые важные для нас люди, двадцатого. В понедельник. Самый важный день. Со вторника вход свободный.
— То есть вы хотите сказать… — начала галеристка и задумалась.
— Я хочу сказать, — продолжил Алексей Михайлович, — что в воскресенье о пропаже экспонатов станет известно точно. Но информация может всплыть и в субботу. Если кто-нибудь из сотрудников не удержит язык за зубами. В семье не без урода. Паршивая овца может найтись. Так что всё нужно вернуть до субботы. Иначе мне придётся вскрывать третий пакет.
— Что? — не поняла Светлана Владимировна.
— Шутка юмора, — вздохнул Юрьев. — Новому директору завода предшественник оставляет в сейфе три пакета, которые надо вскрывать по мере наступления проблем. В первом совет: «Вали всё на меня», во втором — «Бери повышенные планы», а в третьем — «Готовь три пакета».
Светлана Владимировна вежливо улыбнулась, а потом стала серьёзной:
— Кажется, я знаю, зачем украли экспонаты. То есть у меня даже две версии.
— Я весь одно большое ухо, — подался вперёд банкир.
— Давайте тогда с начала. Почему я вообще думала, что охрана не нужна? В музее ведь выставлены вещи, которые стоят очень дорого. Воровать произведения искусства такого уровня практически бесполезно. Их невозможно продать. Они слишком известны. Сумасшедшие коллекционеры — из области кино. В жизни так не бывает.
— Ну почему же? — неуверенно спросил Юрьев. — Люди очень странные вещи иногда собирают. Знаете анекдот такой? Мужик к врачу приходит и говорит: «Доктор, меня сумасшедшим считают, потому что я сосиски люблю». Доктор его успокаивает: «Не волнуйтесь, вы — здоровый человек, я тоже сосиски люблю». А пациент радостно так отвечает: «Спасибо, доктор, у меня прямо гора с плеч! Пойдемте я покажу вам свою коллекцию».
На этот раз Грачёва впервые искренне улыбнулась.
А Юрьев продолжил развивать тему:
— Знал я одного коллекционера. Всем коллекционерам коллекционер. Коробочки старинные из-под чая собирал. Насобирал самую большую коллекцию в стране. Несколько тысяч коробочек. Квартира ими целиком была уставлена. Шкафы забиты. К нему с Мосфильма приезжали, чтобы посмотреть, как выглядели упаковки чая дореволюционных фабрик…
— Вот именно, — перебила Грачёва. — С Мосфильма приезжали. И ещё он наверняка был знаком и переписывался с другими коллекционерами. Менялся, хвастался. Для собирателя важно свою коллекцию демонстрировать. А краденое показывать нельзя. Никому.
— Я детектив читал английский, — вспомнил Юрьев. — Там коллекционер украл редкую марку, чтобы повысить стоимость своего экземпляра.
— Не наш случай, — раздражённо перебила музейщица. — «Небыль» — лучшая работа Апятова, и авторских копий нет. Хотя, конечно, шум вокруг кражи приведёт к тому, что цены на его холсты снова вырастут.
— Вполне себе мотив, — заметил банкир. — Особенно если у человека несколько малоизвестных вещей. Наброски там, варианты, маленькие полотна. Сейчас они не так уж и баснословно дорого стоят. А на пике ажиотажа можно, наверное, хорошо продать… С Гришей поговорю, — решил он. — Мстиславский этот рынок знает.
— Тогда зачем брать «Правду»? — спросила галерейщица. — Её вообще невозможно продать. Вы же знаете правила.
— Ненавижу эти условности, — признался Алексей Михайлович. — Как фотограф — ненавижу. Хотя логику понимаю.
— Или так, или никак, — пожала плечами Светлана Владимировна. — Рынок искусства основан на уникальности предметов искусства. Если уникальность отсутствует, её приходится создавать.
— Я, кстати, не помню, сколько осталось оригинальных отпечатков «Правды», — признался банкир.
— А я помню. Четыре. Один ваш. Другой — в частной коллекции в Германии. Третий пропал в Баку. Год назад владельца выбросили с балкона и разнесли квартиру. Искали ценности, — грустно усмехнулась она, — многое пропало, и фотография в том числе… Ну и четвёртый отпечаток — в Лиссабоне… — Тут у неё запиликал телефончик. — Да, слушаю, — сказала Грачёва в трубку. — Pronto! — повторила она по-итальянски. — Si… Cosi-cosi… No, tutto a posto… Che? Mi dispiace, ma non posso… Mi scusi, ma devo chiudere adesso. Pud richiamare pin tardi?.. D’accordo, la richiamo[1]