— И всё-таки, — осторожно начал формулировать свою мысль Юрьев, — допустим, у этого Шилялиса…
— Шку-ля-ви-чюса, — поправил Гриша.
— Шку-ля-ви-чю-са, — по слогам повторил сложную фамилию банкир. — Допустим, у него был мотив. Но где доказательства?
— Так я к тому и веду! — Мстиславский взмахнул руками. — Он же ко мне позавчера в галерее подходил. Там основная экспозиция в субботу не была закрыта. Шайхет ещё выставляется, ну вы знаете. Заходит, значит, весь такой возбуждённый. Ну, как в бреду, любые деньги предлагает, от картины всё никак отойти не может, точно, точно не в себе старикан… Крайнюю цену назвал три миллиона. Евро.
— Сколько-сколько? — удивлённо переспросил Юрьев.
— Три, — ответил Гриша и для убедительности показал три пальца на руке. — Три. Я так думаю, все деньги, какие у него есть. Он на этой теме кукукнутый. Ну реально. Фотографию мне показывал из собственного дома. Комната. Большая. Огромная. Мебели нет. Почти. Одни картины по стенам. И в самой середине стены пустое место. Угадайте, подо что.
Юрьев почувствовал, что ему очень хочется верить Грише. Безумный коллекционер идеально подходил на роль подозреваемого практически по всем параметрам. Не вписывалась только кража фотографии «Правда».
— А этот Шулячикус… Шкулячивас… — Сложная фамилия никак не давалась. — Он фотографией не интересуется?
— Не знаю, — честно признался Гриша. — По-моему, нет. Я вообще не знаю людей, которые и живописью бы увлекались, и фотографией. По-моему, такого не бывает. Да неважно всё это! «Небыль» он стащил. Небось уже у себя повесил. Любуется.
— Да, Гриша, если то, что вы говорите, правда, то я не знаю, как с вами рассчитываться, — сказал Юрьев, достал телефон и набрал мобильный Гоманькова: — Иван Иванович? Это я. Значит, цэ так, ищите Шкулявичюса. На «Шэ». Шку. Ля. Ви. Чюс. Коллекционер картин. Искусствовед. Псих, похоже. Он позавчера к Грише Мстиславскому подходил и хотел «Небыль» купить, три миллиона ему предлагал. Евро. Гриша считает, что он украл, и я тоже так начинаю думать. Берите своих бойцов, адресок пробейте и выезжайте вместе прямо сейчас в гости к человеку. Расспросите товарища, что и как. Ну, чего мне вас учить, вы всё сами знаете. Только законно чтоб всё. И не надо вот этого вот… Ну вы поняли. А я на связи буду. Звоните мне в любое время дня и ночи.
— Есть, — просто ответил Гоманьков.
Закончив разговор, Юрьев оглядел пустой стол. Недоеденный салатик успели унести.
— А вот теперь, — сказал он, — можно и переобедать. — Он подозвал официанта и попросил основное меню.
Во время еды банкир вполуха слушал рассуждения Мстиславского о трендах и тенденциях арт-рынка. Эти рассуждения его сейчас совершенно не интересовали, и он украдкой немного зевнул в руку. От искусствоведа произошедшее не укрылось, и тот слегка укоризненно посмотрел на сотрапезника.
— Извините, Гриша, не обращайте внимания. Продолжайте, продолжайте, я всегда зеваю, когда мне интересно, — успокоил собеседника банкир и попытался сделать вид, что внимательно слушает Мстиславского.
На самом деле мысли его витали далеко и были сосредоточены на анализе случившегося. Ситуация и вправду сложилась совсем неординарная. Дано: ощущение внутреннего раздрая и острое недовольство собой. Немного подумав, банкир сформулировал и причину недовольства: ему казалось, что он сидит на месте и ничего не предпринимает для решения проблемы. Нет, умом-то председатель правления прекрасно понимал, что сейчас от него ничего не зависит, но подсознание этого принять не хотело. Кажется, вспомнил Юрьев, это называется «комплекс гиперответственности». Что ж, звучит красиво. Но — мешает жить.
Завтра и послезавтра ему предстояла поездка в Группу, в Португалию, в Лиссабон и Порту. Там должен был решаться важный вопрос о том, как дальше будет организована система безопасности банков Группы вообще и российского банка в частности. Какие-то, как с неба на голову свалившиеся, внешние консультанты, как обычно бывает, предлагали идиотское решение. Вывести службы безопасности банков за их периметр или вообще ликвидировать, передав соответствующие функции внешним структурам. Глупые люди не понимали, что подобное решение было равнозначно катастрофе. Особенно в условиях такой непростой страны, как любимая Родина, Россия. Юрьев планировал заблокировать эту инициативу, и тут — такое. ЧП. Празднование юбилея банка под угрозой срыва. Похищение ценнейших работ из коллекции будут связывать с просчётами в работе службы безопасности и его, Юрьева, недоработками, беспечностью. В таких условиях у него будут очень слабые позиции, и он вряд ли сможет противостоять планам ликвидации подразделения банка, обеспечивающего безопасность. А если так, то в полный рост могла встать перспектива ухода с работы. По собственному. Без прикрытия со стороны Гоманькова и его людей руководить кредитной организацией было не то что рискованно — страшно. Никакая внешняя структура не будет решать вопросы на таком уровне, как это делают свои. И главное, людям из этой структуры нельзя будет доверять. Конечно, через стороннее охранное агентство Группа будет плотнее контролировать дочку, но сам банк станет гораздо хуже защищён от разного рода угроз. Надо было что-то делать. Посоветоваться. Помимо жены Валентины был только один человек, с которым можно было поделиться своими переживаниями и мыслями и от которого можно было получить не только моральную поддержку и сочувствие, но и дельный совет, а может быть, и реальную практическую помощь в непростой жизненной ситуации. Таким человеком был Степан Сергеевич Зверобоев, в прошлой жизни полковник разведки, а в нынешней — начальник службы безопасности второй по величине активов после ПортаБанка иностранной кредитной организации — Кросс-Банка. В «Кроссе» Зверобоев вместе с Юрьевым проработали бок о бок более десятка лет. Да, с ним обязательно нужно посоветоваться…
Юрьев набрал номер Зверобоева, с замиранием сердца ожидая ответа — тот далеко не всегда отвечал на мобильные звонки и СМС. Он предпочитал старорежимные способы связи — через помощницу, выполнявшую функцию и секретаря, и последнего рубежа обороны перед доступом к шефу. Даже звонок по прямому номеру ничего не гарантировал — Зверобоев мог перебросить его на помощников. Но телефон Юрьева он хорошо знал и, по идее, трубку должен был взять лично. Холодное «слушаю» прозвучало после первого же гудка — видимо, ждал звонка, но не его.
— Привет, Степан Сергеевич, это я. Посоветоваться надо, — кратко, насколько мог, обозначил просьбу о встрече Юрьев.
— Случилось чего?
— Случилось.
— Тогда приезжай-ка ты ко мне, дружище, сегодня часикам к шести.
— А охрана пропустит? — У банкира полегчало на сердце, и он позволил себе немного пошутить.
— Не уверен, но попробую с ней договориться, — со свойственным ему чувством юмора подхватил шутку полковник.
Настроение немного улучшилось. Конечно, если сегодня выяснится, что картину украл Шиля… Шкубля… в общем, этот старикан, то разговор будет уже не столь актуален. А если нет? У банкира было чувство, что он только что подстелил на то место, куда может упасть, тощий пучок соломки. Тощий, но всё-таки это лучше, чем ничего.
Неприятное чувство, однако, не отступало. Что-то ещё он упустил, кого-то забыл… Юрьев механически просматривал записную книжку телефона, фамилии мелькали перед глазами. Зверобоев… Урмансон… Хотулёв… Трошин… Взгляд зацепился за фамилии на «С». Сэйрус… Сутин… Степанов… Степаниди…
Степаниди! Ну конечно, Степаниди! Вот кто в теме!
Юрьев ткнул пальцем в номер. Несколько секунд — и в трубке раздался голос, низкий, густой, сильный, будто идущий под давлением, но при этом совершенно расслабленный:
— Степаниди на проводе.
Алексей Михайлович в тысячный раз усмехнулся этому старомодному приветствию.
— Георгий Константинович, рад вас слышать.
— Лёша, дорогой, ну мне тебя сколько раз надо просить, чтобы ты не звал меня по отчеству? Я ещё не старый дедушка. — Собеседник басовито хохотнул, при этом Юрьеву пришлось немного отодвинуть трубку от уха. — И к тому же люди, которые рядом с тобой, подумают, что ты звонишь духу маршала Жукова. А я не то чтобы он. Я даже наоборот. Я никого не убиваю, я устраиваю людям жизнь вечную. Причём заметь — в этом мире. У тебя кто-то желает удостоиться?
— Нет, другое. Дружище, надо бы с вами встретиться. Посоветоваться.
— Мы с каких таких радостей на «вы»? — театрально удивился Степаниди.
Юрьев улыбнулся. У собеседника на этом месте был пунктик. Он терпеть не мог неуважения к себе, но и не любил официальности в общении. Поэтому всегда раздражался, когда разговор начинался с «тыканья» и не по имени-отчеству, но и сколько-нибудь продолжительную беседу на «вы» и со всеми регалиями тоже не переносил. Друзья это знали и всегда начинали с «Георгия Константиновича» и почтительного «вы», а Степаниди предоставлял им возможность в удобный для него момент перейти на менее официальный стиль.
Судя по тому, что Степаниди не стал с этим тянуть, старый лев был в недурном настроении. Что было очень кстати.
— Извини, Георгий. Ты можешь выбраться прямо сейчас?
— Прам-пам-пам… — протянул голос в трубке. — Сейчас посмотрим…
— Мне нужно кое-что тебе рассказать. Это важно.
— Когда и где? — спросил собеседник просто, без театральности.
— Давай у тебя в «Победителе». Я доеду за полчасика.
— А часик у нас сейчас который, от которого половинку отнять надо? — поинтересовался собеседник.
— Половина четвёртого. По Москве, — добавил Юрьев, вовремя вспомнив ещё об одном пунктике Степаниди.
— Я с утра до одиннадцати не пью, — вздохнул собеседник.
Степаниди всё пересчитывал на нью-йоркское время. Эту привычку он завёл, когда много ездил по миру вообще и по Америке в особенности. И хотя в последние годы он почти не выезжал из Москвы, привычки свои он менять не собирался. Как объяснял сам фотограф, нью-йоркское время наиболее импонировало его творческому ритму. Утро — состояние души, а не время суток. Поэтому он, в частности, считал себя ранней пташкой, что встаёт в семь утра, хотя реально спал до трёх.